24 февраля 1920 г. состоялось первое массовое собрание, устроенное сторонниками молодого движения. В большом зале мюнхенской Придворной пивной 25 тезисов программы новой партии были прочитаны перед двухтысячной аудиторией и пункт за пунктом одобрены ею при невиданном энтузиазме всех собравшихся.
Этим самым партия получила первое руководство к действию, получила программу, раз навсегда разрывавшую со всеми прежними устаревшими представлениями, ставившую крест на всех прежних устаревших и прямо вредных целях. На сцену выступала новая сила, объявившая решительную борьбу всему старому гнилью трусливого буржуазного мира и всем оттенкам пьяных от победы марксистских организаций. Германия катилась в пропасть; удержать ее от окончательного падения в последнюю минуту было призвано наше движение.
Для меня стало вне всякого сомнения, что новое движение лишь в том случае достигнет достаточной силы и выиграет бой, если оно с первых же дней своего существования вызовет в сердцах своих сторонников горячее убеждение, что для нас дело идет не о модном избирательном лозунге для ловли голосов, а о новом действительно великом миросозерцании.
В самом деле припомним, как мастерили до сих пор так называемые партийные программы, как их перелицовывали, перекрашивали и т. д. Достаточно только вспомнить, какими мотивами обыкновенно руководствовались всевозможные "программные комиссии" буржуазных партий, когда они садились за свое рукоделие.
Когда эти партии предпринимали новые изменения в своих программах, они неизменно руководились только одним мотивом: как бы набрать побольше голосов на предстоящих новых выборах. Как только эти парламентские фокусники учуют, что любимый народ опять склонен взбунтоваться и не хочет вести дальше старую повозку, так они сейчас же стараются перепрячь лошадей. Тогда на сцену выступают старые звездочеты и партийные астрологи, главным образом из числа так называемых, опытных и видавших виды "старых" парламентариев "с богатым политическим опытом". Им уже не раз случалось наблюдать, как у масс лопалось терпение и как вожди всегда находили новый "выход". Тотчас же на сцену появляется старое испытанное средство: образуют "комиссию". Затем начинают разнюхивать во всех направлениях, что же именно не нравится народу и чего бы он хотел новенького. С этой целью старательно обыскивают также все печатные произведения других партий. Затем "комиссия" усердно пытается узнать, какие собственно лозунги пользуются в данный момент особенной популярностью у тех или других групп, профессий и т. д. Внезапно оказывается, что "демагогические лозунги" оппозиции тоже не так уже плохи, и внезапно эти дотоле "вредные" лозунги появляются в "исправленной" программе к величайшему изумлению подлинных отцов этих лозунгов. И все это совершается как нечто само собою разумеющееся.
Солдат на фронте обыкновенно меняет рубашку только тогда, когда она кишит вшами. Но примерно так же поступают и пресловутые "программные" комиссии, "ревизуя" старые программы и наскоро перелицовывая их на новый лад. Крестьянину они пообещают защиту сельского хозяйства, промышленнику - покровительство предметам его производства, потребителю - защиту его потребительских интересов, учителям они обещают повысить жалованье, чиновникам - пенсию, вдовам и сиротам - полное обеспечение. Заодно они не скупятся на обещания улучшить пути сообщения, понизить тарифные пошлины, снизить налоги, если уж не уничтожить их совершенно. Иной раз случится, что впопыхах позабыли о том или другом отдельном сословии или о том или другом отдельном требовании, популярном в широких слоях народа; тогда в последнюю минуту наскоро стараются приделать к программе еще одно-два "необходимых" требования, пока наконец господа опытные парламентарии не придут к выводу, что теперь у них в программе написано абсолютно все необходимое, все, чего требует для своего успокоения и для успокоения своих жен и детей средний мещанин. Теперь можно опять благополучно отправиться в новое плавание в надежде на то, что "граждане избиратели" будут достаточно глупы, чтобы поверить "новой" программе и опять клюнуть на удочку старых политиканов.
Затем проходят выборы, и господа парламентарии теперь целых пять лет и не думают больше устраивать народные собрания. Господа законодатели рады теперь, что они избавились от надоевшей возни с плебсом и могут теперь отдаться более приятным и более высоким занятиям в самом парламенте. Теперь можно распустить и "программную комиссию". Теперь начинается борьба парламентария за насущный кусок хлеба - сиречь за получение суточных, полагающихся народному представителю.
Каждое утро господин народный представитель отправляется в высокую палату, иногда впрочем не доходя до зала заседания, а ограничиваясь только занесением своей фамилии в списки "присутствующих", лежащие в кулуарах. Полный готовности служить своему народу до последней капли крови, господин депутат самоотверженно вписывает в указанный список свое имя и затем спешит получить полагающуюся ему за этот тяжелый труд мзду.
Спустя года четыре или в особо критические недели, когда начинает казаться, что парламент может быть вот-вот распущен, этими господами овладевает неукротимая энергия. Как личинка майского жука в определенный момент не может не превратиться в самого жука, так и эти парламентские гусеницы теперь не могут усидеть на месте. Теперь они покидают подмостки кукольного театра и все, как на крылышках, летят в разные концы страны - опять к "возлюбленному народу". Снова произносят они речи перед избирателями, пространно рассказывают им о своих собственных подвигах и о черствости и злой воле всех других депутатов. Но вместо аплодисментов этим господам иногда приходится выслушать довольно грубые замечания, а иногда и просто брань. Если народ оказывается уже очень "неблагодарен", господа депутаты знают испытанное средство. Тогда им становится ясно, что программу надо опять перекроить, подновить и выгладить. С этой целью создается новая комиссия, и подлая игра начинается сначала. А так как известно, что глупость человеческая неизмерима, то не приходится удивляться тому, что господа эти, несмотря ни на что, опять достигают своей цели. Обманутая прессой, ослепленная соблазнами "новой" программы голосующая скотинка - как "буржуазного", так и "пролетарского" происхождения - вновь возвращается в стойла своих господ и опять отдает голоса старым обманщикам.
Теперь господа народные представители, избранники трудящихся масс, снова возвращаются в первобытное состояние парламентских гусениц и приступают с навои энергией к пожиранию государственных запасов. Они лоснятся от жира и спокойно ничего не делают целых четыре года, пока опять пробьет час и из куколки вылупится сверкающая всеми цветами радуги бабочка.
Нет ничего более тягостного, чем наблюдать этот систематически повторяющийся обман масс.
Такие порядки в буржуазном лагере конечно вовсе не содействуют появлению новых свежих сил, способных довести до конца борьбу с организованной силой марксизма.
Но сами эти господа серьезно и не думают о такой борьбе. Как ни ограниченны, как ни тупы эти парламентских дел мастера, но все же и они не поверят, что на путях западной демократии можно победить марксистское учение, для которого сама эта демократия и все, что с ней связано, служат только средством, чтобы парализовать противника, только орудием в борьбе за собственные цели марксистов. Часть марксистов очень ловко притворяется, будто для них демократия - святыня. Но мы-то ведь все-таки не так глупы, чтобы забыть, что в критические минуты эти господа плевать хотели на всякое решение большинства, проведенное на путях западной демократии. Разве забыли мы те дни, когда буржуазные парламентарии по глупости своей видели гарантию в том, что-де они составляют большинство в парламенте, между тем как господа марксисты, предоставив им забавляться этой погремушкой, реальную власть захватили в свои руки, опираясь на банды уличных громил, дезертиров, на кучки еврейских литераторов и партийных дельцов. Нужно быть совершеннейшим парламентским колпаком, чтобы поверить, будто носители этой мировой чумы, когда придет время, хоть на минуту остановятся перед сакраментальными формулами западного парламентаризма.
Марксизм будет идти рука об руку с демократией до того момента, пока ему всеми правдами и неправдами удастся сверх всего прочего добиться еще фактической поддержки его планов со стороны тех кругов национальной интеллигенции, которые он как раз и хочет истребить. Но если бы марксисты сегодня же пришли к убеждению, что в котле нашей современной парламентской демократии каким-то образом выкристаллизовалось большинство, имеющее намерение воспользоваться своими законными правами большинства против марксизма, то вы можете быть уверены, что всей парламентской комедии тут же моментально был бы положен конец. Знаменосцы красного интернационала моментально перестали бы апеллировать к демократической совести и немедля выпустили бы зажигательное воззвание к пролетарским массам против демократии. В тот же день господа марксисты перенесли бы свою борьбу из затхлой атмосферы заседаний парламента на фабрики, заводы, на улицу. Все парламентское великолепие потерпело бы крушение в один день и то, что шустрым апостолам не удалось сделать в парламенте, то силой захватили бы взвинченные ими пролетарские массы, как это уже один раз было осенью 1918 г. Эти разъяренные массы вновь преподали бы буржуазному миру хороший урок того, насколько безумно тешить себя иллюзиями, будто средствами западной демократии буржуазия может защитить себя от завоевания мира евреями.
Нужно быть уж очень доверчивыми дурнями, чтобы, имея дело с таким партнером, связывать себе руки определенными правилами игры, в то время как сам партнер в любую минуту готов наплевать на всякие правила, когда они для него невыгодны.
Мы уже знаем, что для всех так называемых буржуазных партий вся политическая борьба есть только средство для завоевания парламентских кресел. Мы знаем, что в этих целях названные партии готовы менять свои программные принципы как перчатки и что, когда нужно, они выкидывают за борт целые части программы как излишний балласт. Конечно по делам получаются и результаты. Партии эти не могут иметь никакой притягательной силы для широких масс, ибо масса всей душой будет лишь с теми, в ком она видит носителей больших идей, кому она может верить безусловно и неограниченно, в ком она видит людей, до конца с фанатизмом борющихся за свои идеи.
Противник вооружен с головы до ног, у него есть свое мировоззрение, пусть хотя бы тысячу раз преступное. Противник штурмует существующий строй и готов идти до конца. Чтобы победить такого противника, мы должны иметь свой высокий идеал, мы должны с развернутыми знаменами идти в наступательный беспощадный бой, отбросив раз навсегда тактику расслабленной обороны. Если поэтому нашему движению приходится выслушивать из уст так называемых буржуазных министров, как например, из уст баварских министров партии центра, остроумный упрек в том, что мы работаем для "переворота", то этаким политическим тупицам мы отвечаем: да, милостивые государи, мы стараемся наверстать то, что потеряно в результате вашей преступной глупости! Своим парламентским торгашеством вы помогли ввергнуть нацию в пропасть. Мы же поможем народу выбраться из этой пропасти, мы сделаем для него ступеньки, по которым он взберется вверх и войдет наконец в подлинный храм свободы. Именно для этого мы выковали новое миросозерцание, именно для этого мы проводим тактику наступления.
В силу всего этого мы в первый период существования нашего движения должны были особенно тщательно позаботиться о том, чтобы весь мир увидел в нас фалангу подлинных бойцов за новое миросозерцание, а не шаблонный парламентский клуб, преследующий обыденные парламентские интересы.
Первой же предохранительной мерой было выставление нами такой программы, которая уже одним величием своей цели отпугивала от нас все мелкие умы, всех слабеньких партийных политиков современности.
Насколько правильно действовали мы, придавшие нашей программе такой грандиозный размах и такую резкую формулировку, лучше всего доказывают роковые ошибки, сделанные другими партиями, приведшими в конце концов Германию к катастрофе.
Тяжелые уроки этих лет неизбежно должны были привести к возникновению нового учения о государстве, а это учение в свою очередь само должно было стать составной частью нового миросозерцания.
* * *
В первой части этого сочинения я разобрал термин народничество ("фелькиш") чтобы указать, насколько понятие это растяжимо, насколько непригодно оно стать знаменем партии. Под флагом этого термина ныне объединяются люди совершенно противоположных взглядов на самые важные вопросы политики. Раньше чем я перейду к изложению задач и целей германской национал-социалистической рабочей партии, хочу остановиться еще подробнее на понятии "народничество" и на том, как оно относится к партийному движению.
Если о человеке сказать, что он мыслит народнически (фелькиш), это будет столь же неопределенно и растяжимо, как если о человеке сказать, что он настроен "религиозно". Под тем и другим совершенно невозможно представить себе что-нибудь ясное, конкретное, практическое. Характеристика человека как религиозно настроенного становится конкретной лишь тогда, когда мы знаем, какую практическую форму приняла его религиозность.
Вера подымает человека над уровнем чисто животной жизни и этим самым содействует укреплению и обеспечению самого существования человека. Отнимите у современного человечества воспитанные в нем религиозно-нравственные верования и, если вы ему не дадите равноценной замены, то вы скоро убедитесь, что в результате поколеблется самый фундамент его бытия.
Люди существуют для того, чтобы служить высоким идеалам, но в то же время мы имеем право сказать, что без высоких идеалов нет и самого человека. Так замыкается круг.
Конечно и общая характеристика человека как "религиозно настроенного", уже содержит частично принципиальные идеи. Это понятие включает в себя например мысль о существовании высшего существа, мысль о вечности души и т. д. Однако все эти отдельные мысли, как бы аксиоматичны они ни были для того или другого индивидуума, все-таки в ту или другую минуту могут еще подвергнуться сомнению, и тогда поколеблется вся "религиозность" данного человека. Его религиозность станет вполне прочной лишь тогда, когда он проникнется неопровержимой верой, для чего нужна либо определенная степень глубины чувства, либо определенная глубина познания. Только неопровержимая вера становится активным фактором, прокладывающим дорогу основным религиозным понятиям.
Если бы перед нами была только религия без ясных и точных очертаний, то общая малооформленная "религиозность", именно ввиду ее малооформленности, была бы не только бесполезна для человека, но, вероятнее всего, приводила бы ко всеобщему распаду.
Аналогичное положение имеем мы с понятием: "народнически настроенный" человек ("фелькиш"). Отдельные частичные принципы содержатся конечно и в этом общем понятии. И хотя сами по себе эти отдельные принципы имеют большую важность, но они еще так неясны, что получить серьезное значение они смогут лишь тогда, когда будут восприняты политической партией, которая и придаст им определенные очертания. Всякий знает, что свободы нельзя добиться одним общим стремлением к ней, как бы страстно ни было это последнее. То же приходится сказать об осуществлении идеалов нашего миросозерцания и вытекающих из этих идеалов практических постулатов. Тут также не поможет одно чувство и одно внутреннее желание человека. Нет! Только тогда, когда стремление наше к национальной независимости принимает форму боевой организации, получающей в свое распоряжение средства военной силы, - лишь тогда идеальное стремление народа превратится в прекрасную действительность.
Ни одно мировоззрение, будь оно даже тысячу раз правильно и полезно для человечества, не приобретет практического значения в жизни народов, до тех пор пока принципы его не станут практическим знаменем боевого движения. А это движение в свою очередь останется партией до тех пор, пока деятельность этой партии не приведет к полной победе ее идей и догмы партии не окрасят собою всю общественную жизнь нового государства.
Но для того, чтобы то или иное миросозерцание действительно послужило фундаментом нового общественного развития, нужно прежде всего создать полную ясность относительно характера, целей и основных черт этого миросозерцания. Первое условие успеха движения, основанного на определенном миросозерцании, заключается в том, чтобы ему действительно удалось установить ясность и единство идей. От общих представлений мы должны идти к определенной политической программе. Из общего миросозерцания мы должны суметь вывести определенное политическое верование. При этом, конечно, мы должны будем уделить должное внимание не только самой нашей конечной цели, но и тем конкретным средствам борьбы, при помощи которых мы хотим привести наше дело к победе. Сумма правильных абстрактных представлений, выдвигаемых творцом программы, нуждается еще в сочетании с суммой практических мер, выдвигаемых политиком. Нашей путеводной звездой должен быть вечный идеал человечества. Однако при этом мы не должны забывать и о слабостях человеческих, ибо, не учтя их, мы к сожалению можем с самого начала обречь наше движение на неудачу. В нашем мире недостаточно еще исследовать и установить вечные законы истины. К этому должны прибавиться еще усилия великих знатоков народной психологии. И лишь тогда мы выйдем из области вечно истинного и идеального и сумеем достигнуть для смертных людей того, что человечески возможно в нашем практическом мире.
Пусть само по себе мировоззрение будет абсолютно правдиво и идеально. Тем не менее, его еще надо перевести на язык практической политики. И только тогда, когда мы придадим движению строгие очертания, единую волю к борьбе, - только тогда можно рассчитывать на победу общей идеи, заложенной в нашем миросозерцании. Предчувствовать или даже сознавать правоту нашей основной идеи могут уже, быть может, даже целые миллионы людей. И тем не менее необходимо, чтобы сначала выступил один человек и изложил учение с неопровержимой силой. Только тогда окончательно укрепятся в своей вере и миллионы. Только тогда перед ними будет не бесформенная идея, а вечный незыблемый принцип. Только тогда создастся железный утес единой и несокрушимой веры, только тогда создастся единая воля миллионов, которая сокрушит все препятствия.
Право на такую работу вообще заложено в ее общей необходимости. Право именно данного конкретного лица на такую работу заложено в его практическом успехе.
* * *
Если мы попробуем из слова "фелькиш" вышелушить его действительное внутреннее ядро, то мы придем к следующему:
Современный ходячий взгляд на роль государства заключается в том, что государство ничего общего не имеет с расовыми предпосылками. За государством, правда, признается определенная творческая и культурная сила, но в нем больше всего видят продукт определенных хозяйственных необходимостей, в лучшем случае - естественный результат стремлений определенного человеческого конгломерата к расширению своей политической власти. Такой взгляд в своем логическом развитии ведет не только к отрицанию расового фактора, но и к недооценке роли личности. Ибо отрицание роли различных рас в деле развития культуры неизбежно приводит к тому, что мы перестаем понимать и роль личности в этой области. Одна большая ошибка ведет за собою другую. Если мы перестаем видеть различие между расами, то это приводит в дальнейшем к игнорированию различий между отдельными народами, а затем логически и к игнорированию различий, существующих между отдельными людьми. Детище еврея Карла Маркса, учение марксизма, есть в сущности не что иное, как превращение в определенный политический символ веры этих давно уже существующих и широко распространенных превратных представлений. Изумительный политический успех марксистского учения был бы совершенно невозможен, если бы в основе марксизма не лежала эта издавна распространенная у нас извращенная идея. Отрава эта давно уже носится в воздухе. Ее разлагающему влиянию подверглись миллионы. Не хватало только одного лица, которое оформило бы эту извращенную идею. И вот этот один человек нашелся. Это и был Карл Маркс. Он пророчески угадал, какую разрушительную силу может представить собою этот яд. С искусством чернокнижника он создал концентрированное учение, направленное на возможно более быстрое уничтожение независимости всех свободных наций на этой земле, и все это свое ядовитое учение он поставил на службу своей собственной расе.
Марксистское учение таким образом является только концентрированным идейным экстрактом ставших ныне ходячими представлений и убеждений. Уже по одному этому вся борьба нашего так называемого буржуазного мира против марксизма просто смешна и бесцельна по той простой причине, что наш буржуазный мир по существу дела и сам насквозь отравлен теми же самыми ядами. Миросозерцание нашей буржуазии отличается от миросозерцания марксистов только в степенях и лицах. Сам буржуазный мир подвержен марксизму. Вся разница в том, что буржуазия верит в возможность господства одних групп людей (буржуазии), в то время как марксизм стремится к тому, чтобы отдать всю власть в руки другой группы - евреев.
В противовес всему этому народническое (фелькиш) миросозерцание главную роль признает за расой. Народничество принципиально видит в государстве только средство к цели, самую же цель видит в сохранении расовых основ человечества. Народничество таким образом, ни в коем случае не верит в равенство рас. Оно знает, что расы различны между собою, что расы делятся на низшие и высшие и что наша задача на земле - помогать победе лучшей, более сильной расы, которая должна подчинить себе худшую и более слабую расу. Народничество таким образом принципиально стоит на аристократической точке зрения природы и верит в то, что закон этот простирает свое действие на все в этом мире, вплоть до каждого отдельного живого существа. Оно признает не только различную ценность рас, но и различную ценность отдельных людей; Оно умеет из понятия "масса" вышелушить понятие "личность". И тем самым оно имеет организующее значение против дезорганизующей роли марксизма. Оно верит в необходимость идеализации человечества, ибо в ней оно видит предпосылку всего нашего существования. Но оно откажет в праве на существование и любой этической идее, если только эта последняя представляет собою какую-либо угрозу расовой жизни, носительнице самой высшей этики. Ибо в онегритянившемся мире ублюдков все человеческие понятия о прекрасном и возвышенном, все человеческие представления об идеальном будущем были бы навсегда потеряны.
Вся человеческая культура и цивилизация на нашей земле неразрывно связаны с существованием арийца. Если бы арийцы постепенно вымерли или сразу погибли, то это означало бы, что весь земной шар был бы вновь обречен на полное бескультурье.
Самым большим преступлением на нашей земле в глазах народнического миросозерцания является деятельность, направленная против человеческой культуры путем уничтожения носителя этой культуры. Кто подымает руку на высшее воплощение подобия божия на этой земле, тот восстает на всеблагого творца всех чудес на земле, тот тем самым содействует изгнанию нашему из рая.
Это означает, что народническое миросозерцание (фелькиш) идет рука об руку с действительными велениями природы. Оно помогает восстановлению свободной игры сил, которая одна только ведет к высшему совершенству и одна только способна содействовать победе лучшей расы, которая должна владеть всей землей.
Все мы предчувствуем, что в отдаленном будущем перед человечеством возникнут проблемы, которые будут по плечу только высшей расе. И только эта высшая господствующая раса, опираясь на все средства и возможности всего земного шара, призвана будет разрешить эти проблемы.
* * *
Само собой разумеется, что это самое общее изложение принципов народнического миросозерцания поддается тысяче различных истолкований. И действительно, среди наших молодых политических новообразований вы с трудом найдете хотя бы одну группу, которая так или иначе не присваивала бы себе общих основ этого миросозерцания. Но это и показывает, что пока дело идет только об "общих основах" этого миросозерцания, никакого подлинного единства еще не устанавливается. Марксистский лагерь действует строго организованно, и во главе его стоит единое централизованное руководство. И пока против этого централизованного лагеря мы выступаем вразбивку, отдельными небольшими отрядами, ни о каком успехе не может быть и речи. Столь слабому оружию никогда не суждена будет победа. Только в том случае, если мы противопоставим интернационалистскому миросозерцанию, руководимому марксизмом, столь же организованную силу, руководимую нашими взглядами, - только тогда при одинаковом напряжении энергии успех в последнем счете склонится на сторону вечной истины.
Но дать организационное выражение определенным идеям можно только на основе совершенно точной и ясной формулировки этих идей. Ту роль, которую для веры играют догматы церкви, - для новой политической партии должны играть партийные принципы.
Вот почему мы и говорим, что народническое миросозерцание должно выковать себе оружие, которое дало бы ему возможность драться за свое дело с таким же успехом, как это делает марксистская партийная организация в ее борьбе за интернационализм.
Эту задачу и берет на себя германская национал-социалистическая рабочая партия.
Что победа общих основ народнического миросозерцания обеспечивается только созданием вполне определенной партийной организации, это лучше всего доказывается одним фактом, который по крайней мере косвенно признается и противниками создания специальной партийной организации. Эти последние не устают кричать о том, что народническое миросозерцание не должно являться "наследственной вотчиной" одного лица, потому что оно-де "живет" в сердцах миллионов и миллионов людей. Но спрашивается: если это так, если нашим идеям сочувствуют миллионы, то пожму же эти миллионы не смогли помешать победе враждебного нам миросозерцания? Ответить на этот вопрос придется: только потому, что противник-то наш не распылен, а имеет организацию, построенную классически. Если бы не в этом заключалось преимущество противника, то наш немецкий народ должен был бы уже давно одержать гигантскую победу, а между тем на деле он стоит на краю пропасти. Что дало победу интернационалистскому мировоззрению, так это его строго организованная политическая партия, построенная по-военному. Что приносило до сих пор поражение за поражением противоположному миросозерцанию, так это то, что до сих пор мы не имели единой и хорошо организованной партии. С успехом бороться и победить наше миросозерцание может не тогда, когда оно предоставит всякому и каждому толковать наши взгляды, как заблагорассудится, а лишь тогда, когда взгляды наши получат строго очерченное истолкование и когда мы создадим себе крепкую политическую организацию.
Вот почему свою собственную задачу я видел в том, чтобы из всего многообразия идей, составляющих наше миросозерцание, выбрать главные и центральные идеи и придать им более или менее законченную форму догматов, вокруг которых только и можно объединять большие массы людей. Другими словами: из всей сокровищницы идей общенароднического миросозерцания германская национал-социалистическая рабочая партия выбирает наиболее существенные, учитывая все особенности эпохи, все практические потребности дня, все слабые и сильные стороны того человеческого материала, с которым приходится иметь дело, партия вырабатывает определенный символ веры; и на основе этой программы мы строим строго централизованную организацию, которая одна только может принести победу нашему миросозерцанию.
Уже в 1920-1921 гг. из кругов современного, пережившего себя буржуазного мира на наше молодое движение посыпались упреки в том, что мы-де отрицаем современное государство. На этом основании карликовые рыцари всех партий считали себя вправе наперебой предлагать меры преследования нашего молодого движения, становившегося для них все более неудобным. Эти господа сознательно забывали о том, что и буржуазный мир ныне под словом "государство" разумеет совершенно различные вещи, что единообразного определения понятия "государство" нет среди них самих, да и быть не может.
Говоря вообще, можно подразделить существующие взгляды на роль государства на три группы:
а) Группа тех, кто под государством понимает просто более или менее добровольное объединение людей под эгидой одной и той же правительственной власти.
Эта группа наиболее многочисленна. В ее рядах прежде всего объединяются те фетишисты современного принципа легитимизма, в чьих глазах воля человека вообще во всем этом деле никакой роли не играет. Раз перед нами факт существования такого-то государства, то уже одного этого достаточно, чтобы данное государство считать священным и неприкосновенным. Чтобы подкрепить эту нелепую идею, на первый план выдвигают собачью преданность так называемой идее "государственного авторитета". По мановению палочки эти люди превращают простое средство в самостоятельную цель. По их мнению оказывается, что не государство существует для того, чтобы служить людям, а люди существуют для того, чтобы бить земные поклоны перед авторитетом государства, включая сюда самого последнего чинушу, тоже воплощающего этот "авторитет". Чтобы это перманентное состояние тихого восторженного почитания не сменилось чувством беспокойства, - власть предержащая должна обеспечить "тишину и порядок". Эти последние тоже превращаются из средства в самоцель. Государственная власть должна заботиться о "тишине и порядке", а тишина и порядок в свою очередь должны заботиться о долголетии государственной власти. Этим исчерпывается вся жизнь государства.
В Баварии эти "принципы" отстаиваются государственными искусниками баварской народной партии, местными отпрысками партии центра. В Австрии эти "принципы" защищались в свое время черножелтыми легитимистами. В самой Германии эти взгляды частенько защищались, к сожалению, консервативными элементами, остававшимися в пределах тех же взглядов на роль государства.
б) Вторая группа менее многочисленна. К ней принадлежат те, кто не довольствуется голым фактом существования данного государства, а выдвигает еще кое-какие другие условия. Люди этих взглядов не довольствуются тем, что такое-то и такое-то количество граждан живет под эгидой одной правительственной власти, но требуют еще одинаковости языка, исходя при этом, правда, только из административно-технических соображений. В глазах этой группы государственная власть не является единственной и исключительной целью существования государства. Они выдвигают сверх того еще критерий благополучия подданных. В этих кругах любят уже поговорить и о "свободе", причем, правда, очень неверно представляют себе, что же именно такое есть свобода. Форма правления этим людям уже не кажется неприкосновенной, ее уже можно подвергнуть обсуждению с точки зрения целесообразности. Древнее происхождение этой формы правления тоже уже не служит в глазах этих людей броней против всякой критики. Эта группа подходит к вопросу о государстве главным образом с критерием благополучного экономического развития. Решающим моментом в глазах этой группы является хозяйственный фактор, рентабельность. Эти взгляды представлены главным образом нашим средним немецким бюргерством, в особенности либеральной демократией.
в) Третья группа в цифровом отношении наиболее слаба. Она видит в государстве уже средство к завоеванию определенных политических позиций для народа, объединенного одним языком и являющегося главным носителем государственной идеи. Правда, сами политические цели, которые должно преследовать государство, еще недостаточно ясны и этой группе. Стремление к тому, чтобы в государстве существовал единый государственный язык, определяется у этих людей тем, что на этих путях они рассчитывают добиться расширения территории и увеличения политической власти своего государства. Но рядом с этим ими руководит еще и то в корне неправильное мнение, будто через влияние языка вообще возможно проникнуть в новые территории и "национализировать" их.
Нельзя было без чувства тяжелой досады наблюдать, как в этих кругах в течение последних десятилетий играли словом "германизация". Я лично еще помню, как в годы моей юности этот термин приводил к совершенно невероятным ошибкам. Даже в кругах всегерманского национального движения нередко можно было слышать мнение, что с помощью правительства австрийские немцы легко смогут проводить "германизацию" австрийского славянства. Люди не имели даже представления о том, что "германизировать" вообще можно только землю, а не людей. Под "германизацией" люди понимали тогда в сущности только внешнее усвоение (да и то вынужденное) немецкого языка. Но ведь совершенно чудовищной ошибкой было бы думать, что, например, негр или китаец превращаются в "германцев", если они научатся говорить по-немецки и, скажем, готовы отдать свои голоса на выборах той или другой немецкой партии. Наш буржуазный национальный мир даже не представлял себе, что такая "германизация" на деле является дегерманизацией. Ибо, навязывая людям общий язык, мы только внешним образом стираем ту разницу, которая до сих пор больше бросалась в глаза, и тем самым кладем начало процессу смешения рас, добиваясь этим не германизации, а уничтожения элементов германизма. В истории нередко бывали случаи, когда народ-завоеватель силой внешнего принуждения навязывал свой язык завоеванным народам, но спустя какую-нибудь тысячу лет оказывалось, что на этом языке говорит в сущности уже совсем другой народ и победители на деле превратились в побежденных.
Народность или, лучше сказать, раса определяется не общностью языка, а общностью крови. Из этого вытекает, что о подлинной германизации можно было бы говорить лишь в том случае, если бы в результате этого процесса можно было бы добиться того, чтобы у побежденных оказалась германская кровь. Но это невозможно. В результате кровосмешения получается только такая перемена, которая снижает уровень более высокой расы. В конечном итоге таким образом получается только уничтожение тех свойств, которые в свое время и дали победу народу-завоевателю. В процессе смешения наций особенный урон терпят культурные силы. И это невзирая на то, что смешавшиеся нации будут говорить на языке прежней, более высокой расы. В течение некоторого периода будет происходить еще известное соревнование различных черт характера обеих смешивающихся наций. Постепенно идя вниз, смешивающиеся народы могут, тем не менее, еще показать последние вспышки яркого культурного развития. Иногда эти вспышки имеют неожиданно большой размах. Но это только вспышки. В первых поколениях скрещивания перевес имеет еще кровь более высокого качества, но окончательный продукт смешения неизбежно будет ближе к низшей расе. Окончательным результатом неминуемо будет культурный регресс.
Теперь приходится считать только счастьем, что этакая "германизация" Австрии в эпоху Иосифа II не удалась. Если бы она удалась, то австрийское государство, вероятно, сохранилось бы, но только ценою снижения расового уровня немецкой нации. В течение столетий в старой Австрии, быть может, и выкристаллизовался бы известный инстинкт стадности, но само "стадо" стало бы при этом на несколько ступеней ниже. Народ - носитель государственной идеи в Австрии, - быть может, и создался бы, но при этом неизбежно погиб бы народ - носитель культуры.
Для германской нации гораздо лучше, что этот процесс смешения не совершился, хотя это и не было результатом благородной дальновидности, а только результатом близорукой ограниченности Габсбургов. Если бы смешение это произошло, то едва ли теперь можно было бы говорить об австрийских немцах как о крупном факторе культуры.
Но не только в Австрии, а и в самой Германии так называемые национальные круги зачастую исходили и исходят из того же круга идей. Ведь, например, выдвигающаяся многими польская "политика" с целью "германизации" Востока исходит, к сожалению, из тех же самых ложных посылок. Люди и тут рассчитывают добиться "германизации" посредством простого внедрения немецкого языка. Но и тут мы могли бы получить только очень печальные результаты: польский народ остался бы польским народом, только выражающим на чужом языке свои собственные чуждые нам идеи. Такой чуждый нашей расе народ своею более низкой ступенью развития только компрометировал бы достоинство и высоту развития нашего собственного народа.
Подумайте только, какой огромный вред приносит нам уже одно то обстоятельство, что эмигрирующего в Америку еврея, умеющего кое-как коверкать немецкий язык, в САСШ принимают иногда за немца. Ведь казалось бы, никому не может придти и в голову, что раз эта вшивая эмиграция с Востока пользуется немецким языком, то значит и происхождение ее немецкое. А между тем на первых порах именно мы до известной степени несем в глазах американцев ответственность за этих вшивых евреев.
Полезной германизацией в ходе истории была та германизация земли, которую провели наши предки с оружием в руках, завоевав определенные земли и заселив их немецкими крестьянами. Но поскольку в результате этого в наш народный организм влилась чуждая кровь, предки наши тоже содействовали нашей будущей раздробленности и нашему немецкому сверхиндивидуализму, который, к сожалению, в некоторых кругах рассматривается как нечто весьма положительное.
Для этой третьей группы государство тоже до известной степени является еще самоцелью; в сохранении данного государства группа эта тоже видит высшую задачу человеческого бытия.
Подводя итог, можно сказать: все эти воззрения объединяются непониманием той главной мысли, что все развитие культуры обусловливается прежде всего расой и что поэтому главнейшей задачей государства должно являться сохранение расы, улучшение расы, от чего прежде всего и зависит весь ход развития человеческой культуры.
Самые крайние логические выводы из этих неверных взглядов на, сущность и цель государства сумел сделать еврей Карл Маркс. Буржуазный мир сам своими руками оторвал идею государства от идеи расы и, не сумев вместо расовой точки зрения выдвинуть какую-нибудь другую, равноценную, только открыл этим ворота тому учению, которое отрицает уже само государство как таковое.
Вот почему уже и в этой области борьба со стороны буржуазного мира против марксистского интернационала неизбежно ни к чему не приводит. Буржуазный мир сам подточил тот фундамент, который должен был бы быть опорой его собственных идей. А прожженный противник сразу уловил, где слабое место врага, и обрушился на него при помощи того оружия, которое буржуазный мир, сам того не желая, отдал ему в руки.
Вот почему первейшей обязанностью нашего движения, покоящегося на общенародническом миросозерцании, является забота о том, чтобы было создано наконец единство взглядов на цель и сущность государства.
Правильный принципиальный взгляд на государство заключается в том, что государство является не целью, а средством к цели. Правда без государства нет высокой человеческой культуры, но само государство не является еще главным фактором культуры. Главным фактором последней является исключительно наличие расы, способной стать творцом культуры.
Пусть на земле существуют сотни самых образцовых государств, но если бы вымерли носители культуры - арийцы, то на земле не осталось бы никакой культуры, сколько-нибудь соответствующей духовному уровню ныне существующих наиболее культурных народов. Можно пойти еще дальше. Можно сказать, что факт существования государства еще ни в малой степени не избавляет нас даже от уничтожения всего человеческого рода, если бы в результате гибели наиболее высоких рас мы лишились наиболее высоких духовных качеств и духовной эластичности.
Если бы, например, в результате какого-либо тектонического события земная поверхность пришла в неспокойное состояние и из волн океанов поднялся новый Гималай, то вся человеческая культура могла бы погибнуть в результате одной такой ужасной катастрофы. В результате этого мы увидели бы гибель всех государств, разрушение всякого порядка, уничтожение всех документов тысячелетнего развития. В результате - одно сплошное мертвое поле, покрытое водой и грязью. Но если бы в этом ужасе и хаосе сохранилось даже только очень небольшое количество людей культурной расы, то спустя тысячелетия на земле опять все же появились бы признаки человеческой культуры и творческой силы. Навсегда, навеки земля была бы опустошена лишь в том случае, если бы погибла последняя культурная раса и все до единого ее отдельные представители. Ту же самую мысль с другой стороны подтверждают и примеры некоторых современных государств. Если данное зачаточное государство не обладает расой достаточно высокого качества, то оно так и не пойдет дальше зачатков и может окончательно зачахнуть. Как известные виды животных доисторического периода должны были исчезнуть и уступить место другим, так и человек вынужден исчезнуть, если у него не хватает духовных сил, которые одни только обеспечивают ему должное оружие в борьбе за самосохранение.
Не само государство создает определенную ступень культуры. Государство только сохраняет расу, а эта последняя определяет ступень культуры. Государство само по себе может существовать целые столетия, не изменяясь, а в то же время в результате расового смешения культурные способности народа уже давно деградировали и весь жизненный уровень упал в громадной степени. Наше нынешнее государство, например, может в качестве формального механизма влачить свое существование еще такое-то и такое-то количество лет и в то же время систематическое отравление нашей расы неизменно снижает культурный уровень народа и уже теперь приводит к явлениям, перед которыми только ужасаешься.
Вот почему необходимо констатировать: не государство является главной предпосылкой возникновения человека более высокой породы, а раса.
Это свойство расы вечно. Нужны только соответствующие внешние условия, чтобы оно могло практически проявиться. Культурно одаренные, творческие нации или, лучше сказать, расы носили в себе эти полезные свойства и тогда, когда неблагоприятные внешние обстоятельства мешали им проявиться. Вот почему грубейшей ошибкой является представлять дело так, будто германцы эпохи до рождества христова были "лишены всякой культуры", были "варварами". Ничего подобного в действительности не было. Суровость их северного отечества поставила их только в такое положение, которое мешало развитию их творческих сил. Если бы они попали в более благоприятную обстановку юга и если бы в лице низших народов они нашли себе необходимую рабочую силу, то заложенные в них, но временно дремавшие способности пышно расцвели бы совершенно так же, как это было с древними греками. Однако, не следует думать, что этими творческими способностями высшие расы обязаны только северному климату. Переселите с севера на юг, скажем, лапландцев или эскимосов, и они от этого не станут народами, способными творить культуру. Нет, эта прекрасная творческая способность свойственна только арийцу. Она может временно дремать в нем, если он поставлен в неблагоприятные условия, если он попал в обстановку слишком уж негостеприимной природы, но она проявится в нем тотчас же, как только он попадет в более благоприятную природную среду.
Отсюда вытекает следующее.
Государство есть средство к цели. Его собственная цель состоит в сохранении и в дальнейшем развитии коллектива одинаковых в физическом и моральном отношениях человеческих существ. Это сохранение относится прежде всего только к тому ядру, которое действительно принадлежит к данной расе и обеспечивает ей развитие тех сил, которые заложены в этой расе. Часть этого ядра будет обеспечивать сохранение физической жизни, а другая часть - содействовать дальнейшему духовному развитию. На деле одна часть создает предпосылки, необходимые для другой.
Государство, которое не служит этой цели, является чем-то уродливым и обреченным на гибель. Самый факт его существования еще ничего не доказывает. Ведь никто не скажет, что успех шайки флибустьеров может оправдать разбойничество как институт.
Мы, национал-социалисты, как борцы за новое миросозерцание, никогда не должны становиться на пресловутую "почву фактов", да к тому же еще фактов фальшивых. Иначе мы были бы не борцами за новую великую идею, а жалкими рабами современной лжи. Мы должны научиться строжайше различать между государством как известным сосудом и расой как содержимым этого сосуда. Сосуд этот вообще имеет какой бы то ни было смысл лишь тогда, когда он действительно имеет возможность сохранить и защитить содержимое. В ином случае сосуд этот ничего не стоит.
Итак, высшей целью действительно народного государства должна быть забота о сохранении того основного расового ядра, которое одно только способно создавать культуру, дарить человечеству красоту, достоинство и все высокое. Мы, арийцы, понимаем под государством только живой организм расы, который не только обеспечивает само существование этой расы, но обеспечивает ей также возможность дальнейшего более высокого развития всех заложенных в ней способностей до степени самой высшей свободы.
Вот чем должно быть государство. То же, что навязывают нам теперь под названием "государство", есть только печальнейший продукт тяжких человеческих заблуждений. Ну, а неизбежным спутником этих заблуждений являются неописуемые страдания народа.
Мы, национал-социалисты, вполне отдаем себе отчет в том, что, защищая выше развитые взгляды на роль государства, мы выступаем как революционеры, каковыми нас и клеймят на каждом шагу. Однако мы мыслим и действуем совершенно независимо от того, как отнесутся к нам современники: будут ли нам аплодировать или будут нас порицать. Для нас существует только одно обязательство: то, которое возлагается на нас истиной. Мы будем исполнять свой долг в твердой уверенности, что будущие поколения проявят больше дальновидности и не только поймут наше теперешнее поведение, но и оправдают и вознесут его.
* * *
Отсюда и тот масштаб, с которым мы, национал-социалисты, подходим к оценке того или другого государства. Эта оценка всегда будет относительной, поскольку мы исходам из точки зрения отдельного народа; она будет абсолютной, поскольку мы исходим из точки зрения всего человечества. Другими словами:
Полезность данного государства не может оцениваться с точки зрения культурного значения и силы данного государства в рамках всего остального мира, но должна расцениваться исключительно с точки зрения степени полезности этого института для данного конфетного народа.
Образцовым можно считать лишь то государство, которое не только соответствует жизненным условиям представляемого им народа, но и само своим существованием на деле обеспечивает дальнейшее развитие этого народа. И это - независимо от того, какое общекультурное значение вообще имеет данное государство в рамках всего остального мира. Ибо задача государства состоит не в том, чтобы самому порождать новые способности нации, а только в том, чтобы обеспечить свободное развитие уже существующим, данным способностям ее. Отсюда вытекает, что плохим мы назовем то государство, которое всеми условиями своего существования обрекает на гибель расу - носительницу культуры. И это, независимо от того, что само по себе это государство стоит на известной культурной высоте. На деле ведь такое государство разрушает предпосылки дальнейшего существования этой культуры, которая создана не государством, а культурнотворческими силами, заложенными в самом народе. Государство, как мы уже говорили, представляет собою только форму, но не само содержание. Степень культурности данного народа никоим образом не может быть критерием доброкачественности государства, в котором живет данный народ. Вполне понятно, что высокоодаренный в культурном отношении народ представляет собою нечто гораздо более ценное, чем, скажем, то или другое негритянское племя; и тем не менее, вполне возможно, что государство, в котором живет этот более культурный народ, соответствует своей цели гораздо меньше, нежели государственный организм негритянского племени тем целям, которые стоят перед этим последним.
Отсюда вытекает, что доброкачественность или недоброкачественность данного государства для нас определяется только в зависимости от той относительной пользы, которую данное государство приносит данному конкретному народу, но ни в коем случае не тем значением, которое данное государство имеет вообще в рамках всего остального мира.
Этот относительный критерий очень прост и легок; гораздо труднее найти критерий абсолютный, ибо эта абсолютная оценка зависит уже в сущности не от доброкачественности государства, а от доброкачественности и степени высоты самого данного народа.
Поэтому, когда мы говорим о более высокой миссии государства, мы никогда не должны забывать, что миссия эта заложена, в сущности говоря, в свойствах самого народа и что задачей государства является всей своей органической силой обеспечивать свободное развитие данного народа.
Если поэтому мы хотим пролить свет на вопрос о том, какое именно государство нужно нам, немцам, то мы должны прежде всего уяснить себе вопрос о том, какие люди живут в этом государстве и каким целям стало быть, должно служить само это государство.
К сожалению, теперь уже нельзя сказать, что расовое ядро нашего немецкого народа представляет собою что-либо единое и цельное. С другой стороны, мы не можем утверждать и то, что процесс смешения крови прежних самостоятельных народов зашел у нас уже так далеко, чтобы перед нами была уже новая раса, образовавшаяся в результате этого смешения. Напротив: те отравления крови, которые постигли наш народный организм, особенно со времени 30-летней войны, приводят не только к разложению нашей крови, но и к разложению нашей души. То обстоятельство, что границы нашего отечества остаются открытыми, то обстоятельство, что вдоль всей нашей границы мы приходим в постоянное соприкосновение с чужими негерманскими народами, наконец (и это главное) то обстоятельство, что чуждая нам кровь все сильнее вливается в самую глубь нашей страны - все это вместе взятое мешает абсолютному смешению крови, ибо не дает времени для создания чего-либо окончательного, постоянного. Во всех этих процессах не может вывариться новая раса. На деле получается так, что составные части отдельных рас обитают рядом, не сливаясь друг с другом. И в результате всего этого получается то, что в особенно критические моменты, когда всякий действительно единый народ быстро сокроется в одно стадо, наш немецкий народ, напротив, разбредается во всех возможных направлениях. Составные части отдельных рас расположены у нас даже не территориально, ибо зачастую мы видим на одной и той же территории представителей различных рас. Северогерманцы, ост-готы, вест-готы живут рядом, а между ними помеси тех, других и третьих. Это, с одной стороны, приносит громадный вред: немецкому народу не хватает здорового инстинкта стадности, который дается только единством крови и который в момент опасности всегда является могучим фактором. У тех народов, которые отличаются этим единством, все небольшие внутренние различия моментально улетучиваются перед лицом общего врага. И тогда перед противником стоит единый фронт единой нации, защищающей общий очаг. У нас же получается не то. Рядом живущие, но не вполне смешавшиеся друг с другом расы и остатки рас не умеют должным образом объединиться против общего врага. С этим связано и то свойство, которое у нас называют сверхиндивидуализмом. В мирные времена это свойство иногда может еще быть полезно, но если взять развитие в целом, то приходится сказать, что из-за этого ультраиндивидуализма мы лишились возможности завоевать мировое господство. Если бы в ходе исторического развития немецкий народ обладал таким же прочным единством, как остальные народы, то германское государство ныне безусловно господствовало бы над всем земным шаром. Ход мировой истории в этом случае был бы совершенно другой. И никто не возьмется сказать, не удалось ли бы нам тогда действительно доиться того, чего теперь ослепленные пацифисты пытаются добиться слезами и виляниями. Только тогда могли бы мы добиться действительно прочного мира, ибо мир, основанный на победах меча, куда прочнее нежели "мир", выклянчиваемый слезотчивыми старыми бабами пацифизма; только такой мир был бы прочен и пулька такой мир поставил бы весь земной шар под руководство народа-господина, способного обеспечить высший расцвет культуры.
То обстоятельство, что у нас не оказалось единого, единокровного народа, стоило нам неописуемых страданий. Каждый немецкий князек смог получить свою собственную резиденцию, но немецкий народ в целом лишился того господствующего положения, на которое он имел полное право.
Еще и ныне наш немецкий народ страдает от этой раздробленности. Однако надо сказать, что то, что в прошлом и настоящем приносило одни несчастья, в будущем мажет иметь благодетельную сторону. До сих пор было крайне вредно, что смешение рас не доходило до конца и что у нас рядом продолжали жить кусочки и составные части прежних самостоятельных рас. Но в этом все-таки есть и известная хорошая сторона: благодаря такому ходу процесса чистота крови сохранилась хотя бы только частично, и часть населения спаслась от расовой деградации.
Верно то, что если бы процесс дошел до конца, то перед нами был бы теперь более единый народный организм, но зато его культурный уровень, как мы уже это знаем из законов смешения любых рас, был бы ниже, чем культурный уровень той части населения, которая первоначально стояла в расовом смысле выше. В этом и заключается хорошая сторона того, что у нас до сих пор не дошло до полного завершения процесса смешения рас. Именно благодаря этому в Германии еще имеются значительные группы северогерманцев чистой крови, в каковых нам и приходится видеть главное свое сокровище, главную свою надежду. В темные времена полного непонимания законов расового развития люди не отдавали себе достаточно ясного отчета в значении этого факта и просто считали, что все люди одинаковы и равны. Теперь мы знаем иное. Теперь мы понимаем, что если бы процесс смешения дошел до самого конца, то возникшее новое единство, быть жжет, и обеспечило бы нам большую внешнюю силу, но зато самая высокая цель человечества была бы уже недостижима: единственный носитель более высокой культуры утонул бы в общем расовом "киселе" этого нового "единого" народа, и тем самым исчезло бы то племя, которое избрано судьбой для совершения более великих дел.
Судьба была к нам в этом отношении милостива и без нашего содействия помешала совершиться этому несчастью. Наша задача теперь - понять и использовать это обстоятельство.
Кто говорит о высокой миссии немецкого народа на этой земле, тот должен понимать, что миссия эта может заключаться только в создании такого государства, которое будет видеть самую высокую свою задачу в сохранении и поддержке еще сохранившихся наиболее благородных частей нашего народа, а тем самым и всего человечества.
Этим самым государство впервые в истории возьмет на себя действительно высокую задачу. Лозунг сохранения "тишины и порядка" только смешон. В лучшем случае он может только обеспечить "тихое" мошенничество и грабеж. А вот лозунг сохранения и поддержки той лучшей части немцев, которая сохранилась на земле благодаря милости божией, - это будет действительно великий лозунг. Такая миссия действительно достойна великого государства.
Из мертвого механизма, имевшего до сих пор только самодовлеющее значение, теперь возникнет действительно пашой организм, и его исключительной целью будет служение высшей идее.
Германское государство должно охватить собою всех немцев и должно поставить перед собой как важнейшую задачу не только собрать и сохранить, но постепенно помочь занять господствующее положение тем наиболее ценным в расовом отношении элементам, которые у нас, несмотря ни на что, сохранились.
Но это и значите конечно, что нынешняя полоса прострации должна смениться периодом борьбы. И прежде всего мы должны запомнить две вещи. Во-первых, что под лежачий камень и вода не течет (буквально: "кто лежит, тот ржавеет". - Переводчик), а во-вторых, что лучший способ защиты есть наступление, ибо только оно обеспечивает победу. Чем более велика цель, которая носится перед нашими глазами, и чем менее в данный момент понимают величие этой цели широкие массы народа, тем большее значение получат наши успехи. Если мы правильно поняли нашу цель и если мы поведем борьбу без колебаний и с твердой верой в наше депо, успех не заставит себя слишком долго ждать.
Нынешним властям предержащим, конечно, кажется более спокойным делом "работать" для сохранения статус-кво, чем быть вынужденными бороться за неизвестное будущее. Гораздо легче продолжать видать в государстве простой механизм, существующий только для того, чтобы обеспечить свое существование. Гораздо легче повторять пустые фразы о том, что вся наша жизнь "принадлежит государству". Человек конечно для того и существует, чтобы служить человечеству, а все вышедшие из недр народа - чтобы служить народу. Понятно, гораздо легче в государственной власти видеть только механизм определенной организации, чем видеть в нем высшее воплощение инстинкта самосохранения, заложенного в данном народе. В первом случае слабые люди видят в государственной власти самоцель. Во втором случае в государстве приходится видеть только могучее орудие в великой и вечной борьбе за существование - орудие, перед которым каждому приходится преклониться, потому что дело идет в этом случае не просто о формально-механическом учреждении, а о выражении общей воли к сохранению жизни.
Вот почему в предстоящей нам великой борьбе за наше мировоззрение мы получим лишь очень небольшое количество союзников из среды тех, кто устарел, к сожалению, не только физически, но и духовно. Только в виде исключения к нам придут старцы с юными сердцами и свежим умом. Но конечно из среды так называемого общества к нам никогда не пишут те, кто видит задачу своей жизни в сохранении нынешнего порядка вещей.
Нам приходится считаться не только с теми слоями, которые обладают злой волей, сколько с той бесконечно большой армией, которая состоит, с одной стороны, из косных и равнодушных, а с другой - из тех, кто прямо заинтересован в сохранении нынешних порядков. На первый взгляд та гигантская задача, которую мы взваливаем на свои плечи, может показаться безнадежной, но на самом деле именно величие наших задач таит в себе возможность их реализации.
Наш боевой клич становится сигналом, собирающим в наши ряды все, что есть сильного. Именно величие целей отпугивает мелких людей сразу или отсеивает их спустя некоторое время, но зато под наши знамена собираются все действительно боевые натуры. Необходимо отдать себе ясный отчет в следующем: если на одной стороне мы видим концентрацию высшей энергии и решимости, а на другой стороне - широкие массы равнодушных, то небольшое меньшинство, собравшееся в первом лагере, всегда одержит верх над громадным большинством, оставшимся во втором лагере. Мировую историю делают меньшинства, раз только в этом численном меньшинстве воплотились большая воля и большая решимость.
Громадность задач, которые мы себе ставим, в глазах многих затрудняет нашу победу, на деле же в этом именно заложена наша победа. В величии и трудностях нашей задачи как раз и заложено то, что в нашем лагере соберутся только лучшие бойцы. Именно в этом подборе - гарантия нашего успеха.
* * *
Как правило, сама природа зачастую вносит свои поправки в процесс смешения народов, и поправки эти направлены к сохранению чистоты расы. Природа не любит помеси рас. Особенно тяжело приходится первым продуктам скрещения наций - третьему, четвертому, пятому поколениям. Им похватает не только качеств более высокой из смешавшихся рас, им не хватает не только единства крови, но и единства воли и единства жизненной энергии вообще. Во все те критические минуты, когда единая раса приняла бы быстрое и единодушное решение, этакая расколотая раса непременно обнаружит нерешительность и все ее мероприятия будут носить половинчатый характер. И все это вместе взятое означает, что расколотые расы не только более слабы, нежели расы единые, но прямо могут быть обречены в результате этой слабости на быструю гибель. История знает бесчисленное количество случаев, когда единая раса устоит в борьбе, а смешанная при тех же обстоятельствах погибнет. В этом и приходится видеть поправку, вносимую самой природой. Но природа зачастую идет и дальше. Она ограничивает способность к размножению у смешанных наций. Таким путем она вообще мешает дальнейшему размножению скрещивающихся народов, и дело может дойти до полного вымирания.
Если, таким образом, одно лицо, принадлежащее к определенной расе, вступает в связь с лицом более низкой расы, то для начала получится только снижение самого уровня потомства; в дальнейшем же получится ослабление потомства в сравнении с потомством тех супругов, которые не смешали расы. Если в дальнейшем не будет никакого притока свежей крови со стороны более высокой расы, то при продолжающемся скрещивании потомков первой взятой нами пары потомство по этой линии либо вовсе вымрет в результате мудрого вмешательства природы, либо в течение тысячелетий и тысячекратных смешений создается новый вид, совершенно отличный от первых смешавшихся, рас. Тогда перед нами новая народность со свойственной ей определенной силой сопротивления, но упавшая на гораздо более низкую ступень, нежели более высокая из участвовавших в первом смешении рас. Но и в этом последнем случае новая, более низкая раса неизбежно погибнет в борьбе с более высокой расой, если только таковая осталась на земле. Эта более низкая раса никогда не сможет выдержать борьбы со столь же единой, но зато более высоко стоящей на культурной лестнице расой. У нее не хватит для этого ни творческих способностей, ни духовной эластичности, ибо во всех этих отношениях она в результате многократных смешений только проигрывала. На основании всего этого можно сказать:
Всякое расовое смешение раньше или позже неизбежно приводит к гибели того потомства, которое получилось в результате смешения, если только более высокая раса, вступавшая в смешение, хотя бы частью сохранилась в чистом виде на земле. Лишь в том случае, если и более высокая раса вся до конца участвует в смешении, исчезнет вышеуказанная опасность для продукта смешения.
В этом и приходится видеть известную гарантию постепенного естественного процесса возрождения. Поскольку на земле сохраняется хотя бы известная часть в расовом отношении чистых элементов, не участвующих в смешении, постольку постепенно прекращаются отравления рас.
Это происходит само собой у населения с сильным расовым инстинктом, которое только в силу особого стечения обстоятельств на время сошло с пути нормального в расовом отношении чистого размножения. Как только исключительные обстоятельства кончились, та часть расы, которая сохранила свою чистоту, опять будет стремиться к бракам только с чистыми в расовом отношении элементами, и таким образом будет положен конец дальнейшему смешению. Тогда население, которое получалось в результате смешения, опять отступит на задний план, разве только что оно в количественном отношении стало уже такой гигантской силой, что никакое сопротивление со стороны сохранивших свою расовую чистоту элементов уже невозможно.
Но если человек сам потерял чистоту инстинкта, ему не приходится надеяться на то, что на помощь ему придет природа. Для этого необходимо, чтобы человек сам постарался возместить силою разума недостаток инстинкта. Только разум может еще тогда помочь. Но часто мы видим на деле другое. Человек в слепоте своей продолжает губить последние остатки своей расовой чистоты, пока наконец он потеряет ее целиком и полностью. Тогда в результате мы и получаем уже ту единую бесформенную расовую массу, какая в глазах многих современных благодетелей человечества является идеалом. Это самое большое несчастье для всего человечества. Такая смесь не даст нам человека, способного быть носителем культуры или, лучше сказать, основателем культуры, творцом культуры. Такая смесь создает только большое стадо, большую бесформенную массу стадных животных.
В этом случае историческую миссию человечества можно считать поконченной.
Кто не хочет, чтобы земля наша пришла в это состояние, тот должен раз и навсегда понять, что задачей прежде всего германских государств является - принципиально положить конец всякому дальнейшему смешению рас.
Нынешнее наше жалкое поколение конечно сейчас же закричит по поводу недопустимости вмешательства в область священных прав человека. Нет, скажем мы этим людям, мы знаем только одно священное право человека, являющееся в то же время его священной обязанностью: человек должен неусыпно заботиться о том, чтобы кровь его осталась чистой, ибо, только сохранив лучшую часть человечества, мы обеспечиваем возможность более высокого и благородного развития всего человечества на земле.
Наше народническое государство будет считать поэтому своей первейшей задачей - поднять институт брака на новую высоту, оздоровить его настолько, чтобы он перестал быть позором расы. Наше государство поставит институт брака на такую высоту, которая соответствовала бы его высокому призванию - давать потомство людей, являющихся образом и подобием божиим, а не потомство, состоящее из помеси человека и обезьяны.
Если против этого протестуют с точки зрения, так называемой, гуманности, то мы должны на это заметить, что это менее всего к лицу нашей эпохе. Ведь, с одной стороны, эта наша эпоха считает своим долгом каждому несчастному дегенерату непременно обеспечить возможность плодить потомство, а тем самым, и плодить бесконечные страшим на этой земле. А с другой стороны, ведь именно в наш век в любой аптеке и даже у любого уличного торговца вы можете получить средства, чтобы помешать появлению на свет божий потомства даже у действительно здоровых родителей. Что же получается? Выходит, что наше хваленое государство "тишины и порядка" считает своим долгом обеспечить сифилитику, туберкулезному, наследственно больному, калеке, идиоту и преступнику возможность свободно плодиться; а с другой стороны, оно увековечивает такие порядки, при которых миллионы самых лучших членов нашей нации не имеют возможности рожать детей. Если бы это было не так, то наше государство прежде всего должно было бы постараться, по крайней мере, подумать над тем, как же именно создать здоровые предпосылки для пропитания и сохранения жизни тех человеческих существ, которые одни только способны обеспечить здоровье будущих поколений.
Насколько же вся нынешняя система противоречит какому бы то ни было идеалу, как низка и бесконечно неблагородна такая система! Наше нынешнее государство все предоставляет собственному ходу вещей и не дает себе даже труда подумать над тем, что же надо делать, для того чтобы помочь совершенствованию будущих поколений. Само собой понятно, что и церковь наша столь же грешна в этом отношении. Она, больше всех кричащая о том, что человек является подобием божиим, вместе с тем не считает своим долгом даже подумать над тем, как же сделать, чтобы этот человек, носитель духа божия на земле, не вырождался в погибающего пролетария. Сначала церковь сама складывает ненужные руки на усталой груди, а затем делает печальную мину по поводу того, что христианское учение не оказывает достаточного влияния, что "безбожие" принимает ужасающие размеры и т. п. Нашей церкви видимо невдомек, что если люди погибают физически, то, конечно они разлагаются и духовно. Не умея выполнить своей элементарной обязанности перед собственным народам, церковь наша возмещает это тем, что хочет осыпать своими благодеяниями готтентотов и зулусов. В то время как мы с божьей помощью дожили уже да того, что наши собственные европейские народы на наших глазах болеют настоящей физической и моральной проказой, мы, видите ли посылаем благочестивых миссионеров в Центральную Африку, и они устраивают там миссии для негров. В конце концов дело дойдет да того, что мы своей "высшей культурой" превратим и там примитивный, но здоровый народ в гнилую расовую помесь.
Обе наши христианские церкви поступили бы горазда лучше, если вместо навязывания неграм своих миссий, которых негры не хотят и не понимают, они взяли бы на себя труд убедить европейцев в том, что больным родителям гораздо лучше взять на себя воспитание здорового ребенка, оставшегося сиротой, чем самим производить на свет божий хилых детей, обреченных затем влачить жалкое существование.
Нашему народническому государству придется взять на себя все эти задачи, находящиеся ныне в таком пренебрежении. Наше государство сделает расу средоточием всей общественной жизни. Наше государство будет систематически заботиться о сохранении чистоты расы. Оно объявит ребенка самым ценным достоянием народа. Оно позаботится о том, чтобы потомство производили только люди здоровые. Позором будет считаться только - производить детей, если родители больны. Величайшей честью будет считаться, если родители откажутся производить детей, будучи недостаточно здоровыми. С другой стороны, предосудительным будет считаться не рожать детей, если родители здоровы, ибо - государству нужно здоровое потомство. Государство будет выступать в роли защитника тысячелетнего будущего, и перед волей государства должны будут склониться желания отдельных граждан. Государство даст возможность населению воспользоваться всеми действительно великими изобретениями и медициной. Государство будет объявлять лишенными прав производить потомство всех тех, кто болен сам, кто имеет плохую наследственность, а стало быть, может наградить плохой наследственностью и следующие поколения. С другой стороны, государство позаботится о том, чтобы здоровые женщины рожали детей, не ограничивая себя в этом отношении - под влиянием жалкой экономической обстановки - и чтобы для самих детей детство не становилось проклятием. Наше государство положит конец тому преступному безразличию, с которым ныне относятся к многодетной семье. Наше государство, напротив возьмет на себя почетную защиту такой семьи, которая должна стать благословением для народа. Наше государство будет заботиться о ребенке еще больше, чем о взрослом.
Кто в физическом и моральном отношении недостаточно здоров, тот не смеет увековечивать свою болезнь в организме своего ребенка. Нашему государству тут предстоит огромная воспитательная работа, но эта работа в свое время будет считаться гораздо большим подвигом, нежели все самые победоносные войны нашей современной буржуазной эпохи. Государство будет воспитывать граждан в той мысли, что быть самому больным или слабым не позор, а только несчастье, но что позорным является из-за собственного эгоизма передавать свою болезнь будущим поколениям. Государство убедит граждан в том, что куда более благородным будет, если неповинные в своей болезни взрослые люди откажутся иметь собственных детей и отдадут свою любовь и заботу здоровым, но бедным детям своей страны, которые затем вырастут и составят опору общества. Эту свою воспитательную работу государство конечно дополнит чисто практическими мероприятиями. Не смущаясь никакими предрассудками, не останавливаясь перед тем, что вначале нос плохо поймут, наше государство будет вести линию именно в этом направлении.
Если только в течение каких-нибудь 600 лет государство будет твердо проводить такую политику, это приведет к такому оздоровлению населения, какого мы сейчас себе и представить не можем. Если мы сознательно и планомерно станем проводить политику поддержки только здоровых родителей, то в результате мы получим расу, которая сначала освободится от нынешних физических недостатков, а затем станет постепенно подыматься и духовно.
Стоит только народу и государству твердо стать на этот путь, и затем уже внимание наше само будет концентрироваться на том, чтобы повышать размножение наиболее ценной в расовом отношении части нации. А затем и весь народ почувствует те громадные плюсы, которые получает нация.
Прежде всего для этого необходимо, чтобы государство не предоставляло случаю вопрос о заселении приобретенных им новых земель, а подчиняло этот вопрос определенным нормам. Государство должно учредить для этого специальные "расовые" комиссии, и только они могут выдавать разрешение на переселение в эти новые земли. Комиссии должны при этом исходить только из того, насколько чиста в расовом отношении кровь данного переселенца. Только так можем мы постепенно создать вокруг государства кольцо колоний, все жители которых являются людьми одной чистой расы, и только так можем мы содействовать совершенствованию расы. Население этих колоний стало бы тогда драгоценнейшим сокровищем всего народного целого. Рост этих колоний будет внушать тогда гордость и веру в будущее всякому сыну народа. Ибо каждый будет видеть в них зародыш великого будущего всего народа да и всего человечества.
В результате всего этого нашему народническому миросозерцанию безусловно удастся вызвать к жизни такую эпоху, когда люди будут видеть свою высшую задачу не в том, чтобы улучшать качество собаки, лошади, кошки, а в том, чтобы создавать более высокую расу людей. Это будет эпоха, когда одни люди в сознании необходимости будут молча кое от чего отказываться, а другие будут радостно жертвовать и давать.
Пусть не говорят нам, что о чем-либо подобном невозможно и мечтать в нашем мире. Разве не видим мы сейчас, что сотни и сотни тысяч людей накладывают на себя узы целибата под влиянием одних только требований церкви и ничего другого. Неужели же не сможем мы добиться аналогичных результатов, если вместо одной церкви все государство станет систематически указывать людям, какой великий наследственный грех совершают те, кто систематически отравляет расу и мешает тому, чтобы на свет божий родились люди, действительно достойные творца всемогущего?
Конечно нынешняя армия несчастных обывателей этого не поймет. Обыватели и мещане будут пожимать плечами и по своему обыкновению станут повторять свою обычную глупую фразу: "да, само по себе это очень хорошо, но ведь этого нельзя сделать". Да, господа, ответим мы им, с вами конечно этого не сделаешь! Вы с вашими моральными качествами для этого не годитесь! Вы, господа мещане, знаете только одну заботу: о себе самих! Вам, господа, знакомо только одно божество: ваши деньги! Мы обращаемся не к вам, а к той великой армии бедняков, кто слишком беден, чтобы свою личную жизнь считать высшим счастьем на земле. Мы обращаемся не к тем, кто верит только в золотого божка, а к тем, у кого есть другие боги. И прежде всего мы обращаемся к громадной армии нашей немецкой молодежи. Она подрастает в такую эпоху, когда назревает великий поворот. То положение, к которому привело равнодушие отцов, теперь неизбежно побудит детей к активности и борьбе. Наша нынешняя немецкая молодежь либо станет строительницей нового народного государства, либо ей придется стать свидетельницей полного краха и гибели всего буржуазного мира.
Не надо делать себе иллюзий. Если определенное поколение видит свои ошибки и даже признает их, но в то же время, как это делает наш современный буржуазный мир, продолжает довольствоваться дешевенькими заявлениями, что против существующих зол ничего-де не поделаешь, тогда надо прямо сказать: такое общество обречено на гибель. Самым характерным для современного буржуазного мира является то, что он сам уже не решается отрицать этих зол. Он вынужден признать, что многое у нас плохо и гнило, но он вместе с тем не может найти в себе решимости подняться против этого зла, собрать воедино энергию 60-70-миллионного народа и таким образом вступить в решительную борьбу с этим злом. Мало того, если за это берутся другие, то их осыпают только тупыми насмешками и стараются найти как можно больше "теоретических" аргументов, чтобы доказать, что успех невозможен. Любой аргумент кажется тут подходящим, чтобы только "подкрепить" свое собственное малодушие и ничтожество. Если например, целый американский континент высказывается против отравления алкоголем и начинает борьбу против этого яда, а наш европейский буржуазный мир умеет по этому поводу только качать головой и болтать пустяки. Людям даже невдомек, насколько они ничтожны в своих насмешках по поводу такого мероприятия. Если насмешки не помогают и если все-таки в том или другом углу земного шара находятся смелые люди, которые объявляют борьбу рутине и имеют при этом известный успех, то все-таки средство против них найдется. На них будут клеветать, все их успехи будут поставлены под знак вопроса, против смельчаков будут приводить так называемые "моральные" отображения, хотя бы усилия этих смельчаков направлялись на устранение самых гнусных антиморальных вещей.
Нет, на этот счет у нас не может быть никаких сомнений: современное наше бюргерство никакой цены не имеет в деле борьбы за более высокие задачи человечества. Оно для этого совершенно теперь неквалифицированно, оно для этого само погрязло в слишком плохих качествах. Вот почему и те политические клубы, которые ныне известны под коллективным названием "буржуазные партии", уже давно не являются не чем другим, как своекорыстными объединениями для защиты просто профессиональных или сословно-классовых интересов. Свою высшую задачу они видят теперь исключительно в наиболее успешной защите самых узких эгоистических интересов. Что этакая политиканствующая "гильдия" буржуазии годится на что угодно, только не на серьезную борьбу за великие цели, это ясно. Усилия этих буржуа безусловно обречены на полную бесплодность - в особенности, раз мы на другой стороне видим не компанию "осторожных" старых перечниц, а настоящие пролетарские массы, которые марксисты систематически раздразнивают и разжигают до белого каления и которые готовы поэтому не болтать, а действовать.
* * *
Если мы считаем первейшей задачей государства защиту и систематическую поддержку лучших элементов расы, то из этого конечно вытекает, что государство должно простирать свои заботы не только на новорожденного, но должно систематически помогать вырастить этого новорожденного вплоть до того момента, когда из него вырастет взрослый человек, который станет ценным членом общества и будет сам помогать дальнейшему здоровому размножению.
Мы уже знаем, что общей предпосылкой здорового духовного развития является чистота расы. В такой же мере можно сказать, что физическое здоровье каждого отдельного человека является главной предпосылкой здорового духовного воспитания. Если говорить не об одном лице, а обо всей массе, то конечно верно, что здоровый дух живет только в здоровом теле. Это нисколько не опровергается тем обстоятельством, что в отдельных случаях мы встречаем и гениев в физически слабой оболочке и что некоторые гении иногда являются прямо физически больными людьми. Здесь дело идет только об исключениях, которые как и везде только подтверждают правила. Но если целый народ в массе своей состоит из физических дегенератов, то из этакой среды лишь очень редко может выйти великий человек. А если он и появится, ему не суждены большие успехи. Окружающая его вырождающаяся среда либо вообще его не поймет, либо воля ее окажется настолько парализованной, что подняться на орлиную высоту этого отдельного героя она все равно не сможет.
Принимая все это во внимание, народническое государство будет видеть главную свою задачу не в том, чтобы накачивать наших детей возможно большим количеством "знаний", а прежде всего в том, чтобы вырастить вполне здоровых людей. Лишь во второй очереди будем мы думать о развитии духовных способностей. Но и в этой последней области мы прежде всего будем думать о том, чтобы развить в нашей молодежи характер, волю, силу решимости, а в сочетании с этим будем систематически работать над тем, чтобы развить в ней чувство ответственности. Лишь в последнюю очередь будем мы думать о чисто школьном образовании.
Наше государство будет исходить из того, что нам нужны не физически слабые люди, хотя бы они были и разносторонне образованы, а нужны физически здоровые люди с твердым характером, решительные и энергичные, хотя бы их образование и было недостаточно широко. Если бы народ состоял сплошь из ученых и если бы в то же время эти ученые были людьми физически вырождающимися, слабовольными, да к тому еще молились богу пацифизма, то о таком народе можно заранее сказать: он не только не завоюет неба, но не сумеет обеспечить себе сколько-нибудь достойного существования на земле. В тяжелой борьбе, когда решаются судьбы людей и народов, поражение потерпит не тот, кто меньше знает, а тот, кто слабее и кто не умеет делать практических выводов даже из того немногого, что он знает. В конце концов и здесь нужно соблюдение известной пропорции: между физическим здоровьем и умственным знанием должна существовать известная гармония. Гниющее тело не станет более привлекательным, хотя бы в нем и жил самый поэтический дух. Да люди никогда бы не стали стремиться к развитию умственных способностей, если бы это непременно было связано с тем, что данный человек должен превратиться в физическую развалину, стать слабохарактерным калекой. Греческий идеал красоты потому и остался бессмертным, что тут мы имели изумительное сочетание физической красоты с благородством души и широким полетом ума.
Вот почему в нашем государстве забота о физическом развитии не будет предоставлена каждому отдельному лицу, не будет только задачей родителей. Нет, этой проблеме само государство посвятит огромное внимание, ибо это есть проблема самоутверждения нации, здоровье которой и призвано защищать государство.
Эту работу воспитания надо начинать уже с юных матерей, ведь удалось же нам в результате десятилетий внимательной работы добиться того, чтобы роженицы при родах у нас не заражались и чтобы родильная лихорадка стала только редкой гостьей. Так теперь необходимо нам поработать над воспитанием наших сестер и матерей и добиться того, чтобы они рожали детей здоровых. Этим мы положим основу созданию действительно здорового потомства.
В нашем народническом государстве школа должна уделить несравненно больше времени физическому образованию. Никуда не годится обременять молодые мозги таким балластом, как это делается теперь. Опыт показал, что из всей громадной массы так называемых школьных знаний мозг удерживает только одну небольшую часть да и при том в большинстве случаев как раз не самое важное. Воспитанники наших учебных заведений просто не имеют никакой возможности отделить важное от неважного и в конце концов запоминают только второстепенные мелкие детали. Если теперь в учебных программах наших средних школ на гимнастику едва отводят каких-то два часа в неделю, да при том еще делают этот предмет необязательным, то пропорционально с тем временем, которое мы уделяем умственному развитию, это - какое-то сплошное недоразумение. Мы должны поставить дело так, чтобы каждый молодой человек посвящал ежедневно минимум один час до обеда и один час вечером всевозможным видам спорта и гимнастики. При этом ни в коем случае не следует отказываться от одного важного вида спорта, на который к сожалению и в нашей собственной среде иногда смотрят сверху вниз, - я говорю о боксе.
В кругах, так называемого, "образованного" общества приходится слышать на этот счет совершенно невероятные глупости. Если молодой человек учится фехтовать и затем целые дни занимается фехтованием, это считается чем-то само собой разумеющимся и даже почетным. А вот если он учится боксу, то это кажется чем-то очень грубым. Спрашивается - почему? Мы не знаем никакого другого вида спорта, который в такой мере вырабатывал бы в человеке способность наступать, способность молниеносно принимать решения и который вообще в такой мере содействовал бы закалке организма. Если два молодых человека разрешают тот или другой конфликт при помощи кулаков, то это ни капельки не более грубо, чем если они разрешают его при помощи отшлифованных кусков железа. Если человек, подвергшийся нападению, защищается при помощи своих кулаков, то это ни капельки не менее благородно, чем убеждать и звать шуцмана. Наш здоровый мальчик должен с ранних лет научиться переносить побои. Пусть наши сверхумники по этому поводу подымут крик, что я проповедую нечто дикое, а я все-таки продолжаю думать, что задача нашего государства будет заключаться не в том, чтобы воспитывать целые колонны робких эстетов и физических дегенератов.
Наше государство видит свой идеал не в "уважаемом" обывателе и не в добродетельной старой деве; наш идеал мужчины - олицетворение мужественной силы; наш идеал женщины - чтобы она в состоянии была рожать нам новое поколение здоровых мужчин.
Спорт нужен нам не только для того, чтобы воспитывать отдельных сильных и смелых людей, но и для того, чтобы закалять наших детей и подготовлять их к тому, чтобы они умели спокойно переносить, если нужно, и несправедливые удары судьбы.
Если бы весь наш верхний умственный слой в свое время обучался не только хорошим манерам, а вместо этого как следует обучился бы, скажем, боксу, то у нас была бы невозможна пресловутая ноябрьская революция, которую сделали сутенеры, дезертиры и тому подобная дрянь. Если вся эта сволочь имела в ноябре 1918 г. успех, то это объясняется отнюдь не энергией и решимостью этих "творцов" революции, а только жалкой бесхарактерностью тех, кто тогда руководил государством и на ком лежала ответственность за него. В том-то и беда, что в наши идейные руководители имели так называемое "духовное" воспитание. Вот почему они оказались совершенно бессильны в тот момент, когда противная сторона прибегла к силе. Все это в последнем счете было результатом того, что наши высшие учебные заведения принципиально воспитывали не мужей, а только чиновников, инженеров, техников, химиков, юристов, литераторов, а также конечно - дабы все эти породы не вымирали - профессоров соответственной специальности.
Идейное наше руководство всегда было блистательно. Зато там, где требовалось проявить какую-либо силу воли, мы в большинстве случаев стояли ниже всякой критики.
Конечно одним воспитанием из человека с трусливым от природы характером не сделаешь храбреца. Но, с другой стороны, и человек, от природы не лишенный храбрости, будет парализован в этих своих качествах, если благодаря недостаткам своего физического воспитания он попадет в более невыгодное положение, чем его противник. Пример армии лучше всего показывает, насколько сознание своей физической силы и ловкости пробуждает в человеке чувство мужества, дух наступления. Разумеется и армия не состоит сплошь из героев. В громадном большинстве случаев мы имеем здесь дело со средними заурядными людьми. Но превосходство физического воспитания немецкого солдата в мирное время внушило этому гигантскому организму непроизвольную веру в свои преимущества. Это делало из нашего солдата человека, глубоко верившего в свое превосходство над противником. Этого не смог отрицать и неприятель. То, что нашим армиям удалось сделать летом и осенью 1914 г., когда мы неудержимо шли вперед и покрыли наши наступающие знамена бессмертной славой, было только результатом неустанного воспитания в течение долгих лет перед войной. Именно в довоенные годы мы надлежащей постановкой дела физического воспитания в армии подготовили людей к этим совершенно невероятным подвигам, ибо внушили им такую веру в себя, которая не выдохлась даже в ужасах неслыханных кровавых сражений.
Именно нашему немецкому народу, которому сейчас приходится испытывать унижения со стороны всего остального мира, больше всего не хватает внутренней веры в свои силы. Но эту внутреннюю веру можно воспитать только с детских лет. Мы должны воспитать наших детей так, чтобы они верили, что именно мы, немцы, будем безусловно сильнее всех остальных. Всей постановкой дела воспитания мы должны внушить нашему народу сознание того, что нация наша вновь станет непобедимой. Что в свое время вело наши немецкие армии от победы к победе, так это та сумма доверия, которое испытывал каждый солдат сам к себе и все вместе к своим руководителям. Что еще может вновь поднять немецкий народ, так это только убеждение в том, что мы опять завоюем себе свободу. Но это убеждение может быть результатом только того, что миллионы и миллионы людей одинаково воспримут это чувство.
И тут не надо делать себе никаких иллюзий.
Ужасно было крушение нашего народа и невероятные усилия потребуются для того, чтобы в один прекрасный день можно было наконец ликвидировать результат этого поражения. Можно ли в самом деле поверить, что наш народ, если мы будем продолжать его воспитывать как теперь в идее поклонения "тишине и порядку", когда бы то ни было найдет в себе силы разорвать свои цепи и бросить в лицо врагу обломки этих цепей. Нет, думать так было бы горькой ошибкой. Поправить дело могут только настоящая крепкая национальная воля, жажда свободы и высшая страсть.
* * *
Вопрос об одежде тоже имеет известное значение. Наша молодежь должна одеваться так, чтобы это содействовало указанной цели. Просто жалко смотреть, как наша молодежь становится жертвой глупейших мод. Старинная пословица - по платью встречают - получает самый извращенный смысл.
Платье должно служить делу воспитания молодежи. Тот молодой парень, который летом расхаживает в длинных штанах, закутанный до шеи, уже одним этим приносит вред делу своей физической закалки. Нам нужно воспитывать в молодом человеке и известное самолюбие и даже прямо - не будем бояться назвать вещи своими именами - известное тщеславие. Нужно только, чтобы предметом тщеславия было не то, что человек приобрел себе красивое платье, которого не могут купить другие, а то, что человек имеет красивое тело, чего добиться при желании может всякий.
Это имеет значение и для дальнейшего. Нам нужно, чтобы наши девушки хорошо знали своих рыцарей. Если бы вопрос о красивом теле не был сейчас благодаря дурацким модам отодвинут на самое последнее место, то кривоногие истасканные еврейчики не могли бы свести с правильного пути сотни тысяч наших немецких девушек. Нация заинтересована в том, чтобы в брак вступали люди с красивыми телами, ибо только это способно обеспечить нашему народу действительно красивое потомство.
В нынешнее время это для нас особенно необходимо, ибо у нас нет теперь военного воспитания, которое в прежние времена по крайней мере частью заменяло нам отсутствие должной постановки физического воспитания в школе. В армии тоже важно было не только то, что каждое отдельное лицо получало соответствующую закалку. Важно было еще и то, какое влияние военное воспитание оказывало на взаимоотношение полов. Молодая девушка всегда предпочитала военного невоенному.
Наше государство должно взять на себя заботу о физическом воспитании не только на официальный школьный период молодежи, но и на период послешкольный. Государство не должно оставлять своих забот о молодежи, пока продолжается период ее физического роста. Было бы совершенно нелепо представлять себе задачу государства так, что как только молодой гражданин кончает школу, государство должно внезапно перестать заботиться о нем и затем вспомнить о нем лишь тогда, когда оно призовет его на военную службу. Нет, государство не только имеет право, но и обязано систематически и неуклонно заботиться о всем физическом воспитании населения. Наше современное государство не проявляет никакого интереса к здоровью граждан, и поэтому оно преступно забыло о физическом воспитании молодежи. Нынешнее государство спокойно предоставляет молодежи разрушать свое здоровье в домах терпимости и на улицах, вместо того чтобы взять в свои руки дело воспитания молодежи и систематической работой добиваться создания поколения физически здоровых мужчин и женщин.
Каковы будут конкретные формы физического воспитания, об этом мы еще успеем поговорить впоследствии. Сейчас важно то, чтобы мы вообще взялись за дело физического воспитания и стали искать надлежащих путей. Наше государство возьмет на себя правильную постановку не только умственного, но и физического воспитания молодежи в послешкольный период и создаст для этого соответствующие государственные учреждения. В общих чертах все это воспитание будет закладывать основы для будущей военной службы. Задачей будущей армии уже не будет обучение молодого человека простейшим физическим упражнениям. Рекрутов в нынешнем смысле слова у нас не будет. Армия сразу будет получать молодых людей, прошедших безукоризненную школу физической подготовки, и задача армии будет заключаться только в том, чтобы из этих подготовленных людей сделать солдат.
В нашем государстве армия будет обучать солдат не просто маршировать, она станет для него высшей школой патриотического воспитания. Молодой солдат получит в армии все необходимые сведения относительно обращения с соответствующим видом оружия. Но в то же время армия будет его формировать и для всей его дальнейшей жизни. Главное, что даст армия молодому солдату, это то, что в высшую заслугу засчитывалось уже и старой армии: в этой школе юноши будут превращаться в настоящих мужей; в этой школе наша молодежь будет обучаться не только послушанию и дисциплине, но будет учиться также приказывать. В армии молодой немец научится молчать не только тогда, когда его порицают справедливо, но и тогда, когда ему приходится выслушивать несправедливые упреки. В армии он должен упрочить свою веру в собственную силу, воспитать свой корпоративный дух, воспитать в себе глубокое убеждение в непобедимости собственной нации.
По окончание военной службы молодому немцу выдадут на руки два документа: во-первых, его гражданский диплом, дающий ему право заниматься общественной деятельностью, и во-вторых, свидетельство о состоянии физического здоровья, дающее ему право вступить в брак.
По аналогии с воспитанием мальчиков наше государство поставит и дело воспитания девочек. И здесь центр тяжести будет прежде всего в физическом воспитании и лишь затем в воспитании моральном. Чисто школьное образование будет стоять на третьем месте. Главная задача женского воспитания будет заключаться в том, чтобы подготовить настоящих матерей.
* * *
Лишь во вторую очередь наше государство поставит дело воспитания характера.
Основные черты характера каждого человека заложены в нем конечно от рождения. Родившийся эгоистом, останется им навсегда. Родившийся идеалистом, тоже так или иначе идеалистом и останется. Однако надо иметь в виду и то, что между двумя группами людей с резко выраженными характерами стоят миллионы и миллионы людей с очень неопределенными и неясно выраженными чертами характера. Прирожденный преступник, разумеется, был и останется преступником. Но очень многие люди с некоторыми преступными наклонностями могут благодаря правильному воспитанию стать честными людьми и ценными членами общества и наоборот благодаря плохому воспитанию многие колеблющиеся характеры окончательно собьются на плохой путь.
Как часто во время войны приходилось слышать жалобы на то, что наш народ не умеет молчать! Как трудно бывало из-за этого сохранить от противника даже очень важные военные секреты. Но разве же неуместно будет спросить себя: а что же до войны сумело сделать немецкое воспитание, чтобы научить немца, когда нужно, молчать? Разве неверно, что в нашей школе очень часто маленького доносчика ставили в пример его молчаливым товарищам. Разве в нашей школе и теперь не смотрят на доносы как на признак похвальной "откровенности" и на молчаливость как на признак позорной скрытности? Да разве наша школа вообще давала себе когда-либо труд внушать своим воспитанникам, что молчаливость есть ценное мужественное чувство! Нет, в глазах всех нынешних школьных наставников все это нестоящие внимания мелочи. А на деле из-за этих мелочей наше государство несет зря многомиллионные судебные издержки, ибо 90% всех наших судебных процессов 06 оскорблении личности и т. п. возникают исключительно из того, что у нас не умеют молчать. У нас привыкли легкомысленно повторять и распространять всевозможные безответственные заявления. Наше народное хозяйство систематически терпит большой ущерб от того, что направо и налево разбалтываются важные производственные секреты. Мало того! Даже известные секретные приготовления военного характера делаются совершенно иллюзорными в результате того, что мы разучились молчать и обо всем болтаем вслух. Во время же самой войны такая болтливость может припасть еще гораздо больший вред - вплоть до потери целых сражений, вплоть до потери всей компании. Не приходится сомневаться в том, что чего мы не воспитали в юности, того мы не увидим и в более зрелом возрасте. Надо во что бы то ни стало добиться, чтобы наше учительство раз навсегда перестало пользоваться "сведениями", получаемыми от неразумных юных доносчиков, ибо это воспитывает одно из самых плохих качеств характера.
Это только один из многих примеров. В настоящее время у нас вообще не обращают никакого внимания на дело развития благородных черт характера в школе. В свое время наше государство должно будет обратить на это очень пристальное внимание. Преданность, верность, готовность к самопожертвованию, уменье молчать - вот добродетели, которые очень нужны великому народу. Систематически поддерживать и воспитывать в школе эти чувства - дело гораздо более важное, чем многое из того, что заполняет ныне наши учебные программы. Такой же важной задачей воспитания является - систематически отучивать от слезливых жалоб, от вечного хныканья и т. д. Наша школа должна воспитывать детей в той мысли, что надо уметь, когда приходится, молча переносить и страдания и справедливые удары. Если мы позабываем о такой важной задаче, то не приходится потом удивляться и тому, что в критическую минуту, скажем во время войны, когда на фронтах находятся миллионы наших сынов, вся почта только и додает, что перевозят взад и вперед письма, полные хныканья и жалоб. Если бы в наших народных школах молодежь меньше накачивали школьной премудростью, но зато систематически воспитывали бы в ней чувство самообладания, то это очень и очень окупилось бы в 1915-1918 гг.
Таким образом наше государство должно будет обратить особенное внимание на дело воспитания характера. Многие моральные дефекты, от которых ныне страдает наш народный организм, могут быть устранены только на этих путях. Если нам не удастся устранить их полностью, то во всяком случае удастся сильно смягчить эти болезненные явления.
* * *
Особенно большое значение придам мы воспитанию силы воли и решимости, систематическому культивированию чувства ответственности.
В старой армии мы любили говорить, что лучше жесткий приказ, чем никакого приказа. Если перефразировать эти слова применительно к воспитанию молодежи, то можно сказать: лучше, чтобы молодежь отвечала на вопрос иногда не совсем правильно, чем не отвечала вовсе. Нужно, чтобы у нас стыдились больше бояться ответить из-за опасения сказать что-либо неправильное, нежели дать быстрый ответ, хотя не всегда правильный. Уже в этой примитивной форме надо воздействовать на молодежь в том смысле, чтобы она имела мужество действовать.
Часто мы жалуемся на то, что в декабре 1918 г. все, начиная монархом я кончая последним солдатом, потеряли способность принимать какое-либо самостоятельное решение.
Этот ужасный факт является грозным предостережением всему нашему делу воспитания. В этой ужасной катастрофе нашло себе выражение в гигантских размерах лишь то, что у нас систематически воспитывалось в мелочах. Что и поныне лишает нас силы к какому бы то ни было серьезному сопротивлению, так это не недостаток оружия, а недостаток воли. Этот недостаток воли угнездился глубоко в нашем народе, и именно он мешает нам принимать какое бы то ни было решение, если оно связано с серьезным риском. Как будто в самом деле величие решения не заложено именно в том, что приходится дерзать.
Один из наших генералов, как известно, употребил формулу: "Я предпринимаю тот или иной шаг лишь в том случае, если мне не менее чем на 51 процент обеспечен успех". Сам того не желая, этот немецкий генерал дал в своих словах классическую формулу нашего глубоко печального безводья. В этом "51 проценте" весь трагизм современного германского крушения. Люди не понимают того, что кто сначала требует от судьбы какой-то гарантии успеха, тот тем самым заранее отказывается от последних остатков героизма. Ибо героизм заключается как раз в том, чтобы в полном сознании грозящей смертельной опасности тем не менее предпринять смелый шаг и может быть все-таки спасти положение. Если человек болен раком, то ему не нужно 51 процента уверенности, чтобы решиться на операцию, ибо без операции он все равно умрет. Если эта операция обещает даже только полпроцента на выздоровление, то мужественный человек и то предпочтет операцию, чем просто плаксиво хныкать о своей неизлечимой болезни.
Если мы сейчас переживаем такую тяжелую полосу полного безволия людей, полного отсутствия какой бы то ни было решительности, то это, несомненно, есть результат принципиально неправильной постановки у нас дела воспитания. Ужасающие последствия этой неправильной постановки дела воспитания затем неизбежно сказываются на всей нашей жизни и неизбежно приводят к тому, что и руководители государства начинают страдать от недостатка гражданского мужества.
Сюда же относится и свирепствующая ныне новая модная болезнь: трусость перед ответственностью. Здесь тоже приходится видеть результат неправильной постановки воспитания. Недостаток этот постепенно окрашивает всю общественную жизнь и находит себе "бессмертное" завершение в институте парламентаризма.
Уже со школьной скамьи у нас отдают предпочтение маленькому грешнику, быстро и охотно приносящему "клятвенное раскаяние" в грехах, перед мальчиком, который открыто и мужественно защищает свое мнение. Иному нашему современному воспитателю последнее качество иногда даже прямо представляется образчиком непоправимой испорченности характера. И такому маленькому упрямцу иногда прямо сулят виселицу за его упорство, не понимая того, что если бы этими чертами характера обладал весь наш народ, то в этом приходилось бы видеть громадное сокровище.
Наше государство будет воспитывать в юношестве со школьной скамьи чувство ответственности и готовность мужественно отстаивать свое мнение. Это необходимо нам так же, как и систематическое воспитание в молодежи воли и решимости к действию. Если государство сумеет полностью и до конца понять эти задачи, то в результате очень длительной работы над самими собой мы получим народный организм, действительно свободный от тех слабостей, которые ныне роковым образом должны были привести к нашему крушению.
* * *
Что касается чисто школьного образования, которое ныне у нас является альфой и омегой всего, то наше государство в будущем сможет его перенять, правда, с некоторыми небольшими изменениями.
Эти изменения лежат в трех областях.
Во-первых, молодой мозг не должен быть обременен вещами, которые ему на 95% не нужны и которые он поэтому быстро забывает. Задача должна заключаться в том, чтобы каждому учащемуся дать хотя бы небольшой, но самый важный запас тех сведений, которые ему действительно необходимы для дальнейшей жизни и которые он сможет применить с пользой для всего общества. А именно этого как раз мы и не сможем сделать, если просто будем навязывать молодому человеку чрезмерно большую массу материалов, самую существенную часть которых он не в состоянии удержать в памяти. Так например совершенно непонятно, для чего это нужно, чтобы миллионы людей тратили ряд лет на изучение двух или трех иностранных языков. На деле лишь очень небольшая частичка этих людей применит это знание языков в жизни. Громадное же большинство скоро просто-напросто позабудет о них. Из ста тысяч учеников, изучающих, скажем, французский язык, максимум две тысячи найдут этому серьезное практическое применение, а 98 тысяч в течение всей своей дальнейшей жизни на практике не воспользуются этими знаниями. Что же получается? Только то, что из-за двух тысяч, которым эти знания полезны, 98 тысяч мучаются совершенно зря и совершенно бесполезно теряют драгоценное время.
К тому же в данном случае дело идет о языке, о котором нельзя сказать, например итого, что относится к латинскому языку, т.е. что изучение его содействует вообще сильному развитию логического мышления. По-нашему; было бы гораздо полезнее, если бы молодому учащемуся мы дали только самое общее понятие о данном языке, общий очерк его, дали понимание характерных черт этого языка, другими словами, дали ему некоторое представление о грамматике, произношении, синтаксисе и т. п. Для этого можно было ограничиться отдельными образцами. Этого было бы вполне довольно для общего обихода, с этим каждый мог бы справиться, и это было бы в конце концов, много ценнее, чем нынешнее накачивание "всем языком", хотя мы заведомо знаем, что действительного изучения языка не получается и что люди все равно скоро позабудут его. Тогда исчезла бы и та опасность, что из всего материала в памяти учащегося останутся только отдельные случайные крохи, и мы добились бы того, что молодежь удержала бы в памяти самое важное, ибо неважное было бы уже отсеяно самими педагогами.
Благодаря этому большинство учащихся получило бы общие основы, которые им действительно необходимы в дальнейшей жизни. Те же, кому действительно необходимо изучение иностранных языков, занялись бы этим специально по собственному выбору и достигли бы нужных результатов.
Благодаря этому в учебных программах очистилось бы время для необходимых физических упражнений и для других дисциплин, о которых мы говорили выше.
Особенно необходимо внести серьезные изменения в нынешнее наше преподавание истории. Едва ли какой-нибудь другой народ больше изучает историю, нежели мы, немцы. Но едва ли найдется другой народ, кто хуже применял бы в жизни это изучение, чем мы. Если верно, что политика есть история в ее становлении, то вся наша современная политика доказывает, как плохо поставлено у нас дело преподавания исторических наук. Конечно было бы совершенно бесполезно просто хныкать по поводу жалких политических результатов, получаемых нами, если бы у нас не хватило решимости действительно принять необходимые меры, чтобы изменить преподавание исторических наук и тем создать базу для лучшего политического воспитания. В 99 случаях из 100 нынешнее наше преподавание исторических наук никуда не годится. Общая линия совершенно отсутствует. В памяти остаются только немногие даты, имена, частичка хронологии. О самом важном, о том, что в сущности только и имеет значение, преподаватель истории не говорит вовсе.
Как раз в области преподавания истории нужно прежде всего сильно сократить программу. Центр тяжести надо перенести на то, чтобы облегчить учащимся понимание общей основной линии развития. Чем больше мы изменим программу преподавания в этом направлении, тем более позволительно будет надеяться на то, что каждый отдельный учащийся действительно с пользой пройдет необходимый курс, а стало быть, пользу в последнем счете получит и все общество. Ибо историю должны мы изучать не просто для того, чтобы знать, что было раньше на свете, а для того, чтобы уроки истории уметь применить на будущее с пользой для собственного народа. В этом должна заключаться цель. Сообщение же соответствующего фактического материала учащемуся должно рассматриваться только как средство.
Ныне же у нас и тут получилось наоборот: средство стало целью, а сама цель позабыта совершенно. И пусть опять-таки нам не говорят, что для основательного изучения истории все эти отдельные даты, фактики и хронология, дескать, совершенно необходимы и что без них учащийся не может понять общей цепи развития. Нет, этим могут заниматься только специалисты-историки. Средний же заурядный человек не является профессором исторических наук. Для него история необходима настолько, чтобы он мог составить себе самостоятельное мнение в вопросах политической жизни своего собственного народа. Кто хочет стать профессором истории, тот может после посвятить себя этим занятиям целиком. Такой человек, понятно, должен заняться всей этой наукой и углубиться в ее малейшие детали. Но в этом ему как раз не поможет нынешний наш способ преподавания, ибо нынешнее преподавание слишком обширно для среднего рядового человека и в то же время совершенно недостаточно для ученого специалиста.
Одной из важных задач нашего государства поэтому явится забота о том, чтобы наконец был написан такой курс истории, в котором доминирующее положение займет расовая проблема.
* * *
Подводя итог, приходится сказать: наше государство сильно сократит общешкольное преподавание и выделит из него только самое главное и существенное. Рядом с этим оно создаст возможность для всех желающих получить действительно основательное специальное образование. Вполне достаточно, если каждый получит в качестве основного только самое общее образование. В той же области, которую он изберет своей специальностью, он сможет получить основательное, детальное, специальное образование. Общеобразовательный минимум будет обязательным для всех, специальное же образование будет делом каждого отдельного лица.
Сократив учебный план, мы выиграем много свободных учебных часов, и эти часы должны быть посвящены физическим упражнениям, воспитанию характера, воли и силы решимости.
Насколько нынешнее наше школьное преподавание недостаточно, чтобы дать человеку нужные ему в дальнейшей жизни профессиональные знания, - это лучше всего видно уже из одного того факта, что на одни и те же должности люди приходят у нас из трех различных школ. Решающее значение имеет только общеобразовательный минимум, а вовсе не механическое "приобретение" специальной школьной премудрости. Кому нужны действительно специальные знания, тот не может их, как мы уже сказали, приобрести в пределах учебных планов наших нынешних средних учебных заведений.
Наше государство поэтому должно раз и навсегда покончить со всей этой половинчатостью.
* * *
Во-вторых, наше государство проведет следующее изменение.
В наше время засилья материализма преимущество все больше отдают точным наукам - математике, физике, химии и т.д. Разумеется в эпоху, когда техника и химия главенствуют и окрашивают собою всю нашу повседневную жизнь, без этого обойтись нельзя. Но тем не менее было бы крайне опасно, если бы все наше общее образование исчерпывалось этими предметами. Нет, дело воспитания нации должно быть построено не на материализме, а на идеализме. Наше народное образование должно быть построено в первую очередь на гуманистических науках и давать учащемуся лишь основы для дальнейшего специального образования. Поступая иначе, мы лишаемся таких ценностей, которые с точки зрения общих интересов нации гораздо важнее, чем любые технические и специальные знания. В области истории ни в коем случае не следует отказываться от изучения античного мира. Изучение римской истории - конечно в самых общих чертах ее развития - всегда было и на все времена останется важнейшим делом. Нам нужно также сохранить преподавание истории греков, ибо культурные идеалы этого народа навсегда останутся образцом всего прекрасного. Наша современная борьба есть борьба за тысячелетнюю культуру. Древние греки и древние германцы работали над одним делом. И мы никому не должны позволить теперь разорвать это расовое единство.
Необходимо строго различать между общим образованием и особыми специальными знаниями. Именно потому, что эти последние в наш век все больше и больше становятся достоянием мамоны, нам необходимо в качестве противовеса сохранить идеалистические основы общего образования. Всюду и везде должны мы доказывать, что промышленность и техника, торговля и ремесла могут процветать лишь до тех пор, пока общество в целом проникнуто идеализмом, без которого нет и указанного расцвета. Действительной предпосылкой такого расцвета может быть не материалистический эгоизм, а только идеалистический альтруизм, готовность людей жертвовать личными интересами в интересах общества.
* * *
Нынешнее наше воспитание в общем и целом видит свою главную задачу в том, чтобы дать молодому человеку лишь те специальные знания, которые нужны ему, чтобы он мог в дальнейшей жизни зарабатывать себе кусок хлеба. Это обыкновенно выражается в следующих словах: "молодой человек должен со временем стать полезным членом нашего общества". Под этим, однако, понимают только то, что он должен суметь себе обеспечить соответствующий заработок. Кой-какое поверхностное общее образование - это, так сказать, только бесплатное приложение. Говорят о том, что наш учащийся получает еще общее "государственное" образование. Но мы-то с вами, читатель, знаем, что государство есть только форма. Уже по одному этому трудно современному нашему учащемуся дать "государственное" образование. Форма легко может сломаться. Действительно же ясного содержания в понятие "государство" у нас теперь не вкладывают. Что же реально остается от современного "государственного" воспитания? Остается только ходячий "патриотизм". В старой довоенной Германии главную задачу видели в том, чтобы воспитывать идолопоклонство к монарху и всем большим и маленьким князьям. Такая "педагогика" была не только очень безвкусна, но и крайне неумна. Она не приводила к цели хотя бы уже по одному тому, что идолов воздвигали слишком уж много. Это приводило к тому, что действительно великих деятелей нашей истории народ наш не знал. И здесь за мелочами мы упускали основную линию развития.
Что на этих путях нельзя было вызвать настоящего национального энтузиазма - это ясно само собой. Такая постановка воспитания совершенно не давала возможности выбрать лишь очень немногие, но действительно великие в нашей истории имена и сделать эти имена достоянием всего немецкого народа, - что одно только могло объединить весь народ в поклонении единому идеалу и вызвать в нем действительно глубокий и прочный подъем. Мы не сумели поставить в центр внимания народа имен наших действительно крупных деятелей, сделать из них героев современности, концентрировать на них внимание всей нации и тем самым создать настроение, объединяющее весь народ. Мы не сумели во всех областях знания выделить тех людей, которые действительно должны составлять нашу славу, и не сумели сделать из них великие образцы, которыми должна гордиться вся нация. Мы оставались целиком на уровне обыденщины. Очевидно, тут играл роль и страх, как бы нам не оказаться в "шовинистах", чего у нас особенно боялись. Мы довольствовались шаблонным династическим патриотизмом. Этот последний казался нам куда более "удобным", нежели шумные и радостные проявления действительно глубокой национальной гордости. Заурядный династический патриотизм всегда готов был "служить", ну, а подлинная национальная гордость могла сама предъявить претензию подчинить себе других. И это казалось "опасным". Монархический патриотизм не шел дальше образования шаблонных ферейнов "ветеранов войны". Национальная гордость едва ли ограничилась бы такими невинными игрушками. Она похожа на благородного коня, на которого не каждый сядет и поедет. Стоит ли удивляться тому, что руководители старой Германии предпочли не связываться с такими опасными "вещами". Ведь никому из них и в голову не приходило, что близок день, когда придет мировая война, которая в грохоте пушек и в волнах газовых атак произведет подлинный экзамен истинному патриотизму и стойкости каждого немца. Когда же эта война пришла, мы все убедились, как ужасно отомстило за себя полное отсутствие у нас действительно национального воспитания, полное отсутствие у нас действительно глубокого национального чувства. Умирать за своих королевско-императорских владык у народа не было большой охоты. Ну, а что такое "нация", об этом мы знали только понаслышке. Когда пришла революция и идея монархического патриотизма угасла сама собой, преподавание истории получило у нас уже действительно только прикладное значение. Современное государство в национальном подъеме не нуждается. Чего бы ему хотелось, так это энтузиазма к республиканскому режиму. Но именно этого получить оно не сможет. Как династический патриотизм не мог быть особенно прочным в эпоху, когда крупнейшую роль играл уже принцип национальностей, так республиканский патриотизм не получит серьезной силы теперь. Едва ли можно сомневаться в том, что под лозунгом "за республику" немецкий народ не стал бы четыре с половиной года сражаться на фронтах. А всего меньше стойкости проявили бы вероятно сами инициаторы этой замечательной республики.
Если наша хваленая республика неожиданно существует уже довольно долгое время, то этим она обязана только тому, что в любую минуту готова взять на себя любой грабительский договор, платить сколько потребуют, уступать любую территорию, какую пожелают получить и т. д. Чужим государствам такая германская республика очень нравится. Противнику всегда удобнее иметь дело с людьми слабыми и покорными. Эта симпатия противника именно к республиканской форме правления в Германии и есть самый уничтожающий приговор для ноябрьской республики. Противники любят германскую республику и дают ей возможность жить, ибо они знают, что лучшего помощника в деле закабаления германского народа им не найти. Только этому обстоятельству и обязана своим существованием наша прекрасная республика. Вот почему она легко может обойтись без всякого действительно национального воспитания. Ей довольно того, что герои рейхсбаннера кричат ей "ура", хотя между нами будь сказано, если бы рейхсбаннерам действительно пришлось своей жизнью защищать знамя республики, то они бы вероятно разбежались, как зайцы.
Наше народническое государство должно будет вести серьезную борьбу за свое существование. Оно не может возлагать своих надежд на план Дауэса, и никакие подписи на этаких договорах не будут служить для него защитой. Нам, чтобы обеспечить существование нашего государства, необходимо будет именно то, от чего так отказывается современная республика. Чем совершеннее будет наше новое государство как в смысле формы, так и в смысле содержания, тем большую зависть, тем большее сопротивление встретим мы со стороны противника. Главная наша защита будет тогда не столько в силе оружия, сколько в силе самих граждан. Нашей защитой будет не система крепостей, а живая стена мужчин и женщин, преисполненных высокой любви к отечеству и фанатического национального энтузиазма.
Вот почему мы должны, в-третьих, иметь в виду следующее:
Наше народническое государство сумеет и науку использовать в интересах развития национальной гордости. Мы поставим с этой точки зрения дело преподавания не только общей истории, но и истории развития всей культуры. Мы будем прославлять нашего изобретателя не только как такового, но и как немца, как сына нашего народа. Мы научим уважать в каждом крупном человеке не только творца великих дел, но и сына великой нации. Из всего большого числа великих деятелей германской истории мы выберем несколько самых великих и сумеем сделать их известными самым широким слоям нашей молодежи. Вокруг этих немногих столпов мы и построим все гордое здание непоколебимого национального подъема.
Под этим углом зрения мы должны перестроить все учебные программы и постепенно реорганизовать дело воспитания так, чтобы наш молодой человек, кончая школу, выходил из нее не полупацифистом, демократом и т. п., а настоящим немцем.
Чтобы это национальное чувство с самого начала было подлинным, а не иллюзорным, необходимо с самой ранней молодости, когда люди еще особенно восприимчивы, с железной последовательностью прививать им следующие мысли.
Кто действительно любит свой народ, тот всегда должен быть готов подтвердить это подлинной жертвой. Нет и не может быть такого национального чувства, которое заботится только о собственной пользе. Нет и не может быть такого национализма, который свойственен только отдельным классам. Мало только кричать ура, нужно, чтобы за этим стояла подлинная любовь к нации, подлинная забота о сохранении народною здоровья. Гордиться своим народом мы можем лишь тогда, когда у нас нет причин стыдиться ни за одно из наших сословий. Никакой гордости не может внушить такой народ, добрая половина которого живет в постоянной пищите и в горе и систематически гибнет от этих тяжелых условий жизни. Лишь тогда, когда весь народ пользуется настоящим физическим и моральным здоровьем, могут появиться радостное чувство и гордость по поводу того, что мы принадлежим к данному народу. Это высокое чувство национальной гордости по-настоящему испытает только тот, кто видит и понимает величие своего народа.
Уже с юных лет должны мы воспитывать в нашей молодежи уважение к национализму в сочетании этого последнего с чувством социальной справедливости. Только тогда у нас сложится народ, состоящий из граждан, действительно связанных друг с другом узами общей любви, общей гордости, общего сознания своей непобедимости.
Свойственный современной эпохе страх перед шовинизмом есть только симптом импотентности самой этой эпохи. Эта эпоха не знает, что такое действительно глубокая, действительно стихийная сила. Вот почему она и не призвана совершать великие дела. Великие перевороты были бы совершенно невозможны, если бы на земле существовали только мещанские добродетели тишины и спокойствия и не было страстей, доходящих до фанатизма и даже до истерии.
Наш мир безусловно идет навстречу великим преобразованиям. Вопрос только в том, пойдут ли эти преобразования во спасение арийскому человечеству или лишь на пользу вечного еврея.
Наше государство должно поставить все дело воспитания так, чтобы суметь вырастить поколение, которое действительно окажется на высоте предстоящих задач.
Победа достанется тому народу, кто первый сумеет стать на этот путь.
* * *
Венец всех задач нашей постановки воспитания должен заключаться в том, чтобы со всей отчетливостью поставить перед всей молодежью в первую очередь проблему расы. И умом и чувством наша молодежь должна понять, что это главная из главных и центральная из центральных проблем. Ни один юноша и ни одна девушка не должны покидать стен школы, не поняв до конца, какое гигантское решающее значение имеет вопрос о чистоте крови. Только так создадим мы основы расового возрождения нашего народа. Только на этих путях выкуем мы все предпосылки нашего дальнейшего культурного развития.
Ибо мы должны помнить, что все физическое и умственное воспитание в последнем счете может быть полезно лишь для тех людей, кто понял принципиальную важность расовой проблемы и кто готов действительно сделать все необходимое для сохранения чистоты расы.
В противном случае неизбежно создастся то трагическое положение, которое отчасти уже и создалось для нас, и на нас надвинется несчастье, размеры которого даже трудно себе представить, а именно: мы и на будущие времена останемся тогда только культурным навозом. Не только в том смысле, что мы будем терять все большее число сынов своего народа, а в том смысле, что кровь наша будет обречена на систематическую деградацию. Смешиваясь с другими расами, мы оказываем им некоторые услуги, подымая их на более высокий уровень, но сами мы при этом обречены на систематическое нисхождение, а затем и вырождение.
Если мы сумеем на указанных началах перестроить все дело воспитания под углом зрения сохранения чистоты расы, то это, разумеется, принесет величайшую пользу и военному делу. В нашем государстве военная служба вообще будет рассматриваться только как заключительная глава в воспитании нашей молодежи.
* * *
Но как ни велико значение физического и умственного воспитания молодежи в нашем будущем государстве, столь же большое значение мы должны будем придать и систематическому человеческому отбору. В настоящее время мы относимся и к этой проблеме слишком легко. Благами высшего образования у нас теперь, как правило, пользуются только дети зажиточных родителей. Вопрос талантливости при этом играет лишь подчиненную роль. У нас забывают, что простой деревенский мальчик зачастую может быть талантливее, чем дети более зажиточных родителей, хотя в смысле знаний этот деревенский мальчик будет им сильно уступать. Если дети более зажиточных родителей больше знают, то это вовсе не говорит в пользу их большей талантливости. Знания дались им только в результате более богатой обстановки, более разносторонних впечатлений и т. д. Если бы наш более талантливый простой деревенский мальчик с самого раннего детства тоже жил в такой хорошей обстановке, то он накопил бы, быть может, еще и не такие знания. В нынешнее время осталась быть может, еще только одна область, где врожденный талант играет большую роль, нежели происхождение. Это - область искусства. Тут вопрос о богатстве или бедности родителей не играет уже такой роли по той простой причине, что тут дело идет о врожденных способностях, а не об учебе. Эта последняя может пригодиться для усовершенствования таланта, но первым и главным условием является наличие самого таланта. На этом примере особенно ясно видно, что талантливость отнюдь не свойственна только высшим слоям, а тем более только богатым людям. Нередко крупнейшие художники происходят как раз из наиболее бедных семейств. Немало знаем мы случаев, когда простой, но талантливый деревенский мальчик впоследствии превращался во всемирно знаменитого маэстро.
Замечательно, что в нашу эпоху это понимают, когда дело идет об искусстве, но ни за что не хотят применить ко всем другим областям духовной культуры. Почему-то считают, что к так называемым точным наукам это не относится. Нет сомнения, что известные механические способности можно в человеке и воспитать. Опытному дрессировщику удается ведь обучить неглупого пуделя самым мудреным кундштюкам. Но как собаке, так и человеку тут помогает только дрессировка, об особом таланте тут пока нет и речи. Любого среднего человека, если посвятить этому достаточно времени, можно кое-чему научить. Но если у него нет никакой искорки таланта, то это будет лишь бездушное "обучение", как и у животного. Если посвятить особенно много внимания дрессировке, то можно и среднего человека обучить кое-чему сверх среднего уровня, но это будет только мертвая "наука", совершенно бесплодная и в последнем счете лишенная всякого творчества. Такая "педагогика" может воспитать людей, которых мы называем ходячими энциклопедическими словарями. Но такие "образованные" люди потерпят фиаско всякий раз, когда суровая жизнь предъявит им сколько-нибудь серьезные требования. Такие люди ни на шаг не двинут вперед дело прогресса. Наоборот, они сами будут нуждаться в постоянной поддержке и будут ходить только на помочах. Люди, получившие такое "воспитание", годятся разве еще только на то, чтобы занимать высокие должности при нынешнем нашем несчастном режиме.
Мы считаем само собою разумеющимся, что при правильной постановке дела воспитания в недрах нации всегда найдется достаточное количество талантов для всех областей нашей жизни. Мы считаем далее само собою разумеющимся, что научное знание принесет тем большую пользу, чем больше в мертвую науку мы вдохнем живой дух соответствующего таланта. Действительно творческий акт получается только тогда, когда знание и способности заключают брачный союз.
Приведем здесь один пример того, сколь безгранично грешит в этом направлении наше нынешнее общество. От времени до времени вы можете встретить в наших иллюстрированных изданиях статьи с соответствующими портретами, рассказывающие на удивление нашему среднему немецкому мещанину, как там или сям удалось в первый раз сделать из негра учителя, адвоката или даже пастора или наконец героического тенора и т. п. Разинув рот, наш немецкий мещанин ахает от изумления по поводу таких чудес и приходит к выводу, что дело воспитания находится в современном обществе на недосягаемой высоте. Евреи же пользуются этим совсем для других целей: хитро улыбаясь себе в бороду, они начинают доказывать всему честному народу, что эти примеры являются самым убедительным аргументом в пользу их теории о равенстве всех людей. Современному несчастному обществу не приходит даже в голову, что примеры эти говорят только об одном: о том, сколь сильно грешим мы против самых элементарных требовании здравого рассудка. Миллионы и миллионы людей, принадлежащих к гораздо более высокой по своей культуре расе, влачат жалкое существование, занимая самые низкие места в нашей общественной иерархии. А мы в это время радуемся преступной игре, позволяющей выдрессировать полуобезьяну настолько, чтобы сделать из нее адвоката. Люди не понимают, что мы совершаем величайший грех против воли вечного творца нашего, когда мы спокойно смотрим на то, как сотни и сотни тысяч одареннейших людей гибнут, подвергаясь всем ужасам пролетаризации, и в то же время дрессируем зулусов и кафров, чтобы дать им возможность занять места в более высоких профессиях. Ибо надо же сказать правду: на деле это только дрессировка, - такая же дрессировка, как соответствующее обучение пуделя. Если бы мы столько же труда и внимания посвятили людям более интеллигентных рас, то результат, разумеется, получился бы в тысячу раз больший.
Хорошо еще, что наши иллюстрированные издания могут нам поведать только об исключительных случаях такой дрессировки. Если бы эти исключения стали правилом, то это было бы поистине нестерпимо. Достаточно нестерпимо уже и то, что и сейчас высшее образование получают у нас вовсе не те, у которых для этого есть способности и таланты. Да, мы говорим прямо: совершенно нестерпимо такое положение, когда из года в год сотни тысяч совершенно бесталанных людей получают возможность проходить через высшие учебные заведения, между тем как сотни тысяч других действительно талантливых людей лишены возможности получить высшее образование. Нация несет в результате этого невероятный ущерб, которого даже не учтешь. Если в течение последних десятилетий именно в САСШ происходит такой громадный рост важнейших изобретений, то это в значительной мере объясняется тем, что там талантливые люди из низших слоев народа имеют гораздо большую возможность получить высшее образование чем в Европе.
Чтобы стать изобретателем, нужен прежде всего талант. Тут недостаточно механических знаний. Но на это у нас не обращают никакого внимания. У нас главное - хорошая отметка.
Придет пора, и наше народническое государство примет свои меры и в этой области. Мы будем видеть свою задачу не в том, чтобы увековечить влияние одного общественного класса. Мы поставим себе целью отобрать все лучшие головы во всех слоях населения и именно этим наиболее способным людям дадим возможность оказывать наибольшее влияние на наше общество и пользоваться наибольшим почетом. Наше государство будет чувствовать себя обязанным не только обеспечить должное воспитание всем детям среднего уровня, но возьмет на себя еще особое обязательство открыть дорогу всем подлинно талантливым людям. В особенности постараемся мы открыть двери государственных высших учебных заведений для всех людей с дарованием - совершенно независимо от того, из каких общественных кругов происходят эти люди. Мы должны это сделать во что бы то ни стало - ибо только так мы воспитаем действительно гениальных руководителей нации, а не просто ученых сухарей.
Наше государство должно будет поступить так еще ввиду следующего. У нас в Германии, так называемый, высший образованный слой настолько замкнут сам в себе и настолько окостенел, что у него совершенно уже нет никакой живой связи с более низко стоящими слоями населения. За это нам приходится расплачиваться в двух направлениях. Во-первых, слой этот совершенно лишился способности понимать настроения широких масс народа. Этот слой слишком давно оторван от всякого общения с народом, чтобы он мог еще сохранить понимание психологии последнего. Слой этот стал теперь совершенно чужд народу. Во-вторых, слой этот страдает еще и другой болезнью: он теряет последние остатки всякой силы воли. Интеллигентские круги, ведущие совершенно замкнутую жизнь, всегда будут обнаруживать гораздо меньше силы воли, нежели широкие слои простого народа. А ведь весь мир знает, что мы, немцы, до сих пор страдали уж конечно не от недостатка научных знаний, а как раз от недостатка силы воли, силы решимости. Разве не видели мы, что чем более "образованы" были наши государственные люди, тем более слабыми оказывались они в живой практике. Если и политическая и техническая подготовка наша в мировой войне оказалась недостаточной, то уж конечно не потому, что среди наших правящих кругов чувствовался недостаток в образованных головах; напротив, это было потому, что правители наши состояли сплошь из слишком образованных людей, у которых было сколько угодно знаний, но совершенно не было здорового инстинкта, энергии и смелости. Разве это не было несчастьем для всего нашего народа, что борьбу не на жизнь, а на смерть в течение всей мировой войны мы должны были вести под руководством канцлера Бетмана-Гольвега, который был натурой философствующей и очень слабой. Если бы вместо него у нас был сильный народный вождь, то уже конечно жертвы наших героических солдат не оказались бы напрасными. Такой подбор руководителей исключительно из "умственных", "образованных" слоев сильнейшим образом сыграл на руку и негодяям ноябрьской революции. Все эти наши "образованные" государственные деятели держали свое образование только при себе, не сумели поставить его на службу всему отечеству. Это-то и привело к успеху противной стороны.
В этом отношении мы можем кое-чему полезному научиться на примере католической церкви. Ее священники дают обет безбрачия. Именно поэтому все новые и новые ряды католического духовенства неизбежно вербуются из широких масс народа. Именно этой роли целибата до сих пор обыкновенно не замечали. Но именно в ней-то как раз и заложена та громадная стихийная сила, которая свойственна этому старинному институту. Вынужденная вновь и вновь пополнять ряды своих руководителей за счет выходцев из низших слоев народа, католическая церковь благодаря этому сохраняет тесную связь с народом и обеспечивает себе постоянный приток новой энергии, новых свежих сил, которые только живут в широкой народной массе. Отсюда и то, что этот гигантский организм сохраняет вечную силу, молодость, духовную эластичность и стальную силу воли.
Наше государство в свое время поставит себе задачу сорганизовать дело воспитания так, чтобы оно обеспечило постоянный приток свежей крови и постоянное обновление личного состава умственно руководящих слоев. На государстве лежит прямой долг систематически и планомерно выискивать во всей массе народа наиболее способных и одаренных людей и ставить этих людей на службу обществу. Государство и государственные должности должны существовать не для того, чтобы обеспечивать хорошую жизнь отдельному классу, а для того, чтобы выполнять свои действительно высокие обязанности. Но это будет возможно лишь тогда, когда носителями государственной власти принципиально будут являться только самые способные, самые энергичные и сильные волей люди. Это должно относиться не только к административным должностям, но и к идейному руководству нации во всех без различия областях. Тот народ, которому удастся поставить самых способных людей во главе самых важных отраслей жизни, уже в одном этом получит сильнейший фактор величия. Если друг с другом конкурируют два одинаковых народа, то победа достанется тому народу, который сумел все умственное руководство страны отдать в руки наиболее талантливых людей. И наоборот: потерпит поражение тот из народов, который не сумел дать должного хода людям крупных врожденных талантов и превратил свои государственные учреждения в простую богадельню.
Разумеется, при нынешних наших порядках все эти наши предложения пока что неосуществимы. Нам тотчас же возразят, что нельзя же требовать, например, от сынка какого-нибудь государственного чиновника, чтобы он пошел в ремесленники только потому, что, скажем, сын действительного ремесленника оказался способнее его. При нынешних взглядах на роль физического труда такое возражение понятно. Вот почему наше государство и должно будет прежде всего добиться принципиального изменения самого отношения к физическому труду. Наше государство должно будет во что бы то ни стало покончить с нынешним недостойным отношением к физическому труду. Этого надо добиться, хотя бы для этого потребовались усилия целых столетий. Наше государство будет судить о человеке не потому, какую именно работу он делает, а по тому, каково качество его труда. Нынешним нашим умникам это может показаться чем-то неслыханным. Еще бы! Ведь "труд" самого бездарного газетного бумагомарателя у нас считается сейчас более "высоким", нежели труд, скажем, интеллигентнейшего рабочего, занятого в точной механике. И только на том основании, что газетчик работает, видите ли, пером! Однако такой подход является вовсе не чем-либо естественным и обязательным. Его нам привили искусственно. Раньше к труду не подходили с такими критериями. Нынешние противоественные порядки являются только результатом общих болезней нашей современной чрезмерно материалистической эпохи.
С принципиальной точки зрения мы должны оценивать каждый труд двояко: любой труд имеет, с одной стороны, материальное, с другой стороны, идеальное значение. Его материальная ценность покоится в том материальном значении, какое данный труд имеет для жизни общества. Чем большее количество людей могут прямо или косвенно воспользоваться плодами данного труда, тем больше его материальная ценность. Это находит себе наиболее пластическое выражение в размерах того материального вознаграждения, которое получает каждое данное лицо за свой труд. С другой стороны, в отличие от этой чисто материальной ценности труда не следует упускать из вида и его идеальную ценность. Эта последняя измеряется не тем материальным значением, какое имеет данный труд, а только степенью необходимости данного труда как такового. Материальная польза от какого-нибудь крупного открытия конечно больше, нежели та материальная польза, которую приносит каждый день своей работой, скажем, обыкновенный чернорабочий. Но ведь наше общество одинаково нуждается и в услугах изобретателя и в услугах чернорабочего. Общество конечно делает материальное различие между пользой, какую приносит труд изобретателя и труд чернорабочего, и выражает это тем, что платит им различное вознаграждение. Но с идеальной точки зрения труд того и другого в глазах общества одинаков, раз только каждый из них в своей области работает с одинаковой добросовестностью. И вот, оценивать каждого отдельного человека мы должны конечно именно с этой точки зрения, а не в зависимости от того, какое вознаграждение он получает.
Будущее разумное государство поставит себе задачей давать каждому отдельному человеку работу, действительно соответствующую его способностям. Другими словами, наиболее способным людям будет дана соответственная работа. При этом под способностями будут понимать то, что действительно врождено человеку, т. что подарила ему сама природа, а не то, чему его с трудом кое-как обучили. В нашем государстве мы будем оценивать человека по тому, как именно он выполняет возложенную на него обществом задачу. Сама же задача будет возложена на него соответственно его способностям. Род деятельности, лежащей на отдельном человеке, в разумном государстве будет являться не целью его существования, а только средством. Каждый человек будет иметь полную возможность развиваться дальше и совершенствоваться, но конечно он будет делать это только в рамках общества, которое само построено на фундаменте государства. Каждый человек должен дать долю своего труда для упрочнения этого фундамента. В какой форме каждый данный человек работает для своего государства - это уже зависит не от него, а от природы, которая вложила в него ту или другую степень одаренности. От степени трудолюбия и добросовестности каждого отдельного гражданина зависит, вернет ли он честно обществу то, что оно ему дало. Тот, кто делает это с надлежащим трудолюбием и добросовестностью, заслуживает должного уважения со стороны общества. Пусть большее материальное вознаграждение получает тот, чья работа приносит большую материальную пользу обществу. Идеальная же оценка должна быть равна для всех, раз люди добросовестно выполняют возложенные на них обществом обязанности и тем самым честно отдают долг и природе и усилиям общества. С этой точки зрения отнюдь не позорным является работать в качестве самого обыкновенного ремесленника, но зато позорно быть, скажем, неспособным чиновником, зря поедающим народный хлеб. С этой точки зрения будет само собой понятно, что на человека не будут возлагаться такие задачи, для которых у него заведомо - похватает соответствующих способностей.
Только так получаем мы единственно правильный критерий общественных прав и преимуществ.
Современная эпоха сама работает против себя. Она вводит всеобщее избирательное право, она болтает направо и налево о полном равноправии, но обосновать всего этого совершенно не умеет. Современная эпоха оценивает человека в зависимости от того материального вознаграждения, какое он получает за свой труд. Но этим самым она уничтожает самый фундамент для действительного равенства в более благородном смысле этого слова. Ибо подлинное равенство может выражаться только в форме выполнения каждым своих особых обязанностей, а не в том, чтобы все давали один и тот же продукт труда. Только так мы устраняем ту роль, которую играет случайность (прирожденные качества) и которая не зависит от самого человека. Только так создаем мы положение, при котором каждый отдельный человек становится кузнецом той роли и того значения, какое он имеет в обществе.
В наше время, когда большие группы людей оценивают друг друга только по разгарам доходов, всего этого, как мы уже сказали, не понимают. Но из этого вовсе не вытекает, что мы откажемся поэтому защищать свои идеи. Напротив: кто хочет излечить нашу современность от ее внутренних болезней, от всего ее гнилья, тот прежде всего должен иметь смелость взглянуть правде в лицо и найти причины болезни. Эту задачу и берет на себя национал-социалистическое движение. Мы хотим во что бы то ни стало преодолеть все пошлые предрассудки современности, мы хотим во что бы то ни стало в недрах нашего народа найти и сорганизовать ту силу, которая сумеет расчистить дорогу новому миросозерцанию.
* * *
Конечно нам тут же будет сделано возражение, что идеальная опенка труда неотделима от материальной оценки его, что более пренебрежительное отношение к физическому труду объясняется более низкой оплатой его и т.д. Нам скажут далее, что более низкая оплата физического труда как раз и приводит к тому, что люди физического труда меньше пользуются культурными благами нации и что от этого страдает степень культурности людей физического труда. Нам укажут наконец, что люди потому и боятся физического труда, что ввиду его худшей оплаты он неизбежно приводит к тому, что работники физического труда являются менее культурными людьми и т.д.
В этом будет много правды. Но из этого вытекает только то, что на будущее мы должны будем отказаться от слишком большого разрыва в оплате труда. Пусть не говорят нам, что это приведет к упадку производительности труда. Если бы единственным стимулом умственного труда было только высокое вознаграждение его, то это означало бы, что мы имеем перед собою печальнейшие симптомы величайшего распада. Если бы этот критерий имел господствующее положение во всей нашей прежней истории, человечество никогда не могло бы сделать своих величайших культурных и научных завоеваний. Ибо мы знаем, что величайшие наши открытия, величайшие научные работы, превосходнейшие памятники человеческой культуры - все это возникло отнюдь не в результате жажды высоких окладов. Напротив, все это зачастую становилось возможным только потому, что люди отказывались от земных благ, связанных с богатством.
Конечно мы не будем отрицать, что в наш век золото является правителем мира. Однако мы надеемся на то, что в близком будущем человек опять станет служить более высоким богам. В теперешней нашей жизни многое конечно обязано только стремлению к деньгам, но именно поэтому в теперешней нашей жизни так мало такого, без чего человечество стало бы действительно беднее.
Одной из задач нашего движения является уже сейчас провозгласить такую эру, которая обеспечит каждому человеку средства к достойному существованию, но в то же время создаст такие порядки, когда человек будет жить отнюдь не только для материальных удовольствий. Для этого между прочим мы проведем такую политику вознаграждения труда, которая даже самому последнему рядовому рабочему обеспечит возможность вести честную порядочную жизнь, если только он добросовестно исполняет свои обязанности.
И пусть нам не говорят, что это только идеал, которого мы никогда не достигнем и который не мирится с нашими порядками на земле вообще.
Мы тоже не такие простаки, чтобы верить, что нам удастся создать такой строй, в котором совсем не будет никаких недостатков. Однако это не освобождает нас от обязанности бороться против тех ошибок, которые уже сейчас вполне ясны, преодолевать слабости и стремиться к идеалу. Суровая действительность сама уже позаботится о том, чтобы внести более чем достаточное количество ограничений к нашему идеалу. Но именно поэтому люди и должны всеми силами своей души стремиться к великой цели. Отдельные неудачи не должны отклонять нас от этого. Ведь не отказываемся же мы от судов только потому, что иногда бывают судебные ошибки; ведь не отказываемся же мы от медицины только потому, что болезни все равно останутся на земле.
Недооценивать силу идеала - дело очень опасное. Кто смалодушествует в этом отношении, тому я напомню пример наших героических солдат на фронтах. И если человек сам был солдатом, он поймет, что я хочу этим сказать. На фронтах люди умирали не потому, что они искали материальных благ. Они умирали из любви к отечеству, из желания защитить честь нации, из веры в величие ее. И только тогда, когда наш немецкий народ отдалился от этих идеалов и поддался меркантильным обещаниям революционеров, оказалось, что он не обрел и земного счастья, а обрел только всеобщую нужду и общее презрение.
Но из всего этого как раз и вытекает самая настоятельная необходимость противопоставить современной деляческой республике веру в идеальное государство будущего.
Нынешние наши так называемые государства как правило знают только две категории людей: граждан и иностранцев. Гражданами считаются все те, кто либо родился в данном государстве, либо, приехав сюда, приобрел в нем права гражданства. Иностранцами считаются все те, которые этими же правами пользуются в другом государстве. Между той и другой категориями существует еще небольшая группа так называемых лишенных подданства. Эти люди имеют честь не принадлежать ни к одному из нынешних государств, а стало быть нигде и не пользуются гражданскими правами.
Итак, гражданские права в современном государстве определяются прежде всего тем, что данный человек родился внутри данного государства. Принадлежность к определенной расе или к определенному народу вообще не играет тут никакой роли. Негр, раньше проживавший в немецких колониях и ныне поселившийся в Германии, производит потомство и это потомство мы рассматриваем, как "немецких граждан". То же самое можно сказать о еврее, поляке, африканце, азиате и т. д. Их дети также без особого труда становятся немецкими гражданами.
Кроме прав гражданства, приобретаемых благодаря рождению, существует еще возможность более позднего приобретения прав гражданства. Тут уже ставят некоторые "ограничения". Например, от человека требуют, чтобы он по возможности не принадлежал к числу громил и сутенеров, чтобы он был в политическом отношении "безопасен", т.е. являлся совершенным политическим нулем и наконец, чтобы он не был "обременителен" для своей новой родины. Под этим последним в наш меркантильный век понимают конечно чисто финансовую сторону. Если данному лицу удастся убедить администрацию, что оно будет хорошим налогоплательщиком, то это уже достаточная рекомендация, чтобы быть принятым в число граждан.
На расовый момент при этом вообще не обращают никакого внимания.
Принятие в число граждан происходит примерно в той же обстановке, в какой человека принимают, скажем, в члены автомобильного клуба. Человек заполняет анкету, затем эти данные проверяются и через несколько дней этому человеку посылают записку, в которой ему сообщается, что он стал гражданином такого-то государства. При этом форма, как нарочно, избирается наиболее смешная. Господину зулусу, приобретшему только что гражданство в Германии, сообщают в записке, что "с получением сего вы становитесь немцем!"
Все эти чудеса совершает президент государства. То, чего не могут сделать сами небеса, легко совершается по мановению палочки этакого сановного чудотворца. Один взмах пера - и любой монгол внезапно превращается в настоящего "немца"
Мало того, что при этом не обращают ни малейшего внимания на расовый момент. Государство не проявляет ни малейшего интереса и к тому, насколько физически здоров этот новый гражданин. Пусть этот человек заживо разлагается от сифилиса, нас это не интересует, лишь бы только он платил налоги и был политически "безопасен".
Так из года в год эти образования, называемые государствами, впитывают в себя яды, которым они едва в состоянии противостоять.
В современном государстве гражданин таким образом отличается от иностранца только тем, что ему открыт путь ко всем общественным должностям, что он, отбыв военную службу, получает активное и пассивное избирательное право. К этому в общем сводится вся разница. Ибо защитой личных прав и личной свободы иностранец пользуется в такой же мере, как и гражданин государства. По крайней мере в нашей нынешней германской республике дело обстоит именно так.
Я знаю, что мои слова покажутся кой-кому неприятными. Но я должен сказать прямо: ничего более нелепого и бессмысленного, чем нынешняя наша система приобретения прав гражданства, я не могу себе представить. Мы знаем одно государство, в котором существуют хотя бы в зародыше совсем иные порядки на этот счет. Конечно это не германская республика. Это - САСШ, где государственная власть пытается по крайней мере поставить дело разумно. САСШ принципиально отказывают в праве на иммиграцию физически нездоровым элементам, а некоторым расам запрещают право въезда вообще. Этим самым САСШ принципиально становятся на точку зрения нашего народнического понимания государства. Первые зачатки такого понимания безусловно там налицо.
Наше будущее народническое государство ведет подразделение жителей страны на три класса: граждане, подданные и иностранцы.
Самый факт рождения в данном государстве будет принципиально обеспечивать только право подданства. Подданство как таковое не дает еще права занимать общественные должности и участвовать в политической деятельности. Ни активного, ни пассивного избирательного права! Государство проведет тот принцип, что в документах каждого подданного будет ясно говориться о том, к какой расе и национальности он принадлежит. Подданный в любой момент может отказаться от подданства в Германии и стать гражданином той страны, которая соответствует его национальности. Иностранец будет отличаться от подданного только тем, что он пользуется подданством в другой стране.
Молодой подданный немецкой национальности будет обязан проходить ту же школу, что и всякий немец. Этим самым он подчиняется всем тем требованиям, какое государство выдвигает в целях воспитания из подданного верного сына своей нации и расы. Подданный далее обязан подчиниться всем требованиям государства в вопросах физического воспитания, а также проходить военную службу. Государство учредит всеобщую воинскую повинность; через военную службу будет проходить каждый немец, и армия будет использовать его так, как это соответствует его физическим и духовным способностям. И вот тот молодой человек, который будет вполне безупречен и вполне здоров, по окончание военной службы в торжественной обстановке получит права гражданина. Свидетельство о предоставлении гражданских прав должно рассматриваться, как самый ценный документ для всей дальнейшей жизни. Получив этот документ, подданный становится гражданином и пользуется всеми правами и преимуществами последнего. Государство обязано проводить резкую разницу между теми, кто является цветом нации, фактором ее величия, и теми, кто только проживает на территории государства и "зарабатывает" там свой хлеб.
В момент выдачи документа о гражданстве гражданин приводится к торжественной присяге государству и своему народу. Документ о гражданстве должен рассматриваться, как нечто такое, что объединяет всех граждан и уничтожает какие бы то ни было противоречия, какой бы то ни было намек на возможность пропасти между ними. Мы должны воспитать своих граждан так, чтобы каждый из них считал большей честью состоять подметальщиком в своем собственном государстве, нежели королем в чужом государстве.
Гражданин пользуется определенными преимуществами перед иностранцем. Он является господином в государстве. Но большие права возлагают и большие обязательства. У преступников, изменников, бесхарактерных и бесчестных людей государство в любой момент может отнять права гражданства. Тогда они вновь превращаются в простых подданных.
Немецкие девушки являются лишь подданными и права гражданства будут получать только после замужества. Но женщинам, живущим своим собственным трудом, в известных случаях могут быть предоставляемы гражданские права и независимо от замужества.
Итак, наше национал-социалистическое государство видит свою главную задачу в том, чтобы воспитать достойных носителей идеи государства. С этой целью оно делает все возможное, чтобы поддержать наиболее ценные в расовом отношении элементы, помочь их развитию и затем обеспечить им соответствующую роль в практической жизни. Но этого мало. Раз государство ставит себе такие цели, то оно должно и свою собственную организацию привести в соответствие с этими целями.
Раз мы объявляем непримиримую войну марксистскому принципу "человек равен человеку", раз мы оцениваем человека прежде всего с точки зрения принадлежности его к определенной расе, - то мы должны уметь сделать из этого все необходимые логические выводы до самого конца. Раз мы исходим из того, что решающее значение имеет раса, т. е. степень чистоты крови, то мы должны суметь этот критерий приложить и к каждому отдельному человеку. Как мы подразделяем целые народы в зависимости от того, к какой расе они принадлежат, так приходится подразделять и отдельных людей внутри каждого народа. Раз мы говорим, что один народ вовсе не равен другому народу, то эту аксиому приходится применить и к отдельным людям внутри каждого народа. Другими словами это значит, что не каждый человек равен другому человеку, не каждая голова равна другой голове, ибо и тут ту же роль играет степень чистоты крови, хотя в отдельных случаях мы имеем перед собой тысячи тончайших вариаций.
Первый вывод, который вытекает отсюда, это необходимость внутри каждого народа выделить наиболее ценные в расовом смысле элементы, обладающие наибольшим физическим здоровьем и, стало быть, более приспособленные к размножению. Эту первую дифференциацию можно назвать более грубой. Она более груба, потому что данная задача разрешается почти механически.
Второй вид дифференциации будет трудней. Мы говорим о дифференциации интеллектуальных способностей. Из всей нации мы должны уметь выделить наиболее ценные головы духовно наиболее развитых людей. Им мы должны обеспечить наибольшее влияние в государстве не только потому, что этого требует справедливость, но потому, что этого прежде всего требует польза нации. Этот отбор нельзя произвести чисто механическим путем. Об этом должна позаботиться уже сама повседневная борьба.
То миросозерцание, которое отвергает демократический принцип массы и ставит своей задачей отдать власть над всем миром в руки лучшей из наций, т. е. в руки самых лучших людей, логически должно применить тот же аристократический принцип внутри самого данного народа. Другими словами, оно должно обеспечить наибольшее влияние и подлинное руководство за самыми лучшими головами в данном народе. А это значит, что такое мировоззрение все строит не на принципе большинства, а на роли личности.
Нужно не иметь ни малейшего представления о подлинной сущности национал-социалистического мировоззрения, чтобы думать, будто наше государство будет отличаться от всех других государств только чисто механически; скажем - лучшим устройством своей хозяйственной жизни, меньшим неравенством между богатством и нищетой, более правильной политикой зарплаты, устранением слишком большой разницы в оплате труда, предоставлением больших прав широким слоям населения в производственном процессе и т. п. Нет, всего этого было бы слишком мало. Все это ни капельки не обеспечивает еще ни прочности, ни подлинного величия национал-социалистического государства. Народ, который ограничился бы только этими внешними реформами, нисколько не был бы гарантирован, что именно ему обеспечена окончательная победа в общем соревновании народов. Все это вещи весьма справедливые, и стремление к равенству само по себе хорошее стремление. Но ограничиться только этим наше движение, если оно хочет быть действительно великим, не может, ибо это значило бы в конце концов ограничиться только внешностью. Нам же необходимо повести дело так, чтобы для народа создалась, можно сказать, повелительная необходимость во что бы то ни стало и раз навсегда действительно покончить со всеми теми слабостями, от которых мы страдаем сейчас.
Чтобы это было более понятно, быть может небесполезно будет еще раз бросить взгляд на то, как в самом начале развивалась общечеловеческая культура.
Первый шаг, который с полной наглядностью отличал человека от животного, был шаг к изобретательству. Изобретательство это вначале сводилось только к хитростям и уловкам, облегчавшим человеку его борьбу с животными. Без этих хитростей он зачастую просто не мог сохранить свою жизнь. Значение этого совершенно примитивного изобретательства нынешнему наблюдателю недостаточно ясно. Мы воспринимаем теперь эти приемы суммарно, как явление массовое, и не можем поэтому себе и представить, какая роль принадлежала тут отдельному человеку, отдельному лицу. Так и хитрости и уловки, применяемые животными, человеческий глаз тоже воспринимает только суммарно: никто не возьмется установить с точностью первое происхождение этих приемов и уловок. И мы ограничиваемся тем, что объявляем эти приемы "инстинктивными".
Для нашего случая это слово ничего не говорит, ибо кто верит в то, что всякое человеческое существо постепенно развивается, тот неизбежно должен признать, что развитие это с чего-то должно было начаться. А раз это так, то приходится признать, что когда-либо должен был найтись один субъект, который первым начал развиваться, а затем этот процесс стал повторяться все чаше и чаще, пока перешел в подсознательную жизнь целого рода или вида, и все это затем стали называть "инстинктом".
Легче всего это понять у самого человека. Если мы возьмем первые разумные мероприятия в борьбе с животными, то мы бесспорно должны будем признать, что по своему первоначальному происхождению эти действия являются действиями особенно одаренных субъектов. Здесь уже безусловно сказывалась роль личности. Постепенно эти умные мероприятия стали усваиваться всеми людьми, а затем стали считаться чем-то само собою разумеющимся. Разве не то же самое видим мы и в области военного дела. Есть ряд вещей, которые ныне стали чем-то само собою разумеющимся и легли в основу всякой стратегии. Но ведь ясно, что первоначально до этих мероприятий должен был додуматься кто-либо один. Мысль об этих мероприятиях сначала возникла в одной определенной голове. А затем прошли столетия или может быть тысячелетия, и эти мероприятия стали чем-то само собою разумеющимся для всех.
За первыми шагами человека в области изобретательства идут и следующие шаги: он научается в своей борьбе за существование использовать ряд вещей и ряд живых существ. Отсюда и берет начало изобретательская деятельность человека, грандиозные плоды которой теперь у всех перед глазами. Таковы все материальные изобретения, начиная с употребления камня как оружия, продолжая укрощением животных, затем искусственным добыванием огня и т.д. и т.д., вплоть до многообразных и совершенно изумительных открытий наших дней. И что же? Во всех этих открытиях всюду сквозит роль личности. И чем величественнее эти открытия, чем ближе они к нашей нынешней современности, тем яснее устанавливается роль личности в них.
Итак: мы знаем теперь, что всеми нашими материальными открытиями мы обязаны творческой силе и способности личности, и именно эти открытия в последнем счете и подымают человека над всем животным миром, окончательно ставят его на более высокий уровень. Именно открытия больше всего и служат всему делу развития культуры. Сначала это была самая обыкновенная уловка первобытного человека, гонявшегося в первобытном лесу за животным. Теперь это изумительнейшие научные изобретения, в высочайшей степени облегчающие человеку борьбу за жизнь и дающие ему в руки изумительные средства борьбы за лучшее будущее. Все человеческое мышление, все изобретения человеческого мозга в последнем счете служат человеку в борьбе за жизнь на этой планете, хотя бы вначале мы и не понимали так называемой реальной пользы, проистекающей от данного открытия или изобретения. Все это вместе взятое постепенно подымает человека все выше и выше над всей средой окружающих его других живых существ, все это укрепляет его позиции во всех отношениях, и человек становится господином над всей землей.
Все изобретения таким образом являются только продуктом творчества отдельного лица. Независимо от своих желаний изобретатели являются таким образом в большей или меньшей степени благодетелями. Деятельность этих лиц дает в руки миллионов, а затем и миллиардов людей необходимые орудия, при помощи которых люди потом облегчают себе всю дальнейшую борьбу за жизнь.
Мы видим таким образом, что у колыбели всей современной материальной культуры стоит изобретательская деятельность отдельных лиц. Отдельные изобретатели взаимно дополняют друг друга, и каждый стоит на плечах другого. Это же относится и к самим процессам производства, к самим вещам, изобретенным отдельными людьми. Ибо все производственные процессы по происхождению своему суть тоже не что иное, как изобретения, постольку они зависят от мозга отдельных личностей. То же приходится сказать и о чисто творческой умственной работе. Она не поддается никаким измерениям, но в то же время является необходимой предпосылкой всех дальнейших материальных открытий, а стало быть в свою очередь является исключительно продуктом деятельности отдельной личности. Открытия делает не масса, организовывает и думает не большинство, а только и исключительно отдельный человек - личность.
Правильно организованным мы должны признать то общество, которое больше всего идет навстречу этим творческим силам, облегчает им работу и дает им возможность с пользой трудиться для всех людей. В каждом открытии, будь то материальное или чисто творческое открытие, самым драгоценным фактором прежде всего является сам изобретатель как личность. Первейшей и самой высокой задачей организации общества является поэтому создание таких условий, которые дали бы возможность личности приносить наибольшую пользу обществу. Вся организация должна быть построена под углом зрения именно этой задачи. Только тогда организация перестает быть чисто механической и становится живым организмом. Вся организация общества должна представлять собою воплощенное стремление поставить личность над массой, т. е. подчинить массу личности.
Итак организация не только не должна мешать тому, чтобы личность выделялась из массы, но напротив она должна сама этому содействовать и это облегчать. Организация должна при этом исходить из того принципа, что все благодеяния для человечества до сих пор проистекали не от массы, а от творческой силы отдельной личности. Действительными благодетелями рода человеческого до сих пор были только отдельные творческие головы. И об этом надо сказать открыто вслух. Обеспечить решающее влияние за этими головами, облегчить деятельность этих выдающихся личностей будет в интересах всего общества. Уже во всяком случае мы не послужим обществу и не пойдем навстречу его подлинным интересам, если предоставим власть слепой массе, неспособной думать и не озаренной искрой божией. Если мы хотим послужить обществу, мы должны отдать руководство в руки тех, кого природа действительно наделила особыми дарами.
Отбор этих голов происходит, как мы уже сказали, в процессе тяжелой жизненной борьбы. Многие надламываются и погибают, доказывая тем самым, что они не были приспособлены к жизни, и лишь немногие в последнем счете удостаиваются жребия избранных. Этот процесс отбора и сейчас еще происходит во всех областях мышления, художественного творчества и даже хозяйства, хотя в этой последней области он очень осложняется привходящими обстоятельствами. Эта идея господствует также и над армией и над всем государством. Во всех этих областях все еще доминирует идея личности, идея власти, идущей сверху вниз, а ответственности, идущей снизу вверх. Одна только область чистой политики в наш век уже почти на все 100% отвернулась от этого естественного принципа. Вся человеческая культура, как мы видели, есть результат творческой деятельности личности. И вот наперекор этому как раз в руководящих органах государства хотят провести не принцип личности, а "большинства". Яд этот неизбежно начинает проникать во все поры нашей жизни и естественно, что это не может привести ни к чему другому кроме полного разрушения общества. Если вы присмотритесь к разрушительной деятельности евреев в чужих государствах, то вы должны будете убедиться в том, что вся их "работа" как раз и сводится к попыткам уничтожить роль личности в этих государствах и на место ее поставить роль массы. Но это и значит, что организационные принципы арийского человечества вытесняются разрушительными принципами евреев. Благодаря этому евреи и превращаются в "фермент разложения" целых народов и рас и постепенно разрушают всю человеческую культуру.
Марксизм есть не что иное как политика евреев, заключающаяся в том, чтобы добиться систематического уничтожения роли личности во всех областях человеческой жизни и заменить ее ролью "большинства". Этому соответствует в политической области парламентарная форма правления, несчастные последствия которой мы видим повсюду, начиная с крошечного муниципалитета и кончая руководящими органами государства; а в экономической области этому соответствует профсоюзное движение, которое ныне совершенно не заботится об интересах рабочего, а служит только разрушительным планам интернационального еврейства. По мере того как в экономике перестает существовать роль личности, по мере того как вся она начинает все больше и больше зависеть от воздействия и влияния массы и лишается ценного сотрудничества творческих умов, хозяйство неизбежно должно идти назад. Все современные фабрично-заводские комитеты думают теперь не об интересах занятых в этих предприятиях рабочих и служащих, а также не о самом производстве, на которое они не пытаются влиять, а служат только разрушительным целям. Они вредят не только всему производству в целом, но и каждому участнику его в отдельности. Пустые теоретические фразы не могут принести удовлетворения участникам хозяйственного процесса. Удовлетворение получилось бы лишь тогда, когда на каждого участника хозяйственного процесса стало бы приходиться все большее количество повседневных материальных благ. Только тогда каждый труженик пришел бы к убеждению, что хозяйство работает в интересах целого и в интересах каждого отдельного его участника.
Может ли марксизм, опираясь на свою теорию массы, взять в свои руки существующее хозяйство и способен ли он был бы повести дело дальше - это не играет никакой роли. Вопрос заключается не в том, может ли он сейчас или сможет ли он в будущем управлять уже существующим хозяйством, а в том, смог ли бы он при его в кроне неправильной установке сам создать подобную культуру. Пусть даже будет доказано, что марксизм смог бы взять в свои руки нынешнее хозяйство и повести его дальше не без некоторых успехов, все равно этим абсолютно не доказано, что он сам своими силами мог бы создать при сохранении своих принципов подобное хозяйство, достающееся ему сейчас уже в готовом виде.
И марксизм на практике дал уже не одно доказательство правильности этого нашего утверждения. Ему не только нигде ни разу не удалось своими силами создать какую-либо действительно творческую культуру; он не только ни разу не был в состоянии существующую культуру направить так, как этого требуют его принципы; напротив, на практике он вынужден был неизменно делать уступки ходу идей своих противников, вынужден был признавать принцип личности даже в построении своей собственной организации.
Наше мировоззрение принципиально отличается от марксистского мировоззрения тем, что оно признает не только великое значение расы, но и великое значение личности, а поэтому на них именно и строит все свое здание. Раса и личность - вот главные факторы нашего миросозерцания.
Если бы национал-социалистическое движение не придавало основного значения именно этим двум факторам, если бы оно ограничилось только внешними реформами или даже пошло на уступки теории массы, тогда мы представляли бы собою только заурядную партию, ведущую только самую обыкновенную конкуренцию с марксистской партией. Тогда мы не имели бы права говорить о том, что наше движение представляет собою новое миросозерцание. Если бы вся социальная программа нашего движения заключалась в том, чтобы вытеснить роль личности и на ее место поставить роль массы, тогда это значило бы, что яд марксизма стал разъедать уже и самую национал-социалистическую партию, как он уже давно разъедает буржуазные партии современности.
Нет, наше государство в интересах всех своих граждан позаботится прежде всего о том, чтобы роль личности была признана во всех без исключения областях. Только так дадим мы возможность каждому сделать как можно больше для общества и получить как можно больше для самого себя.
И наоборот: наше государство сделает все возможное, чтобы изгнать принцип большинства, принцип решения через массу из всех областей нашей жизни, а стало быть и из области политики. Вместо всего этого мы воздвигнем во всех областях право личности.
Отсюда вытекает следующий вывод:
Лучшей формой государства, лучшим государственным устройством будет то, которое естественно и неизбежно будет выдвигать на самые высокие места самых выдающихся сынов народа и будет обеспечивать им бесспорное руководящее влияние.
Мы уже сказали, что в области хозяйственной жизни наиболее способные люди не назначаются сверху, а сами должны пробить себе дорогу снизу. Соревнование более способных с менее способными происходит повсюду, начиная с маленького предприятия и кончая самым грандиозным из них. Но это относится также и к области политики. Наиболее выдающиеся люди и здесь не могут быть внезапно "открыты". Только совершенно выдающиеся гении расчищают себе дорогу одним ударом.
Задача государства заключается в том, чтобы, начиная с крохотного муниципалитета и кончая высшими органами страны, создать такую организацию, которая полностью обеспечивает торжество принципа личности.
У нас не будет никаких решений по большинству голосов, а будут только ответственные личности. Слову "совет" мы опять вернем его старое значение. Конечно у каждого деятеля должны быть свои советчики, но решать он должен сам один.
Мы должны перенести в сферу государственной жизни тот основной принцип, на котором в свое время была построена вся прусская армия и благодаря которому эта армия сумела стать изумительным инструментом всего немецкого народа: власть каждого вождя сверху вниз и ответственность перед вождем снизу вверх.
Это не значит, что тогда мы сможем совершенно обойтись без тех корпораций, которые ныне называются парламентами. Но члены этих корпораций станут действительно советчиками. Пусть они дают советы, ответственность же будет нести только одно определенное лицо и вместе с тем только оно будет иметь власть и право приказывать.
Сами по себе парламенты необходимы, ибо прежде всего здесь люди будут постепенно расти и таким образом будет создаваться круг деятелей, на которых впоследствии можно будет возлагать особенно ответственные задачи.
Таким образом наше государство будет выглядеть так. Начиная с общины и кончая главными руководящими органами государства, нигде не будет представительных органов, которые что бы то ни было решали бы по принципу большинства. Будут только совещательные органы, имеющие задачей помогать данному избранному вождю, который и ставит людей на соответствующие посты. В соответствующей области каждый данный деятель несет определенную ответственность совершенно так же, как за свои действия отвечает вождь более крупного масштаба или председатель соответствующей корпорации. Наше государство принципиально не будет допускать того, чтобы по специальным вопросам, скажем по вопросам хозяйственным, испрашивалось мнение людей, которые по роду своей деятельности и образования ничего в этом деле не могут понимать. Вот почему мы свои представительные органы с самого начала разделим на 1) политические палаты и 2) профессиональные сословные палаты.
Чтобы сделать возможным плодотворное сотрудничество обоих учреждений, над нами будет поставлен специальный сенат людей избранных.
Ни в палатах, ни в сенате никогда не будет никаких голосований. У нас будут только работающие учреждения, но не голосующие машины. Каждый член учреждения имеет только совещательный голос, но не решающий. Решает только соответствующий председатель, несущий и ответственность.
Только при неуклонном применении в жизнь этого сочетания абсолютной ответственности с абсолютной властью мы постепенно создадим такую отборную корпорацию вождей, о которой сейчас в эпоху безответственного парламентаризма не приходится и мечтать.
Тогда и государственное устройство нации придет в соответствие с тем законом, которому человечество обязано всеми своими успехами в области культурной и хозяйственной жизни.
* * *
Что касается осуществимости этих мероприятий, то я прошу прежде всего не упускать из виду тот факт, что современный парламентарный принцип решения по большинству голосов в истории человечества существовал далеко не всегда. Напротив, демократический принцип существовал только в течение очень небольших периодов истории, и всегда эти периоды бывали эпохой нисхождения народов и государств.
Конечно не приходится думать, что такой глубокий переворот можно провести простым приказом сверху вниз или при помощи только теоретических рассуждений. Нет. Ведь мероприятия, которые мы предлагаем, не ограничатся только государственным устройством, а должны будут проникнуть и во все остальное законодательство да и во все области общественной жизни. Осуществить такой великий переворот будет по силам такому движению, которое само уже будет построено в духе этих идей и тем самым само явится прообразом грядущего государства.
Вот почему необходимо, чтобы наше национал-социалистическое движение уже сейчас как можно глубже усваивало эти идеи и сживалось с ними. Мы сумеем применить эти идеи во всем практическом построении нашей собственной организации; тогда нам легче будет не только проложить дорогу для будущих новых государственных форм, но в свое время мы сможем отдать в распоряжение всего народа и нашу собственную организацию, которая в своей законченности сама будет уже представлять собою некое государство.
Мы нарисовали в общих чертах картину того, как должно выглядеть наше национал-социалистическое государство. Конечно нарисовать, как должно выглядеть такое государство, недостаточно для его осуществления. Гораздо важнее сказать, как возникнет это государство. Разумеется, невозможно ожидать того, чтобы нынешние партии, которые пользуются в своекорыстных интересах современными формами государства, сами добровольно изменили теперешнюю свою позицию и принялись бы осуществлять то, что мы здесь предлагаем. Этого тем менее приходится ожидать, что руководящие элементы нынешних партий на деле сплошь состоят из евреев. Евреи конечно хотят продолжать в старом духе, ибо они знают, что если мы им не помешаем, то в один прекрасный день их пророчество исполнится и евреи действительно пожрут все остальные народы земли и станут господами мира.
Евреи одинаково смеются и над немецкими "буржуа" и над немецкими "пролетариями", которые в глупости и трусости своей одинаково облегчают еврею его гнусную работу. Евреи смеются над нами и систематически продолжают свою злую работу. Нынешние партии, руководимые евреями, конечно не могут преследовать никаких других интересов кроме еврейских. С великими стремлениями арийских народов эти партии ничего общего иметь не могут.
Поэтому всякий, кто хочет идеал национал-социалистического государства превратить в действительность, должен искать новую силу независимо от существующих партии и властей - такую силу, которая хотела бы и способна была бы действительно начать борьбу за этот великий идеал. А борьба предстоит громадная, ибо первый же вопрос заключается не в том, как на чистом месте построить наше новое идеальное государство, а в том, - как устранить существующее еврейское государство. Главная трудность, как это часто бывает в истории, заключается не в том, как открыть новые формы лучшего, а в том, как очистить поле от худшего. Предрассудки обычно вступают тут в союз со своекорыстными интересами, образуя общую плотину, задерживающую победу новой идеи.
Вот почему борцам за новый великий идеал к сожалению не приходится ограничиваться только позитивным изложением этого идеала, но приходится в первую очередь заняться негативной работой устранения существующего зла и расчистки дороги для будущего.
Как это ни неприятно покажется любому из нас, а новое молодое учение, желающее проложить дорогу новым великим принципам, прежде всего должно обратиться к оружию критики по отношению ко всему старому.
Если из среды так называемых фелькише нам столь часто говорят, что они, видите ли, не хотят терять время на негативную критику, а хотят заниматься только положительной работой строительства, то это лишь показывает, сколь поверхностно рассуждают эти люди. Это нелепое и беспомощное ребячество, этот поистине наивный лепет доказывает только то, что люди не поняли смысла даже тех событий, в которых сами участвуют. У марксизма тоже есть своя цель и своя положительная программа строительства (хотя бы его положительная программа и состояла только в создании диктатуры интернационального финансового капитала еврейства). И тем не менее, ведь и марксизму пришлось сначала посвятить целых 70 лет одной только работе критики. Марксизм занимался уничтожающей, разъедающей критикой, критикой и еще раз критикой, - вплоть до того момента, пока ядовитые кислоты этой критики не разъели старое государство и не привели к его падению. Только тогда началась его так называемая "строительная" работа. И разумеется, это было с его точки зрения правильно и логично. Пропаганда будущего строя сама по себе еще не устраняет существующего. Было бы смешно надеяться на то, что сторонники существующего строя, не говоря уже о тех, кто лично заинтересован в нем, легко поддадутся увещаниям и сами добровольно признают, что им надо уйти со сцены. Нет, этого не будет. Друг против друга будут стоять сторонники двух различных точек зрения. В конце концов найдутся группы, которые станут искать компромисса. Это и значит, что в их лице так называемое мировоззрение становится обычной партией и не может подняться выше этого уровня. Подлинное миросозерцание всегда будет нетерпимо и не удовольствуется ролью "партии среди других партий"; подлинное миросозерцание отвергает правило "живи и жить давай другим"; оно претендует на исключительное и безусловное признание и требует, чтобы вся общественная жизнь была построена исключительно согласно его указаниям. Цельное миросозерцание не мирится поэтому с людьми, продолжающими защищать старый порядок вощен. Так было и с религиями.
Христианство тоже не могло довольствоваться тем, что воздвигло собственный алтарь, но вынуждено было подумать прежде всего и о разрушении языческих алтарей. Только благодаря фанатической нетерпимости и родилась потом неопровержимая вера. Без нетерпимости нет и веры.
Нам возразят, быть может, что нетерпимость и фанатизм больше всего свойственны как раз евреям, и будут ссылаться при этом на различные исторические примеры. Может быть это и верно. Об этом можно только сожалеть. Роль еврейской нетерпимости и еврейского фанатизма в истории, конечно, очень печальна. Но это тем не менее не меняет того факта, что без фанатизма и нетерпимости мы существующего положения вещей не изменим. Если мы действительно хотим вырвать наш немецкий народ из нынешних ужасов, то нам приходится не мечтать о том, как было бы хорошо, если бы того-то и того-то не было на свете, а приходится подумать, какими же именно средствами можем мы положить конец существующему положению вещей. Что еврейское мировоззрение насквозь проникнуто чертовской нетерпимостью, это конечно верно. Но сломить евреев мы можем только в том случае, если сами проявим такую же нетерпимость, если обнаружим еще более сильную волю и будем с тем же фанатизмом защищать другое мировоззрение, в существе своем, разумеется, правдивое и чистое.
Никому не возбраняется конечно выражать печаль по поводу того факта, что с возникновением христианства впервые в древнем мире, прежде всего более свободном, возник духовный террор. Но факт остается фактом. Никто не может отрицать, что с тех пор мир попал в такое положение, когда насилие можно сломить только насилием и террор - террором. Только проделав эту предварительную работу, можно приступить к созданию нового порядка вещей.
Политические партии всегда склонны к компромиссам, цельные же мировоззрения - никогда. Политические партии сами считают, что рядом с ними должны существовать другие партии: цельные мировоззрения объявляют себя одних непогрешимыми.
Каждая политическая партия в тенденции тоже до известной степени стремится к деспотическому единовластию; в этом смысле в каждой партии заключена часть мировоззрения. Но уже узкие рамки программы большею частью лишают партию того героизма, какого требует приверженность к цельному миросозерцанию. Умеренность и сговорчивость заурядной партии привлекают в ее ряды и слабых людей, с которыми не предпримешь крестовых походов. Вот почему заурядные партии большей частью быстро мельчают и застревают на этой стадии развития. Это значит, что данная партия отказалась от серьезной борьбы за мировоззрение и перешла исключительно к так называемой "положительной работе"; другими словами, она торопится занять местечко у казенного пирога и хочет, как можно дольше, удержаться на этом местечке. К этому теперь сводятся все ее стремления. А если жадные конкуренты пытаются ее оттолкнуть от казенного пирога, то все помышления партии направляются теперь на то, чтобы силой или хитростью в свою очередь оттолкнуть конкурента и во что бы то ни стало урвать себе кусок пирога. Это шакалы политики.
Цельное миросозерцание никогда не согласится делить свое влияние с другим миросозерцанием. Вот почему оно и не согласится сотрудничать с теми учреждениями, которые воплощают другое миросозерцание. Вот почему оно видит свою задачу в том, чтобы полностью разрушить весь ход идей противника, подорвать его всеми средствами, бороться до конца, пока дорога не будет расчищена.
Чтобы довести до конца истребительную борьбу против старого, чтобы приступить затем всерьез к строительству нового - для этого требуются действительно решительные бойцы, ибо борьба эта всегда сопряжена с серьезными опасностями. Цельное мировоззрение победит лишь в том случае, если в рядах его сторонников соберутся действительно наиболее решительные и мужественные люди эпохи и если они сумеют создать с этой целью действительно крепкую боевую организацию. В этих целях из всей суммы данных идей необходимо выделить наиболее важные, наиболее крупные идеи, придать им ясную и удобопонятную форму и суметь сделать из них определенный символ веры для определенного коллектива людей. Программа заурядной политической партии является обыкновенно только рецептом для той или другой избирательной кампании. Совсем другое дело - программа, вытекающая из цельного миросозерцания. Такая программа - объявление войны всему существующему старому порядку со всеми его государственными учреждениями, объявление войны другому мировоззрению.
При этом вовсе не необходимо, чтобы каждый отдельный сторонник нового миросозерцания, готовый бороться за его идеи, непременно понимал до конца весь ход мыслей вождей движения. Достаточно того, чтобы он понимал только самые основные идеи, лежащие в основе движения, чтобы он проникся ими настолько и уверовал в них так горячо, что его единственным стремлением стало бы обязательно добиться победы этого учения. Ведь мы вовсе не считаем обязательным, чтобы каждый отдельный солдат был посвящен во все соображения высшей стратегии полководца. От солдата мы требуем одного: чтобы он был строжайше дисциплинирован и фанатически верил в правоту и силу нашего дела. Только этого же требуем мы и от рядового сторонника нашего движения. Для великого движения с великим размахом и будущим этого вполне достаточно.
Армия, которая состояла бы из одних генералов (хотя бы только генералов по своему образованию и пониманию), никуда бы не годилась. То же самое можно сказать о политическом движении, представляющем определенное миросозерцание. Если в его рядах соберутся исключительно только "образованные" люди, то это никуда не годится. Нет, нам нужны также и простые примитивные солдаты, ибо без этого невозможна никакая дисциплина.
Организация вообще возможна лишь тогда, когда базой для высококачественного руководства служит более широкая масса, руководящаяся преимущественно чувством. Военный отряд, состоящий, скажем, из двухсот одинаково развитых людей, труднее поддается прочной дисциплине, нежели отряд, состоящий из 190 менее развитых и одного десятка более развитых людей.
Это хорошо поняла в свое время социал-демократия и сумела с пользой для себя учесть это. Она завербовывала в свои ряды нашу молодежь, прошедшую через военную службу, и из этого материала создавала стройную организацию, в которой дисциплина была такая же крепкая, как в армии. Социал-демократическая организация тоже представляла собою своего рода армию, состоящую из солдат и офицерства. Люди физического труда, прошедшие через военную службу, составляли для социал-демократии контингент солдат. Еврейская же интеллигенция взяла на себя роль офицерства. Что же касается чиновников профсоюзов (большею частью немцев), то они играли при этом преимущественно роль унтер-офицеров. Глядя на то, как социал-демократы вербуют в свои ряды только так называемую необразованную массу, наши почтенные бюргеры укоризненно покачивали головой. Они совершенно не понимали того, что в этом и заключен залог успеха социал-демократии. Наши буржуазные партии в своем одностороннем стремлении вербовать исключительно "образованных" людей на деле набрали в свои ряды только ни к чему непригодные, лишенные всякой дисциплины банды. А в это же время марксисты из своего необразованного человеческого материала выковали настоящую армию партийных солдат, подчиняющихся дисциплине еврейских руководителей так же слепо, как они раньше в армии подчинялись дисциплине своих немецких офицеров. Немецкое бюргерство вообще не интересовалось психологией масс, считая это ниже своего достоинства. Вот почему наши почтенные бюргеры не сочли нужным даже задуматься над тем, какой глубокий смысл имеет это обстоятельство и какие опасности таятся в нем. Господа бюргеры напротив продолжали быть уверенными в том, что ценным является лишь то политическое движение, которое вербует своих странников из рядов "интеллигенции". Раз в наших рядах интеллигенция, значит мы скорее придем и к власти - рассуждали мудрые бюргеры. Ведь не может же быть, чтобы власть досталась необразованной массе! Эти люди совершенно не понимали того, что действительная сила политической партии заключается вовсе не в том, чтобы собрать побольше "образованных", а в том, чтобы обеспечить действительную дисциплину и послушание со стороны рядовой массы членов партии. Решающее значение имеет руководство. Главное, что необходимо, это - чтобы руководство стояло на высоте. Если друг против друга воюют две армии, то победа достанется не той, у которой каждый солдат прошел особенно высокую стратегическую школу, а той, во главе которой стоят лучшие руководители и которая состоит из солдат, более дисциплинированных и более привыкших к слепому послушанию.
Этот принцип мы не должны упускать из виду ни на одну минуту, если мы действительно хотим, чтобы наше мировоззрение воплотилось в жизнь.
Итак, если мы хотим, чтобы наше мировоззрение победило, мы должны суметь превратить его в боевое движение. Составляя программу этого движения, мы должны учесть качество того человеческого материала, с которым нам приходится иметь дело. Конечные цели и руководящие идеи программы должны быть безупречны; но одного этого еще мало. Сами формулировки должны гениально ухватить всю психологию тех кругов, без помощи которых самая прекрасная идея навсегда останется только в царстве идей.
Если народническая идея хотела не просто оставаться неопределенной идеей, а добиться реальных практических успехов, она должна была сформулировать определенные тезисы, способные своим содержанием и своей формой объединить вокруг себя человеческую массу. Говоря о массе, мы имеем в виду прежде всего те слои, которые одни только и могут дать победу нашему миросозерцанию. Мы имеем в виду немецких рабочих.
Поэтому мы и выразили всю нашу программу в немногих, а именно в двадцати пяти тезисах. Первейшая задача этих тезисов состоит в том, чтобы дать простому человеку из народа ясное грубое представление о том, чего хочет наше движение. Эти тезисы являются известным политическим символом веры. Они, с одной стороны, вербуют нам новых сторонников, а с другой - объединяют и сплачивают уже завербованных, связывая их единством взятых на себя обязательств.
При этом мы не должны упускать из виду следующее. Так называемая программа нашего движения по своим конечным целям совершенно правильна и абсолютно незыблема; но формулировка тезисов учитывала также ряд чисто психологических моментов. Многим теперь может показаться, что тот или другой отдельный тезис можно было бы сформулировать более удачно, и такие заявления не раз нам делались. Однако мы должны сказать, что всякая попытка улучшить формулировки большею частью приносит только вред. Нельзя делать предметом дискуссии то, что должно быть чем-то незыблемым. Как только мы признаем, что хотя бы один только тезис не является больше догматом и может быть пересмотрен, это несомненно приведет к бесконечным дебатам и ко всеобщему разброду. Лучшая формулировка найдется не сразу, а прежняя, пусть и худшая, покажется уже неверной. В таких случаях всегда приходится взвесить; что же выгоднее - искать новую, более подходящую формулировку, которая вызовет неизбежную дискуссию в наших рядах, или ограничиться старой, не самой удачной формулировкой, которая однако позволяет нам сохранить полное единство и незыблемость наших рядов. Взвесив, мы приходим к выводу, что последнее действительно предпочтительнее. Ведь внешние формулировки всегда можно улучшать без конца. Мы знаем, что люди достаточно поверхностны; многие из них подумают, что это улучшение чисто внешних формулировок и впрямь является самой важной задачей нашего движения. Это привело бы только к ослаблению воли и энергии в борьбе. Вся активность, которая должна быть направлена на завоевание новых сторонников, была бы обращена в неверную сторону, и энергия могла бы распылиться во внутренних распрях из-за формулировки программы.
Если данное учение в основе своей верно, то гораздо менее вредным будет сохранить даже такую формулировку, которая уже не вполне соответствует действительности, чем начать улучшать тот основной закон движения, который до сих пор считался незыблемым, плодить таким путем дискуссию со всеми вытекающими отсюда вредными последствиями. Особенно недопустимы такие дискуссии, пока движению приходится еще только вести борьбу за победу. Как хотите вы внушить людям слепую веру в правильность собственного учения, если вы сами будете постоянно допускать пусть хотя бы только внешние изменения программы и тем сеять сомнения и неуверенность?
Самую суть движения следует видеть конечно не во внешних формулировках, а в его внутренних целях. Цели же эти вечны. Чтобы привести эти цели к победе, мы в интересах движения должны систематически устранять все то, что вносит неуверенность, что дробит силы. В этом отношении мы тоже можем многому научиться от католической церкви. Ее учение теперь во многих пунктах стоит в противоречии с точными науками и с результатами новейших исследований. И тем не менее католическая церковь не станет ни на ноту менять главные положения своего учения. Католическая церковь правильно считает, что сила ее учения состоит не в том, чтобы оно непременно во всем совпадало с результатами научных исследований, которые и сами к тому же претерпевают постоянные изменения, а в том, чтобы раз навсегда до конца отстаивать свои догмы, без которых вообще нет веры. Вот почему католическая церковь и ныне сильна, как никогда. Не надо быть пророком, чтобы предсказать, что в наше век, когда все так быстро течет и изменяется, католическая церковь будет приобретать все большее количество сторонников именно потому, что она продолжает неизменно занимать одну и ту же раз навсегда данную позицию.
Итак, кто всерьез хочет победы нашего мировоззрения, тот должен понять, во-первых, что для успеха необходимо создать боевое и сильное движение, и во-вторых, что в основу программы этого движения нужно положить ряд тезисов, не подлежащих никаким изменениям. Программа отнюдь не должна допускать всевозможных уступок духу времени и менять свои формулировки. Форма, которая однажды признана правильной, должна быть сохранена во что бы то ни стало, во всяком случае, вплоть до того момента, пока движение наше победит. Всякие попытки раньше этого вызвать дискуссии и подвергнуть сомнению тот или другой пункт программы только ослабляют движение и уменьшают его боевую силу. Сегодня мы примем одно "улучшение", но уже завтра поступят новые поправки, а послезавтра - еще более новые. Стоит только открыть дорогу таким поправкам. Чем это начнется - мы знаем, а чем это кончится, до каких безбрежных споров дело дойдет - этого знать никто не может.
Наше молодое национал-социалистическое движение обязательно должно было учесть этот вывод. Германская национал-социалистическая рабочая партия, приняв двадцать пять тезисов, выработала себе незыблемую программу. Задача старых и новых членов нашей партии заключается не в том, чтобы критически перерабатывать эти тезисы, а в том, чтобы выполнять их до последней капли крови. Если мы будем поступать не так, то любая группа новых членов, вступающих в нашу партию, с таким же правом будет видеть свою задачу все в новых и новых пересмотрах программы. К чему же это приведет? Только к растрате сил на внутрипартийные споры, вместо того чтобы целиком отдавать их делу вербовки новых сторонников движения! Громадная масса наших сторонников судит о нашем движении не по букве того или другого тезиса, а по духу всего учения, которое истолковываем ведь мы сами.
Этими соображениями руководились мы, выбирая название нашего молодого движения, этими же соображениями руководились мы позднее, вырабатывая программу, ими же руководимся мы в деле распространения наших идей. Чтобы действительно обеспечить победу народнических идей, мы должны были создать народную партию, т. е. партию, состоящую не только из интеллигентных вождей, а объединяющую в своих рядах и людей физического труда.
Если бы мы не создали такую боевую организацию, то все попытки осуществить в жизни народнические идеи были бы обречены на неудачу как в прошлом, так и в будущем. Вот почему наше движение не только вправе, но и обязано смотреть на себя, как на передовой отряд, как на подлинного представителя народнических идей. Основные идеи национал-социалистического движения являются народническими идеями и наоборот народнические идеи являются в то же время идеями национал-социализма. Если национал-социализм хочет победить, он должен целиком и полностью встать на эту почву. И опять таки национал-социалисты не только вправе, но и обязаны самым категорическим образом отстаивать ту точку зрения, что бороться за народнические идеи можно только в рядах Германской национал-социалистической рабочей партии. Всякая иная попытка будет только шарлатанством.
Когда нас теперь пытаются упрекнуть в том, что мы "монополизировали" народнические идеи, мы на это отвечаем:
- Не только монополизировали, но одни только и претворяем их в жизнь!
Все то, что до нас понималось под народническими идеями, было настолько бесформенно, что не могло оказать ни малейшего влияния на судьбы нашего народа. До нас дело шло только об отдельных, стоящих вне связи друг с другом, истинах, которые зачастую только противоречили друг другу и решительно не представляли ничего сколько-нибудь цельного. Если бы даже между отдельными постулатами тогда и существовала известная связь, то все же это было нечто столь слабое, что построить на этом какое бы то ни было движение было просто немыслимо.
Сделать это могло только наше национал-социалистическое движение.
* * *
Если сейчас всевозможные маленькие союзы и союзики, группы и группки, а если хотите и "большие партии" - все наперебой кричат о своем "народничестве", то и это тоже является только результатом работы нашего национал-социалистического движения. Без нашей работы всем этим организациям не пришло бы даже в голову употребить это слово. Само это слово ничего не говорило бы им. И в особенности о руководителях этих групп и группок можно сказать наверняка, что никакого отношения к этому понятию они бы не имели. Понадобилась громадная работа германской национал-социалистической рабочей партии, чтобы эти люди вообще поняли, какое великое содержание вкладывается в это понятие. Только славная и успешная деятельность нашей партии показала громадную силу этой идеи и побудила другие группы уже из-за одной конкуренции по крайней мере на словах усвоить себе этот лозунг.
Все эти партии и группы издавна привыкли менять свои лозунги под углом зрения мелкой избирательной спекуляции. Ничего нет удивительного в том, что они теперь присваивают себе и народнические лозунги, пытаясь таким образом хоть несколько ослабить притягательную силу национал-социалистического движения и поправить свои собственные делишки. Только тревога за судьбу своих собственных организаций, только страх перед нашей растущей силой, перед универсальным значением нашего движения заставляет теперь этих господ употреблять слова, которых они восемь лет тому назад не знали вовсе, над которыми они семь лет тому назад только смеялись, шесть лет тому назад объявляли нелепостью, пять лет тому назад вступали с ними в борьбу, четыре года тому назад встречали ненавистью, три года тому назад подвергали преследованию, а вот года два тому назад аннексировали себе и теперь пользуются ими дня того, чтобы контрабандно протащить свой старый хлам.
Нам приходится теперь еще и еще раз констатировать тот факт, что все эти партии не имеют ни малейшего представления о том, что же действительно нужно немецкому народу. Лучше всего это доказывается той поверхностностью, с которой они бросаются направо и налево словом "фелькиш"
Вы встретите теперь на каждом шагу людей, драпирующихся в тогу "фелькиш" и распространяющих самые фантастические и глупые планы. Если они даже нечаянно набредут на какую-либо отдельную правильную идейку, то все равно окажется, что одна эта идейка в ее полной изолированности тоже совершенно не может служить основой для какого-либо серьезного и крупного движения. Этакие "друзья", пытающиеся сварганить программы - частью вычитывая их из книг, частью выдумывая из собственной головы - зачастую опаснее, нежели открытые враги народнической идеи. В лучшем случае это бесплоднейшие теоретики. В большинстве же случаев перед нами вреднейшие болтуны, с трудом маскирующие "древнегерманским" важничаньем свою полную никчемность и пустоту.
В противовес всем этим негодным попыткам очень полезно вызвать в памяти ту полосу, когда молодому национал-социалистическому движению приходилось делать еще только первые свои шаги.
Не успели рассеяться наши впечатления от первого большого собрания, состоявшегося 24 февраля 1920 г. в большом зале мюнхенской Придворной пивной, как мы уже начали приготовления к следующему большому собранию. Раньше в нашей среде считали затруднительным в таком городе как Мюнхен устраивать раз или два раза в месяц небольшое собрание. Теперь мы считали вполне возможным устраивать каждую неделю большое массовое собрание. Мне незачем прибавлять, что теперь нас постоянно мучила только одна мысль: придут ли слушатели и будут ли они нас слушать? Хотя о себе самом скажу, что я в эту пору был уже полон веры в то, что если народ только соберется, нам удастся его убедить.
Названный зал в мюнхенской пивной в эту пору получил для нас, национал-социалистов, почти священное значение. Каждую неделю собирали мы в этом зале большое собрание, и каждый раз зал все больше и больше заполнялся, а слушатели становились все внимательнее и внимательнее. Мы начали с вопроса о "виновниках войны" - проблема, которая тогда решительно никого из "руководящих" политиков не интересовала. Затем мы перешли к оценке Версальского и других мирных договоров, а затем перешли и к ряду других самых различных тем, которые казались нам полезными с агитационной точки зрения. Особенно много внимания посвятили мы разбору мирных договоров. Как много пророческого предсказало тогда наше молодое движение народной массе и как все эти наши пророчества исполнились теперь буква в букву! Теперь конечно легко говорить и писать обо всем этом. А в те времена на каждое такое публичное массовое собрание на тему о "Версальском мирном договоре" (ведь мы собирали на эти собрания не спокойных филистеров, а возбужденную массу пролетариев) смотрели как на покушение против республики, как на реакционное, а зачастую даже просто монархическое выступление. Стоило только нашему оратору произнести первую фразу, первые слова критики по адресу Версальского договора, как сейчас же раздавалось стереотипное восклицание с места: "а Брест-Литовск!" И масса возбужденно повторяла это восклицание до хрипоты или до того момента, когда докладчик махал рукой и отказывался от какой бы то ни было надежды переубедить аудиторию. Глядя на это настроение народа, можно было впасть в отчаяние и начать биться головой о стену. Народ вначале не хотел даже слушать, не хотел понять, что Версаль есть наш позор, не хотел понять, что этот продиктованный нам мир означает неслыханное разорение нашего народа. Разрушительная работа марксистов, с одной стороны, пропагандистская отрава держав Антанты, с другой, лишили людей всякой способности мыслить. Да и жаловаться на это не приходилось, ибо ведь бесконечно велика была и собственная вина. Что сделала наша буржуазия, чтобы хоть сколько-нибудь задержать этот ужасный процесс разложения, чтобы помочь прояснению мозгов, чтобы проложить дорогу истине? Ничего, ровным счетом ничего! Нигде не встречал я тогда всех этих нынешних великих апостолов народнических идей. Может быть они выступали где-нибудь в небольших кружках за чайным столом, в кругу единомышленников, но там, где было их подлинное место, мы их не видели. Явиться туда, где они могли встретиться с волчьей стаей, они не решались - кроме разве тех случаев, когда им казалось удобным с волками вместе выть.
Мне уже в ту пору было совершенно ясно, что для первого контингента наших сторонников необходимо прежде всего подробно разобрать вопрос о виновниках войны, установить подлинную историческую истину на этот счет. Наше движение первым взяло на себя задачу познакомить самые широкие слои народа с подлинным содержанием Версальского мирного договора. В этом был залог успеха нашего движения в будущем. В этом мирном договоре тогда еще видели успех демократии. И вот мы считали своей задачей выступить против Версальского договора с максимальной резкостью, дабы в мозгах всех запечатлелся тот факт, что мы о. Щи являемся принципиально непримиримыми противниками этого договора. Мы знали, что придет время, когда народ поймет подлинно грабительскую сущность этого преступного договора во всей его наготе и тогда народ вспомнит о том, что мы ему говорили и обретет доверие к нашему движению.
Уже и тогда я доказывал своим товарищам, что если в крупных принципиальных вопросах все общественное мнение в данный момент занимает неправильную позицию, то наша задача заключается в том, чтобы напролом выступить против неправильного мнения, не считаясь с соображениями популярности, не боясь того, что на нас набросятся с ненавистью. Я доказывал, что германская национал-социалистическая рабочая партия должна быть не служанкой общественного мнения, а владыкой его. Партия не раб массы, а повелитель ее!
Когда движение еще слабо, перед ним всегда возникает искушение в момент, когда сильному противнику удалось увлечь за собой всю народную массу по определенному фальшивому пути, найти некоторые соображения, якобы говорящие в пользу того, что на время можно и должно примкнуть к большинству и петь с ним в унисон. Человеческая трусость в этих случаях так усердно ищет соображений в пользу такой тактики, что всегда непременно найдутся кое-какие аргументы, будто бы говорящие в пользу необходимости поддержать преступное движение "под углом зрения наших собственных интересов".
Я не раз попадал в такую обстановку, когда требовалась величайшая энергия, чтобы не дать ввергнуть наш корабль в пучину чуждого потока и не допустить до того, чтобы наша партия стала игрушкой в чужих руках. Вспомните хотя бы один пример: вопрос о южном Тироле. Что еврейской прессе судьба южного Тироля! Что ей Гекуба! А ведь вот подняла же она такой отчаянный вой по поводу южного Тироля, что громадной массе народа действительно стало казаться, будто дело идет о судьбах всего германского народа. И что же? Среди многих деятелей так называемого "национального" движения началось брожение. Ряд союзов и партий этого лагеря из голой трусости перед общественным мнением, взвинченным еврейскими газетами, бессмысленно присоединился к травле той системы, которая для нас, немцев, в нашем нынешнем положении должна бы являться настоящим лучом надежды. В то время, как нас за горло держит интернациональный еврейский капитал, наши так называемые патриоты подымают рев против того деятеля и той системы, которые осмелились по крайней мере в одной стране разорвать еврейско-франкмасонские цепи и оказать действительно здоровое националистическое сопротивление этой интернациональной язве. Но для некоторых слабых характеров показалось очень уж соблазнительным поплыть по течению, т. е. на деле капитулировать перед взвинченным общественным мнением. А дело шло именно о капитуляции! Конечно людям неприятно признаться теперь в этой горькой правде, и они предпочитают изворачиваться и лгать иногда даже самим себе. И тем не менее это факт: дело шло только о трусости, которая приводила к капитуляции перед настроениями, искусственно созданными господами евреями. Все остальные "мотивы", которые обыкновенно приводят, являются только жалкими и мелкими попытками замести следы. Так всегда поступают мелкие грешники.
В этой обстановке было совершенно необходимо железной рукой перестроить движение, чтобы спасти его от малейших уступок в этом направлении, которые только привели бы нас к гибели. Произвести такую перестройку в обстановке, когда все общественное мнение было возбуждено в определенном направлении, когда сильные ветры раздували огромное пламя только в одну определенную сторону, являлось конечно делом не очень популярным, а иногда связано было прямо со смертельной опасностью для того смельчака, который взялся за эту задачу. Из истории мы знаем немало случаев, когда таких смельчаков забрасывали камнями за действия, которые потом у следующих поколений вызывали чувства величайшей признательности и поклонения.
Великое движение должно строить свои планы только в расчете на это последнее и не должно считаться с настроениями данной минуты. Конечно в такие часы отдельному деятелю приходится трудненько, но он не должен забывать при этом, что трудная минута пройдет и что великое движение, желающее обновить весь мир, не имеет права считаться с настроениями данной минуты, а обязано думать о будущем.
Можно даже установить закон, в силу которого лишь те успехи были наиболее прочными и великими в истории, которые вначале встречали наименьшее понимание у толпы, ибо вначале данные новые предложения стояли в полном противоречии к пониманию массы, к ее желаниям и мнениям.
Это пришлось нам испытать уже тогда, в первые же дни наших публичных выступлений перед массой. С первых же шагов нашей деятельности мы воистину не заботились о благоволении массы и считали своим долгом выступать против того безумия, которое владело тогда нашим народом. Почти всегда в течение этих лет мне приходилось выступать на собраниях перед людьми, которые верили в идеалы прямо противоположные моим, и которые стремились к тому, что было прямо противоположно моим верованиям. Передо мной - две-три тысячи человек; в моем распоряжении - только два часа; и вот в течение этих двух часов я должен переубедить эту массу людей! Шаг за шагом я выбивал из-под их ног фундамент старых верований, шаг за шагом преодолевал я их внутреннее сопротивление, постепенно переубеждал их и в конце концов переводил их на почву нашего нового мировоззрения.
В течение короткого времени я тогда изучил новое искусство: брать быка за рога, заранее предугадать возражения противника и разбить их уже в ходе своей собственной речи. Мне не трудно было убедиться тогда, что дискуссионные ораторы противного лагеря обыкновенно выступают с определенным "репертуаром", повторяя одни и те же аргументы, явно выработанные, так сказать, в централизованном порядке. Так оно и было конечно на деле. На этих примерах я еще раз убеждался в том, с какой невероятной дисциплинированностью противник проводит свою пропаганду. И я еще и теперь горжусь тем, что мне удалось найти средства не только обезвредить эту пропаганду, но и повернуть оружие врага против него самого. Спустя года два я овладел этим искусством виртуозно.
Составляя план каждой речи, я уже заранее старался представить себе предполагаемые возражения, которые будут мне сделаны, и ставил себе задачей в ходе собственной речи разбить и опровергнуть эту аргументацию. Скоро я пришел к выводу, что лучше всего все эти возможные возражения открыто привести в своей собственной речи и тут же доказать их неверность. Если перед вами честный слушатель, хотя и переполненный до краев этими шаблонными возражениями, то вы именно таким способом изложения скорее всего привлечете его на свою сторону. Как только в ходе вашей собственной речи вам удалось поколебать внушенную этому слушателю премудрость, так вы его уже наполовину завоевали и во всяком случае он будет слушать вас все более и более внимательно.
Еще будучи офицером по политпросвещению я выступал перед солдатами главным образом на тему о "Версальском договоре". Исходя из соображений, которые я привел выше, я теперь расширил тему и стал выступать с докладом "Брест и Версаль". Я уже знал из своего собственного опыта с первым докладом, что аудитория обыкновенно совершенно незнакома с реальным содержанием Брест-Литовского договора и что противнику при помощи искусной пропаганды удалось внушить массам ту мысль, будто Брестский договор являлся действительно каким-то насильническим позорным договором. Упорство, с которым эту ложь внушали самым широким массам, привело в конце концов к тому, что массы стали видеть в Версальском договоре только некое справедливое возмездие за то преступление, которое мы будто бы сами совершили в Бресте. Люди, подпавшие под такое настроение, естественно, воспринимали всякую попытку борьбы против Версальского договора, как нечто несправедливое. Не раз приходилось нам встречать массу простых людей, которые по-своему честно и искренне возмущались по поводу попыток борьбы против Версальского договора - именно с этой точки зрения. Только поэтому в Германии могло получить права гражданства бесстыдное и ужасное словечко "репарации". Лживо-лицемерная фраза о репарациях в ту пору действительно казалась миллионам нашего народа воплощением какой-то высшей справедливости. Это было ужасно, но это было так. Лучшим доказательством того, что это было так, может служить тот успех, который имела начатая мною пропаганда против Версальского договора, каковую пропаганду я теснейшим образом связал с объяснением подлинного значения Брест-Литовского договора. Я брал оба договора, сопоставлял их друг с другом пункт за пунктом и демонстрировал аудитории, насколько Брестский договор в действительности являлся образцом безграничной гуманности по сравнению с бесчеловечной жестокостью Версальского договора. Результат получался ошеломляющий. Выступать мне в то время приходилось перед аудиториями примерно в две тысячи человек. Сначала из зала на меня глядело по крайней мере 3600 враждебных глаз, а спустя три часа, к концу собрания, передо мной обыкновенно была уже единая масса, сплоченная чувством священного негодования и неистового возмущения против авторов Версальского договора. И я с удовлетворением чувствовал, что опять и опять удалось нам освободить сердца и мозги сотен тысяч соотечественников от ядовитого семени лжи и внушить им нашу правду.
Эти две темы - "Действительные причины мировой войны" и "Брест и Версаль" - я считал тогда самыми важными. И вот в различных вариациях я повторял эти доклады десятки и десятки раз перед различными аудиториями, пока наконец я пришел к выводу, что для основного контингента первых сторонников нашего движения эти темы прояснились вполне.
Для меня лично эти собрания имеют еще и ту хорошую сторону, что я постепенно научился искусству массового оратора, что у меня явился надлежащий пафос и я научился владеть теми жестами, которые необходимы для оратора, выступающего перед тысячными собраниями.
Я уже говорил, что в те времена на открытых собраниях совершенно не слышно было руководителей нынешних групп и партий, теперь изображающих дело так, будто это именно они произвели переворот в общественном мнении. Если кто-либо из так называемых национальных политиков и выступал с докладом на подобную тему; то лишь перед собранием единомышленников, т. е. перед такой аудиторией, которая уже заранее была согласна с оратором и нуждалась, быть может, только в подкреплении своих взглядов. Но такие собрания конечно не представляли большой важности. Важно было завоевать тех людей, которые до сих пор, в силу всего своего воспитания, в силу традиций, находились в лагере противника.
Теперь мы смогли использовать в интересах своей пропаганды и прокламации. Еще состоя на военной службе, я составил листок на тему "Брест-Литовск и Версаль", вышедший очень большим тиражом. Теперь я переиздал эту прокламацию и для партии. Результаты были превосходны. На первых наших собраниях все столы обыкновенно были завалены всевозможными листками, газетами, брошюрами и т Л. Но главное значение имело все-таки только устное слово. Одна только устная речь и способна производить коренной переворот в умах. Дня этого имеются достаточно важные психологические причины.
В первой части настоящего сочинения я уже показал, что главным фактором величайших мировых переворотов всегда бывала устная речь, а не печатное слово.
По поводу этого моего утверждения в буржуазной печати поднялась дискуссия. Часть наших буржуазных мудрецов сочла необходимым выступить с возражениями. Но каков был реальный повод для этих возражений? Уже сами мотивы, по которым эти господа выступили против меня, говорят о их неправоте и моей правоте. На деле буржуазная интеллигенция протестует против этого моего взгляда только потому, что сама она абсолютно лишена дара устного воздействия на массу. Наша интеллигенция целиком отдается писательской деятельности. Агитаторская устная речь - не ее профессия. По мере того как наша интеллигенция отучалась говорить с народом, она неизбежно теряла и в конце концов совершенно потеряла способность понимать психологию массы.
Оратор, выступивший перед народной массой, читает на лицах аудитории, насколько она понимает то, что он говорит, насколько она ему сочувствует. Аудитория тут же вносит известные поправки к тому, что говорит оратор. Между оратором и его слушателями всегда существует известный контакт. Ничего подобного не может сказать о себе писатель. Ведь он своих читателей по большей части никогда даже не видит. Уже по одному этому писатель неизбежно придает своим писаниям совершенно общую форму. Перед его глазами нет той аудитории, которую он бы видел непосредственно. Это неизбежно лишает печатное слово достаточной гибкости, достаточного понимания психологических нюансов. Блестящий оратор по правилу будет и недурным писателем, а блестящий писатель никогда не будет оратором, если только он специально не упражнялся в этом искусстве. К тому же надо еще учесть, что масса косна и ленива. Она неохотно берет в руки печатное произведение, в особенности если человек из массы не убежден заранее, что в данной книжке он найдет именно то, во что он сам верит и на что он сам надеется. Книги определенного направления обыкновенно читаются только людьми, которые сами принадлежат к этому направлению. Только прокламация или плакат могут еще рассчитывать на то, что ввиду краткости этих произведений они будут прочитаны иногда и противниками и тем окажут на них мимолетное влияние. Рисунок во всех его формах, вплоть до фильма, имеет уже большие шансы. Здесь человеку уже не приходится много шевелить мозгами. Ему достаточно взглянуть на рисунок и самое большее прочитать краткий пояснительный текст к нему. Это не то, что прочитать целую книжку или брошюру.
Рисунок действует на человека быстро, можно сказать, одним ударом. Тут не нужно много времени, как это бывает при чтении.
Самое же важное это то, что печатное произведение может попасть в различные руки, а формулировка ведь всегда остается одна и та же. Между тем, мы знаем, что формулировка имеет большое значение и что каждое произведение оказывает тем большее влияние, чем больше оно приспособлено именно к данному кругу читателей. Книжка, предназначенная для широких масс, должна быть написана совсем в другом стиле, нежели книжка, имеющая в виду только узкий круг высшей интеллигенции.
Только в немногих отношениях печатное произведение может также приспособляться к своей аудитории, как и устное слово.
Каждому оратору приходится конечно много раз говорить на одну и ту же тему. Но если он действительно великий и гениальный народный оратор, то он сумеет тот же самый материал все же разнообразить по форме. Такой оратор всегда чувствует свою аудиторию, и у него непроизвольно появляются именно те слова, которые нужны, для того, чтобы добраться до сердца данной аудитории. Если ему случится чуточку ошибиться, то он тут же это почувствует и сразу же сделает необходимую поправку. Я уже сказал, что настоящий оратор по лицам своих слушателей читает и видит, во-первых, понимают ли они то, что он говорит, во-вторых, способны ли они внимательно следить за его изложением, и в-третьих, убеждает ли то, что он говорит. Если он замечает, что аудитория его не понимает, то он тотчас же меняет тон и начинает говорить гораздо более просто и популярно, так что его поймет самый отсталый слушатель. Если он замечает, что аудитории трудно следить за всем ходом изложения, он тут же изменит темп речи и начнет излагать свою мысль медленнее, подробнее и схематичнее, пока не почувствует, что аудитория теперь вполне спокойно следит за нитью доклада. Если же он, наконец, почувствует, что аудитория не вполне убеждается его аргументами, он станет приводить все новые и новые доводы и примеры, станет разбирать ходячие возражения, невысказанные сомнения и будет систематически разжевывать свою мысль вплоть до того момента, когда почувствует, что в зале исчезли последние остатки оппозиции, пока он опять-таки по лицам своих слушателей увидит, что аргументация понята и принята и что последние сопротивлявшиеся слушатели капитулировали.
Нередко оратору приходится наталкиваться на предрассудки, являющиеся только продуктом чувства, а вовсе не разума. Зачастую тут приходится встречаться с инстинктивным недоброжелательством, бессознательной ненавистью, предвзято отрицательным отношением. Преодолеть такие бессознательные настроения гораздо труднее, чем побороть тот или другой ошибочный принципиальный взгляд, покоящийся на непонимании, скажем, той или другой научной истины.
Ошибочные научные взгляды, неправильное политическое понимание можно побороть аргументами рассудка. Внутреннее сопротивление людей, основанное на чувствах, этим путем не преодолеешь никогда. Тут приходится действовать уже исключительно только апелляцией к таинственной области чувств. Такая задача уж совершенно непосильна писателю. Тут нужен только оратор.
За примерами недалеко ходить. Вот перед нами стоустая буржуазная пресса. Ее газеты ведутся очень ловко. Тиражи их достигают многих миллионов. Пресса эта наводняет все углы страны. И что же? Все это не мешает тем не менее широким слоям народа оставаться непримиримейшими врагами буржуазного мира. Вся эта газетная и книжная волна отскакивает от низших слоев народа, как горох от стены. Все усилия нашего интеллектуального мира в этом отношении пропадают даром. Что же это доказывает? Одно из двух - либо то, что все печатные произведения современного буржуазного мира совершенно никуда не годятся, либо то, что печатные произведения вообще не доходят до сердца широких народных масс. Последнее особенно верно, если печатные произведения совершенно не соответствуют психологии массы, что в данном случае и имеет место.
И пусть не говорят нам (как это сделала недавно одна берлинская газета из лагеря дейч-национале), будто пример марксизма и главного сочинения Карла Маркса опровергает наши рассуждения. Нет ничего более поверхностного, как это ошибочное утверждение. Свое гигантское влияние на массу марксизм на деле получил не благодаря тем его печатным произведениям, в которых изложено формальное учение еврейской мысли, а исключительно благодаря грандиозной устной пропаганде, которая воздействует на массы уже в течение многих лет. Можно ручаться, что из ста тысяч немецких рабочих максимум сто человек знают Марксов "Капитал". Это сочинение изучается главным образом только интеллигенцией и в особенности евреями, а вовсе не широкой массой сторонников марксизма из низших слоев народа. Да сочинение это и написано вовсе не для широких масс, а исключительно для еврейских руководителей, обслуживающих машину еврейских захватов. В качестве топлива для всей этой машины марксисты употребляют совсем другой материал, а именно: ежедневную прессу. Марксистская ежедневная пресса радикально отличается от буржуазной тем, что в марксистских газетах пишут агитаторы, а буржуазную, с позволения сказать, агитацию ведут писаки. Рядовой редактор социал-демократической газеты приходит в помещение своей редакции прямо с народного собрания. Он знает свою паству превосходно. Буржуазный же писака вообще редко расстается со своим кабинетом. На народные собрания он не ходит вовсе. А если и придет туда, то тут же заболеет от одного плохого воздуха. Вот почему его печатное слово остается совершенно беспомощным и бессильно оказывать влияние на широкие массы.
Миллионы сторонников из числа рабочих марксизму дали не печатные произведения марксистских отцов церкви, а неутомимая и поистине грандиозная пропагандистская работа десятков тысяч неутомимых агитаторов, начиная с самых крупных апостолов травли и кончая мелкими чиновниками профсоюзов, мелкими секретарями и дискуссионными ораторами.
Эта именно пропаганда подготовила тот контингент людей, которые затем стали постоянными читателями социал-демократической прессы. Да притом и сама эта пресса тоже пишется больше на разговорном языке. В их газетах не пишут, а "говорят". Деятели буржуазного лагеря - профессора, ученые, теоретики, всевозможного вида писатели - иногда пытаются выступать и как ораторы. Марксистские же ораторы почти всегда выступают также и в роли писателей. В последнем случае дело идет ведь главным образом об евреях.
Вот действительная причина того, почему буржуазный газетный мир не в состоянии оказывать никакого сколько-нибудь серьезного влияния на настроения самых широких слоев нашего народа. Известную роль при этом конечно играет и то, что сами эти газеты находятся в руках евреев, а эти последние совершенно не заинтересованы в том, чтобы чему-нибудь хорошему научить массу.
Крайне трудно бывает, как мы уже сказали, преодолевать бессознательно враждебное настроение аудитории, предрассудки, основанные на чувстве, предвзятые мнения, неясные ощущения и т. д. Тут приходится считаться прямо таки с невесомыми факторами. Чуткий оратор скажет вам, что успех собрания в немалой степени зависит даже от такого фактора, как часы, когда это собрание происходит. Тот же самый оратор, читающий тот же самый доклад на ту же самую тему, оставит совершенно иное впечатление на аудиторию, если собрание происходит в десять часов утра, или в три часа дня, или вечером. Когда у меня не было еще достаточного опыта, я сам назначал собрания на утро. И я очень хорошо еще помню неуспех собрания, которое мы назначили утром в помещении мюнхенского ресторана "Киндл" с целью протеста "против безобразий в занятых иностранными войсками немецких территориях". Это было тогда самое большое помещение в Мюнхене, и риск наш бью довольно велик. И вот мы решили, что народу соберется больше и что всем нашим сторонникам будет легче явиться на собрание, если мы назначим его на воскресенье в 10 часов утра. Результат получился очень плохой, хотя в то же время и в высшей степени поучительный. Народ-то пришел. Зал был полон. Внешнее впечатление было импозантное. Но в то же время все настроение собрания было совершенно ледяное. Не чувствовалось решительно никакой теплоты. И я сам в качестве докладчика чувствовал себя глубоко несчастным, что не могу вызвать решительно никакого контакта между собою и слушателями. Говорил я в это утро вероятно нисколько не хуже, чем всегда, а впечатления не получилось никакого! Совершенно неудовлетворенный покидал я зал этого собрания, получив, однако, ценный урок. Позднее я еще несколько раз повторил этот опыт, и всегда результат был тот же самый.
В конце концов тут нечему особенно удивляться. Попробуйте сходить в театр на дневное представление, скажем, в 3 часа дня и попробуйте сходить на ту же самую пьесу с тем же составом артистов на вечернее представление в 8 часов вечера, и вы поразитесь тем, насколько различно будет впечатление. Наблюдательный человек, способный отдавать себе отчет в своих собственных настроениях, сразу почувствует громадную разницу между тем впечатлением, какое получается от дневного, и тем впечатлением, какое получается от вечернего представления. Это относится даже и к кино. Последний пример особенно важен потому, что в примере с театром могут возразить, что в вечернем представлении артисты, быть может, более старались и т. п., но кинематографический-то фильм одинаков и в 12 часов дня и в 9 часов вечера. Нет, дело тут именно в том, что само время дня оказывает свое определенное влияние на зрителя. Такое же влияние оказывает и помещение. Есть такие помещения, которые всегда и неизменно оставляют зрителя и слушателя холодными. Видимого объяснения не найдешь, и все-таки это факт, что что-то мешает и настоящего настроения не создается.
Во всех этих случаях задача заключается в том, чтобы соответственным образом воздействовать на волю зрителя или слушателя. Больше всего это относится к собраниям, в которых аудитория составляется из людей других противоположных желаний и на каковых людей оратор хочет оказать воздействие в прямо противоположном направлении. По-видимому, воля человека с утра, а может быть и в течение всего дня еще сильнее нежели к вечеру; поэтому данный слушатель оказывает оратору противоположных взглядов большее внутреннее сопротивление утром нежели вечером. По-видимому; к вечеру рядовой человек легче поддается воле более сильного, в данном случае выступающего перед ним докладчика. Ибо подобные собрания представляют не что иное как своего рода поединок двух различных настроений. И даже для настоящего оратора, обладающего замечательным красноречием, обладающего чертами апостола, все-таки легче переубедить человека в те часы дня, когда сама природа уже ослабила его силу сопротивления, нежели в те часы дня, когда человек этот обладает еще всей своей энергией и волей.
Этой же цели служит искусственная, но в то же время таинственная обстановка, создаваемая католической церковью: горящие свечи, кадила, запахи и т.д.
Настоящий оратор именно в своих поединках с противником, которого он хочет обратить в свою веру, постепенно вырабатывает себе поразительно тонкую психологическую чуткость, которая почти совершенно несвойственна писателю. Вот почему можно сказать, что как правило печатные произведения больше приспособлены только к тому, чтобы углублять и упрочивать уже сложившиеся мнения. Все действительно великие исторические перевороты сделаны были при помощи устного слова, а не при помощи печатных произведений. Эти последние всегда играли только подчиненную роль.
Ведь все мы знаем, что французская революция отнюдь не была результатом философских теорий. Революции этой не было бы, если бы демагоги большого стиля не создали целую армию людей, травивших монархию, систематически раздувавших страсти страдающего народа, - пока наконец не разразился чудовищный взрыв, заставивший трепетать всю Европу. То же самое приходится сказать о самом большом революционном перевороте новейшего времени. Не сочинения Ленина сделали большевистскую революцию в России. Главную роль сыграла ораторская деятельность больших и малых апостолов ненависти, разжигавших страсти народа в невероятных размерах.
Народ, состоящий из неграмотных людей, был вовлечен в коммунистическую революцию не чтением теоретических сочинений Карла Маркса, а картинами тех небесных благ, которые рисовали им тысячи и тысячи агитаторов, руководившихся при этом, конечно, только одной определенной идеей. Так было, так всегда будет.
Крайне характерно для нашей несчастной, оторванной от жизни немецкой интеллигенции, что по ее мнению писатель всегда имеет умственное превосходство над оратором. В этом смысле распространяется и упомянутая нами газета из лагеря дейч-национале. Свою аргументацию эта несчастная газета подтверждает тем, какое разочарование иной раз вызывает речь признанного большого оратора, будучи напечатанной. Это напоминает мне другой эпизод, оставшийся у меня в памяти со времен войны. В то время появилась книжка речей Ллойд-Джорджа, который был тогда еще английским военным министром. Наша буржуазная немецкая печать сейчас же подвергла эту книжку самому "тонкому" критическому разбору и как дважды два доказала, что речи Ллойд-Джорджа совершенно банальны, ненаучны, недостаточно тонки и т. п. В это время томик речей Ллойд-Джорджа попался и в мои руки. Я прочитал взасос эту книжечку и убедился сразу, что передо мною превосходные образцы ораторского искусства и изумительное умение воздействовать на психологию массы. Мне оставалось только горько посмеяться над нашими газетными писаками, которые совершенно не в состоянии были понять значения таких речей. Наши чернильные кули судили о речах Ллойд-Джорджа по тому впечатлению, какое они производили на наших спесивых пресыщенных интеллигентов. Между тем, великий английский демагог, Ллойд-Джордж, строил свои речи конечно исключительно на том, чтобы оказать как можно большее воздействие на действительно широкие массы своего народа. И он был, конечно совершенно прав. С точки зрения этого критерия речи английского военного министра были превосходны, были образцовы и речи эти говорили о совершенно изумительном понимании дулю народа этим оратором. Именно поэтому речи Ллойд-Джорджа действительно оказали огромное влияние на английскую толпу.
Сравните, эти речи Ллойд-Джорджа с беспомощным лепетом немецкого "оратора" Бетмана-Гольвега. По внешности речи последнего могли казаться более "тонкими", в действительности же речи Бетмана доказывали только то, что этот человек совершенно не умеет говорить со своим народом, ибо абсолютно не знает последнего. Для воробьиных мозгов "образованного" немецкого журналиста остается совершенно непонятным, почему Ллойд-Джордж мог оказывать такое гигантское влияние на массу, а "образованная" болтовня Бетмана, столь нравившаяся нашим "умным" журналистам и интеллигентам, оставалась без всякого влияния на массу. Что Ллойд-Джордж не только не уступает в гениальности Бетману-Гольвегу, но во много раз превосходит его, - это он доказал именно тем, что сумел придать своим речам такую форму, которая раскрыла ему сердца его народа и дала ему возможность полностью подчинить народ своей воле. Этот англичанин доказал свое превосходство над различными Бетманами именно тем, что умел говорить со своим народом просто, ясно, выразительно, приводя легкие и доступные примеры, воздействуя на чувство и воображение массы. Речь подлинного государственного деятеля должна оцениваться не по тому впечатлению, какое она производит на университетских профессоров, а по тому влиянию, какое она оказывает на широкие слои народа. Вот единственный критерий, позволяющий судить о степени действительной гениальности данного оратора.
* * *
Наше движение еще очень молодо. И если оно из ничего стало уже такой большой силой и если все внешние и внутренние враги вынуждены оказывать ему честь своим преследованием, то это приходится приписать только тому, что мы ни на минуту не упускали из виду вышеприведенных соображений.
Печатная литература нашего движения имеет, конечно, важное значение для партии. Но в настоящей обстановке ее роль главным образом в том, чтобы придавать единство мышления руководящему слою работников - высшим и низшим руководителям движения. Вербовать же массы, настроенные еще враждебно к нам, призвано главным образом устное слово. Возьмите убежденного социал-демократа или, скажем, фанатически настроенного коммуниста. Да станут ли они вообще брать в руки национал-социалистическую брошюру! А тем более они не станут покупать книгу нашего издания, не станут ее читать, не придадут никакого значения той критике, которая содержится в ней по адресу их собственного миросозерцания. Да и газету чужой партии в наш век берут в руки лишь очень редко. Отдельный номер газеты впрочем и не может оказать сколько-нибудь серьезного влияния. Изолированный номер газеты любого лагеря не дает ясного представления о взглядах этого лагеря и поэтому не может оказать влияния на читателя. Большинство людей из массы кроме того вынуждено считать каждый свой пфенниг и уже по одному этому от рядового человека нельзя ожидать, что он подпишется на газету противного лагеря только для того, чтобы иметь возможность объективно разобраться в разногласиях. Из десяти тысяч человек едва ли найдется один, который поступит так. Только тогда, когда человек уже завербован данным движением, он подпишется на газету партии и то главным образом для того, чтобы быть в курсе своей же партийной жизни.
Совсем другое дело - короткая прокламация, написанная "разговорным" языком. Если прокламацию раздают бесплатно, то ее уже довольно охотно берут в руки. Известную роль играет тут и то, чтобы в заголовке была обозначена тема прокламации. Если дело идет о вопросе, который в данную минуту интересует всех, если тема эта на устах у всех, то прокламацию берут наперебой. Такой листок обыкновенно просматривают более или менее внимательно, такому листку иногда удается направить внимание читателя в новую сторону, вызвать у него интерес к новому движению и т.д. Но и листок даже в самом благоприятном случае дает только легкий толчок в определенном направлении. Довести дело до конца, т. е. завоевать человека, он не может. Листок может только обратить внимание прочитавшего его на какой-нибудь новый факт, новый лозунг и т. п. Закрепить влияние листка приходится другими средствами. Сюда относится прежде всего массовое собрание.
Если данный человек начал склоняться в сторону определенного нового молодого движения, то вначале он все-таки чувствует себя еще неуверенно. И тут-то именно приходит на помощь массовое собрание. Картина большого собрания, состоящего из людей одного и того же настроения, большею частью действует одобряюще на человека, только еще собирающегося вступить в ряды нового движения. Возьмите солдата на фронте. Вместе со своей ротой, с батальоном, окруженный со всех сторон товарищами, он идет в бой смелее, нежели тогда, когда он предоставлен сам себе. В кучке он чувствует себя все-таки еще в некоторой безопасности, хотя на самом деле это вовсе не так.
Когда человек попадает на большое собрание или на большую демонстрацию, это не только подкрепляет его настроение, но дает ему определенную связь с единомышленниками, вырабатывает в нем корпоративный дух. Если данный человек является только первым сторонником нового учения на давнем заводе, в данном предприятии, мастерской и т. д., то ему иногда приходится трудновато и он подбодряется, когда видит, что он является солдатом большой армии, членом обширной корпорации. Это ощущение он впервые получает только тогда, когда попадает на первое большое массовое собрание или массовую демонстрацию. Из своей маленькой мастерской или из своего большого предприятия, где отдельный человек однако чувствует себя совсем маленьким, новый сторонник нового движения впервые попадает на массовое собрание. Тут он сразу видит тысячи и тысячи людей того же настроения. Его сразу окружает атмосфера шумного энтузиазма, свойственная собранию, где присутствует три-четыре тысячи человек одного лагеря. Эта атмосфера увлекает. Очевидный для всех успех собрания пробуждает подъем и в этом новом посетителе и впервые окончательно освобождает его от живших еще в нем внутренних сомнений. Человек невольно поддается тому волшебному влиянию, которое мы называем массовым самовнушением. Воля, страсть, сила тысяч аккумулируется в каждом отдельном участнике собрания. Человек, переступивший порог собрания еще с некоторым сомнением в груди, теперь покидает его с гордо поднятой головой: он обрел полную веру в свое дело, он стал членом определенного коллектива.
Наше национал-социалистическое движение никогда не должно позабывать обо всем этом. Мы никогда не поддадимся внушению буржуазных олухов, которые, видите ли, очень хорошо понимают все и однако, ухитрились проиграть большое государство, проиграть господство своего собственного класса. Да, они страшно умны, эти господа; они умеют все и не сумели сделать только одной мелочи - не сумели помешать тому, чтобы весь немецкий народ попал в объятия марксизма. Тут они провалились самым жалким образом. Не ясно ли, что их самомнение и чванство только родные братья их глупости и невежества.
Если эти господа не хотят признать великого значения за устным словом, то это объясняется очень просто тем, что сами они слишком хорошо убедились в бессилии своего слова.
В 1919-1920 гг., а также в 1921 г. я лично считал необходимым посещать буржуазные собрания. Они неизменно производили на меня такое же впечатление, какое я в свои детские годы получал, когда мне приказывали выпить ложку рыбьего жира. Выпить приходится и, говорят, что рыбий жир очень полезен, но вкус его отвратителен! Если бы можно было весь немецкий народ на веревках приводить силой на эти буржуазные собрания и если бы до конца представления можно было его там удержать, закрыв заранее двери, то в течение нескольких столетий это, может быть, и дало бы определенные результаты. Но о себе лично скажу, что жизнь потеряла бы для меня в этом случае всю свою прелесть и я, пожалуй, перестал бы радоваться тому, что являюсь немцем. К счастью однако на веревке народ не приведешь на эти собрания. Вот почему не приходится удивляться, что здоровая безыскусственная масса народа избегает этих буржуазных "массовых собраний", как черт ладана.
Я лично имел удовольствие видеть живьем этих сомнительных пророков буржуазного миросозерцания и я должен сказать, что с тех пор перестал удивляться тому, что эти господа не придают большого значения устному слову. Я посещал тогда собрания демократов, дейч-национале, немецкой народной партии, баварской народной партою (партия центра в Баварии). Что прежде всего бросалось в глаза, так это полная однородность состава аудитории. Во всех этих "массовых" собраниях на деле принимали участие только члены партии. Полное отсутствие дисциплины! Внешняя картина собрания больше напоминает толпу зевак в картежном клубе, нежели собрание народа, только что проделавшего свою величайшую революцию. И надо отдать справедливость господам докладчикам: они со своей стороны делали все возможное, чтобы еще больше сгустить скуку. Они произносили или, лучше сказать, читали речи, совершенно похожие на газетные статьи в наших "образованных" органах печати или на какой-нибудь скучный научный трактат. Почтенные ораторы старательно избегали хотя бы одного яркого слова. Иногда допускалась только натянутая тощая профессорская штука. В этот момент почтенные члены президиума считали своей обязанностью засмеяться, но и смех этот ни в коем случае не должен был быть громким. Нет, ведь это могло бы, боже упаси, заразить аудиторию, которая тоже того и гляди стала бы смеяться. Нет, члены президиума считали возможным только "благородно" улыбаться. Сдержанность прежде всего! И вообще этот президиум!
Однажды случилось мне присутствовать на буржуазном собрании в Мюнхене в Вагнеровском зале. Это была манифестация по случаю юбилея Лейпцигской битвы. Речь держал какой-то почтенный старец, профессор какого-то из университетов. На трибуне сидел президиум. Слева - один монокль, справа - другой монокль, посередине какой-то субъект без монокля. Все трое в наглухо застегнутых сюртуках. Впечатление получалось такое, что перед нами не то судьи, только что произнесшие кому-то смертный приговор, не то пасторы, которые сейчас собираются крестить ребенка. Так называемая речь докладчика, которая будучи напечатана может быть и произвела бы какое-нибудь впечатление, при устном произнесении действовала просто ужасно. Через три четверти часа все собрание от скуки впало в транс. Скука нарушалась только тем, что время от времени отдельные господчики или отдельные дамочки поднимались и уходили. Тишина нарушалась еще шумом, производимым кельнершами, да зевотой отдельных "воодушевленных" слушателей. В одном углу зала я заметил троих рабочих, пришедших сюда то ли из любопытства, то ли по поручению своей организации. Я занял место около них. Рабочие эти только иронически переглядывались друг с другом, а затем стали друг друга толкать в бок, приглашая к выходу. Наконец они тихонько поднялись и, стараясь не производить ни малейшего шума, вышли из зала. Было ясно, что они и не хотят произвести никакого шума: видя этакое сборище, они должны были придти к выводу, что не стоит труда мешать этим людям скучать. Я остался. Собрание стало приближаться к концу. Голос докладывавшего профессора становился все слабее. Почтенный оратор кончил. Тогда поднялся субъект, сидевший посередине между двумя моноклями, и стал подробно излагать присутствующим немецким "братьям и сестрам", сколь благодарен он сам и сколь благодарны должны быть все присутствующие высокоуважаемому профессору Икс за его замечательный, исключительный, изумительный доклад, который был так основателен и глубок, который так многому всех нас научил и который составит для нас целое "внутреннее переживание" и вообще является "крупным событием". Было бы профанированием этой торжественной минуты, продолжал председатель, если бы после такого глубокого доклада мы допустили бы еще какую-нибудь дискуссию. Я думаю, что выражу мнение всех присутствующих, если заявлю, что никакой дискуссии не надо, и вместо этого приглашаю всех встать и провозгласить единодушное "ура" и т. д. В заключение председатель приглашал спеть "Дейчланд убер аллес". Собрание кое-как запело. Но когда дело дошло только до второй строфы, число поющих сразу упало. Припев был поддержан опять большим количеством голосов, а когда дело дошло до третьей строфы, поющих стало еще меньше. Мне стало ясно, что почтенное собрание не знает даже текста нашей великой патриотической песни. Но стоит ли в самом деле такому "высокому" собранию знать наизусть народную песню!
На этом собрание разошлось, вернее сказать, разбежалось. Одни торопились в пивную, другие - в кафе, третьи - просто на свежий воздух.
Да, на свежий воздух! Сюда стремился и я всей душой. После спертой атмосферы такого собрания это было вполне понятно. И это называется манифестацией в память великой героической битвы, в которой участвовали сотни тысяч сынов нашего народа! Хотелось только плеваться.
Такие "манифестации" правительство любит. Это действительно "спокойные" собрания. Господину министру не приходится беспокоиться тут, как бы не вышло какого-нибудь беспорядка, как бы волны энтузиазма внезапно не поднялись выше нормального уровня, допускаемого буржуазными приличиями. Тут нашим правителям не приходится бояться, что воодушевленная масса выйдет из зала, построится в стройные ряды и дружным железным шагом пройдет по всем главным улицам города с пением, скажем, нашего национал-социалистического гимна. Нет, наша, любящая спокойствие, полиция может не тревожиться. Тут никаких неприятностей не будет. Люди отправятся только в пивные и в кафе...
Нет, такими гражданами власть может быть довольна!..
* * *
Наши национал-социалистические собрания уж конечно не являлись этакими "мирными" собраниями. Здесь два враждебных миросозерцания вступали в открытый бой друг с другом. Наши собрания отнюдь не кончались тривиальным пением, никому ненужным и никого не зажигавшим. Наши собрания большею частью кончались взрывом настоящей фанатической страсти и подлинного национального энтузиазма.
Нам было ясно с самого начала, что на наших собраниях безусловно необходимо обеспечить слепую дисциплину и прежде всего гарантировать настоящий авторитет президиумам наших собраний. Ибо речи наших ораторов конечно совершенно не были похожи на бесцветную болтовню буржуазных "референтов"; речи наших докладчиков и своим содержанием и своей формой всегда вызывали в противниках бешеную злобу и попытки возражения. Насчет недостатка противников на наших собраниях жаловаться не приходилось. Как часто появлялись они на наши собрания целыми большими толпами, распределив заранее между собою роли! И на лицах всех можно было прочитать: "сегодня мы с ними покончим"!
Зачастую красные приводили на наши собрания своих людей буквально целыми колоннами, причем конечно заранее накачивали этих людей в том направлении, что сегодня же вечером они нас должны разгромить окончательно. Зачастую красные делали абсолютно все приготовления к тому, чтобы взорвать наши собрания. Только решительность и энергия наших президиумов, только быстрота и натиск нашей охраны собраний могли помешать этим заговорам. Действительно, красным было от чего придти в бешенство. Уже один красный цвет наших плакатов привлекал к нам аудиторию и из числа красных. Средний буржуа не переставал возмущаться по поводу того, что и мы, национал-социалисты, избрали красный цвет. В этом видели с нашей стороны, по крайней мере, двусмысленность. Мудрые вожди дейч-националов нашептывали друг другу подозрения, что мы-де на деле являемся только разновидностью марксистов, что, может быть, мы и вообще-то только скрытые марксисты или еще и того лучше - социалисты. Разницы между социализмом и марксизмом эти мудрецы до сих пор не поняли. Особенное возмущение среди этих мещан вызывало то обстоятельство, что мы на наших собраниях обращались к аудитории не со словами "милостивые государи и милостивые государыни", а со словами: "соотечественники и соотечественницы". Ну, а когда узнали, что в своей собственной среде мы друг друга величаем "партийными товарищами", то наш "марксизм" стоял уже вне всяких подозрений. Не раз мы прямо тряслись от смеха по поводу страхов этих буржуазных зайцев и их остроумных догадок насчет нашего происхождения, наших намерений и наших целей.
Красный цвет для наших плакатов мы избрали конечно не случайно, а по зрелом размышлении. Мы хотели этим как можно больше раздразнить красных, вызвать у них возмущение и провоцировать их на то, чтобы они стали ходить на наши собрания хотя бы только с целью срыва их. Нам было важно, чтобы люди эти вообще пришли и чтобы часть их нас выслушала.
Забавно было в эти годы наблюдать колебания и беспомощность наших противников, не знавших какую же тактику выбрать по отношению к нам.
Сначала красные предложили своим сторонникам не обращать на нас внимания и бойкотировать нас.
Так рабочие, как правило, и поступали. Но с течением времени отдельные рабочие все-таки стали просачиваться на наши собрания. И так как число их становилось все больше, а впечатление, производимое нашим учением на них, все сильнее, то вожаки все-таки стали нервничать и пришли в беспокойство. В конце концов они стали приходить к выводу, что просто отмалчиваться неудобно и что к нам нужно применить террор.
Теперь вожаки обращаются к "сознательным рабочим" с другим призывом: пусть они идут на наши собрания с тем, чтобы дать там отпор "реакционно-монархической провокации"; пусть вожди национал-социалистов познакомятся-де с кулаками честных пролетариев.
В результате этого получалась уже иная картина. Уже за три четверти часа начала собрания помещение обыкновенно переполнено рабочими. Собрание напоминает пороховой погреб, в любую минуту готовый взлететь на воздух. Фитиль уже заряжен, и вот-вот раздастся взрыв. Однако на деле получалось иное. Рабочие приходили к нам как противники и враги, а уходили с собрания если уже не как друзья, то по крайней мере как люди, призадумавшиеся над правотой своего собственного учения. Постепенно картина еще больше менялась в нашу пользу. Обыкновенно после трехчасового моего доклада вся аудитория - как друзья, так и недавние враги - превращалась в единую воодушевленную массу друзей. Настроение создавалось такое, что противникам нельзя было уже и мечтать взорвать собрание. Тогда вожаки опять начинали трусить и переходили на сторону тех, которые раньше предлагали не ходить на наши собрания. Опять в рядах марксистских вожаков укреплялось то мнение, что единственно правильной тактикой по отношению к нам будет бойкот наших собраний.
Опять в течение некоторого времени сторонники красных переставали приходить на наши собрания, но спустя короткое время игра опять начиналась сначала.
Полный запрет ходить на наши собрания не удавался. "Товарищи" все же приходили на них во все более и более значительных количествах. Тогда опять побеждали сторонники более радикальной тактики: наши собрания надо-де во что бы то ни стало взрывать.
Но вот проходят два, три, восемь, десять наших собраний; попытки срыва не удаются, и каждый раз часть красных переходит на нашу сторону. Тогда внезапно опять раздается старый пароль: "Пролетарии, товарищи, рабочие и работницы, бойкотируйте собрания этих национал-социалистических провокаторов!".
Те же вечные колебания можно было наблюдать и в красной прессе. То пытаются нас замалчивать, то, убедившись, что это не приводит к цели, избирают противоположную тактику. Тогда начинают нас склонять во всех падежах каждый божий день. При этом рабочим усердно доказывают прежде всего, насколько смешны мы, национал-социалисты. Но скоро вожаки опять убеждаются, что они только достигают противоположных результатов, ибо у многих рабочих естественно возникает вопрос: если национал-социалисты так смешны и ничтожны, то на кой же черт так много о них писать. У рядовых рабочих начинает просыпаться любопытство. Тогда газеты красных внезапно делают новый поворот: над нами уже не просто издеваются, а изображают нас как самых страшных преступников во всей истории человечества. В красных газетах появляются десятки статей, имеющих задачей еще и еще раз доказать преступность наших намерений. Затем пускают в ход россказни о разных скандальных историях, от начала до конца, конечно, выдуманных. Но скоро вожаки убеждаются, что и этот способ борьбы ни к чему не приводит. По сути дела все это нам только помогало, ибо только приковывало внимание к нам и к нашему движению.
Я уже и тогда считал: пусть они нас высмеивают или ругают, пусть изображают нас комедиантами или преступниками, лишь бы только они побольше говорили о нас, лишь бы только рабочие заинтересовывались нашим движением и начинали видеть в нас определенную силу, с которой раньше или позже придется считаться.
Что мы действительно представляем собою и чего мы действительно хотим, с этим вожаки еврейской прессы в один прекрасный день познакомятся очень хорошо. В этом мы были вполне уверены.
Если в то время дело однако не доходило до прямых срывов наших собраний, то это в значительной мере объясняется прежде всего невероятной трусостью господ вожаков красных. Их любимой тактикой было посылать на наши собрания маленьких людишек, а самим дожидаться результатов затеваемого скандала на улице - недалеко от помещения, где происходит само собрание.
Обыкновенно мы бывали в курсе всех планов этих господ, вплоть до деталей и подробностей. Это объясняется, во-первых, тем, что мы, исходя из соображений целесообразности, нередко оставляли многих из своих товарищей в красных организациях. А во-вторых, это объяснялось тем, что заправилы красных по обыкновению не умели держать язык за зубами. Мы уже говорили о том, что у паев Германии вообще не умеют молчать. В данном случае болтливость приносила пользу национальному делу. Вожаки красных не умели удержаться от того, чтобы сразу не разболтать задуманных гениальных планов. Курица, говорят, квохчет лишь тогда, когда она уже снесет яйцо; вожаки же красных поступали наоборот. Будучи вполне в курсе планов красных, мы всегда заблаговременно принимали нужные меры, и посланным ими агентам зачастую даже не приходило в голову, что они очутятся за дверью еще раньше, чем попытаются начать скандал.
Вся эта обстановка побудила нашу партию взять дело охраны своих собраний в собственные руки. Рассчитывать тут на официальную полицейскую охрану не приходится. Напротив. Официальные власти обычно действуют так, что это идет на пользу только скандалистам. Чтобы помешать скандалу полиция обыкновенно прибегает к тому, что просто закрывает собрание. Но ведь этого только и нужно было красным. Практика нашей полиции в этом отношении представляет собою действительно предел беззакония. У нас выработался такой обычай. Если высокоуважаемая полиция узнает, что та или другая группа скандалистов хочет сорвать собрание, полиция не считает своим долгом задержать этих скандалистов, а просто-напросто запрещает самое собрание. Заурядный полицейский гений видит в этом предел государственной мудрости. Это называют у нас "превентивными мероприятиями, направленными к тому, чтобы помешать совершиться беззаконию".
Что же получается? Любая кучка решительных бандитов всегда может помешать честным людям провести задуманное ими политическое собрание. Во имя "тишины и порядка" государственная власть покорно склоняется перед волей бандитов и "просит" честных политических деятелей быть настолько снисходительными и "не провоцировать" бандитов. Если национал-социалисты назначают ряд своих собраний, а профсоюзы заявляют, что они призовут своих членов оказать сопротивление, то наша мудрая полиция не считает необходимым посадить под замок этих шантажистов, а считает за благо просто-напросто запретить наши собрания. Эти охранители закона зачастую бывали даже настолько бесстыдны, что не стеснялись сообщать нам такие вещи в письменном виде.
Чтобы обезопасить свои собрания от возможных скандалов, мы должны были поставить дело так, чтобы быть в состоянии уже в зародыше раздавить всякие такие попытки.
Кроме того мы считались еще и со следующим: любое собрание, если его охраняет только полиция, уже тем самым дискредитируется в глазах широких масс народа. То собрание, которое может состояться только благодаря усиленной охране полиции, уже не может иметь притягательной силы для масс. Низшие слои народа примыкают лишь к тем, за кем они чувствуют большую собственную силу.
Как человек мужественный скорее побеждает сердца женщин, так и соответственная партия скорее побеждает сердца народа, нежели трусливая организация, прячущаяся за спиной полиции.
Это последнее соображение играло особенно большую роль в том, что наша молодая партия сочла необходимым взвалить на свои собственные плечи задачу охраны своих публичных собраний от террора противников.
Дело охраны наших собраний мы построили на следующих двух принципах:
1. На энергичном и психологически правильном руководстве собранием.
2. На создании специальных отрядов, имеющих задачей охрану порядка на наших собраниях.
Когда мы, национал-социалисты, в ту пору устраивали собрания, то хозяевами на наших собраниях были мы и никто другой. Что именно мы являемся неограниченными хозяевами в зале, это мы давали чувствовать собравшимся непрерывно каждую минуту. Наши противники превосходно знали, что если кто-либо посмеет прибегнуть к провокации, он немедленно вылетит за дверь, и что если нас будет всего даже 10 человек на полтысячи, все равно мы не остановимся ни перед чем. Обычно тогда - особенно вне Мюнхена - на наших собраниях и господствовала такая пропорция: 10-15 национал-социалистов на 500-700 слушателей. И тем не менее ни одна провокация на наших собраниях не могла оставаться безнаказанной. Посетители наших собраний твердо знали, что мы лучше дадим убить себя, нежели капитулируем. И не раз действительно случалось на наших собраниях, что маленькая горсточка наших товарищей геройски отбивалась от громадной массы ревущих и готовых на все красных и тем не менее добивалась своего.
Конечно если бы красные решились идти до конца, они могли бы расправиться с нашей горсточкой; но господа красные знали, что раньше чем они перебьют наших 15-20 человек, мы наверняка раздробим черепа по крайней мере вдвое большему количеству их сторонников. Ну, а такого риска красные не любили.
Приступая к широкой организации наших собраний, мы научились использовать опыт и технику марксистских и буржуазных собраний.
У марксистов на собраниях издавна господствовала слепая дисциплина, так что о попытках срыва их собраний по крайней мере со стороны буржуазных противников не могло быть и речи. За то сами красные изощрялись в этих попытках по отношению к своим противникам. Они достигли в этом отношении такой виртуозности, что одно время в целом ряде областей Германии любая попытка созвать немарксистское собрание уже рассматривалась как провокация по отношению к рабочим. Особенно неистовствовали вожаки красных, если они подозревали, что на каком-нибудь собрании заговорят об их собственных грехах и разоблачат их собственную низость и ложь. Как только господа вожаки узнавали, что предполагается созыв такого враждебного им собрания, вся красная печать подымала неистовый вой. Затем эти принципиальные противники закона тотчас же бежали к первому попавшемуся полицейскому и нахально заявляли, что пусть лучше полиция сама не допустит до этой "провокации рабочих", иначе-де "будет хуже". С каждым чиновником они говорили в соответственном стиле, учитывая, насколько большим ослом является этот чиновник. Но если в виде исключения они наталкивались на действительно честного немецкого администратора, а не на жалкую тряпку, и если этот администратор не поддавался их шантажу, тогда господа красные опять прибегали к своему испытанному средству: они заявляли, что рабочие не потерпят "провокации пролетариев", и приглашали своих сторонников в таком-то количестве собраться в таком-то часу, явиться на собрание противников и "при помощи мускулистой руки рабочего положить конец этому неслыханному позору". Надо было видеть, в какое смятение приходили трусливые руководители буржуазных собраний, когда там появлялись господа красные. Чаще всего одной угрозы красных бывало достаточно, чтобы устроители собрания отказывались от самого собрания. Но если собрание не отменялось, то из трусости его открывали по крайней мере на час позже - вместо 8 часов в 9 часов вечера. В течение этого часа будущий председатель вступал в частные переговоры с явившимися противниками; лебезя перед ними, он делал тридцать три комплимента "господам из оппозиции", распространялся о том, как все устроители собрания рады и счастливы, что оппозиция явилась на собрание (чистейшая ложь!), ибо они уверены-де, что после обмена мнений (а свободу дискуссии он, таким образом, уже заранее конечно гарантировал противникам), быть может, найдется общая почва и, во всяком случае, точки зрения-де сблизятся и т. п. При этом храбрый председатель конечно не переставал божиться, что в задачи устроителей собрания, боже упаси, отнюдь не входит переубедить людей другой партии. Нет, пусть каждый свободно остается при своем мнении и предоставит свободу мнений и другим. Все, о чем председатель просит "господ из оппозиции", так это, чтобы они не прерывали докладчика: к тому же и докладчик будет-де совсем короток, а после него сразу начнутся прения. Неужели же уважаемые граждане хотят, чтобы и это наше собрание явило картину братоубийственной войны в лагере немецкого народа!
В этом духе униженно изливался будущий председатель собрания. Бррр...
Господа друзья слева конечно очень мало трогались такими увещаниями. Как только докладчик начинал свою речь, его тут же осыпали самыми бешенными ругательствами. В конце концов докладчику приходилось собирать свои бумажки и кончать. При этом часто получалось впечатление, что сам докладчик облегченно вздыхал, довольный, что мучения его быстро кончились. При неистовых воплях красных покидали эти буржуазные тореадоры арену собрания, а еще чаще просто вылетали с собрания с разбитой головой.
Вот почему господам марксистам показалось чем-то совершенно новым то, с чем им пришлось встретиться на наших национал-социалистических собраниях. Сначала они приходили в помещения наших собраний в полной уверенности, что им и здесь шутя удастся их обычная игра. "Сегодня мы кончаем с этими господами" - так хвастливо говорили они друг другу при входе напаши собрания. И как же удивлены бывали эти господа, что, не успев еще сделать второго цвишенруфа, они уже вылетали из зала собрания, как перышки, и сами не понимали при этом, как они очутились за дверями зала.
Во-первых, председатель собрания вел себя у нас совершенно по-иному. Никогда наш председатель не унижался до того, чтобы просить противников дать нам свободно говорить. Во-вторых, наш председатель ни в коем случае не обещал заранее безграничной свободы дискуссий на нашем собрании, а только заявлял, что хозяевами собраниями являемся мы, что поэтому все права на этом собрании принадлежат нам и что каждый, кто посмеет сделать хотя бы один только цвишенруф, сейчас же будет безжалостно удален из зала. Далее наш председатель считал необходимым тут же заявить, что никакой ответственности за ту судьбу, какая может постигнуть скандалистов, мы на себя не берем. Если останется время и если мы будем считать это полезным, то мы откроем некоторую дискуссию, если же нет, то не откроем. Затем председатель без дальних слов объявлял собрание открытым, и наш докладчик тотчас же приступал к докладу. Уже одно это вызывало изумление противников. Но далее в нашем распоряжении были еще, хотя и малочисленные, но превосходно организованные отряды, имевшие задачей охрану порядка на собраниях. Буржуазные партии обыкновенно вербовали распорядителей собрания из числа старых почтенных людей, которым право на уважение и авторитет давал их преклонный возраст. Но так как натравливаемая марксистами толпа плевать хотела на преклонный возраст, то пользы от этих распорядителей на буржуазных собраниях ровным счетом никакой не получалось.
Я в самом начале провел ту мысль, что отряды наших распорядителей на собраниях должны принципиально состоять только из молодежи. Наши отряды состояли частью из моих ближайших товарищей по фронту и по военной службе вообще, частью же из молодых партийных товарищей, недавно вступивших в наше движение. Я воспитывал этих товарищей в той мысли, что террор можно сломить только террором, что успех на нашей земле сужден только тем, у кого будет достаточно решимости и мужества, что мы ведем борьбу за такую великую идею, за которую не грех отдать последнюю каплю крови. Это молодежь воспитана была нами в той мысли, что если уж приходится дело решать силой, то наилучшей тактикой будет всегда наступление. Вот почему уже в очень скором времени все узнали ту истину, что наши отряды - это не члены дискуссионного клуба, а люди, проникнутые воинским духом и всегда готовые бороться не на жизнь, а на смерть.
Как страстно жаждала эта превосходная молодежь именно боевого лозунга!
Как презирало это фронтовое поколение, как ненавидело оно буржуазную слабохарактерность и трусость!
Эта превосходная молодежь теперь воочию убедилась, что ноябрьская революция была результатом только слабости и трусости буржуазных руководителей. Физической силы, чтобы защитить интересы немецкого народа, хватило бы и в ноябре 1918 г. Для этого не хватило только стойкости и ума у руководителей. Как радостно сияли, бывало, глаза этих молодых товарищей, когда я все это им разъяснял и вновь и вновь доказывал им, что самые мудрые идеи ни к чему не приведут, если у нас не хватит физической силы их защитить, что милосердная богиня мира нисходит только к сильному и что действительно прочный мир могут завоевать лишь те, кто опирается на реальные силы. Только теперь эта молодежь действительно поняла идею всеобщей воинской повинности в ее подлинно великом значении. Теперь она убедилась, сколь мертвенно было то толкование, какое давали этой идее старые чиновничьи души. Теперь моя молодежь поняла, что смысл этой идеи заключается в подлинно героической борьбе за существование своего народа, а не в борьбе за мертвый авторитет мертвого государства.
И как превосходно выполняла свою задачу эта наша прекрасная молодежь!
На каждого нарушителя порядка на наших собраниях наши отряды налетали как стая хищных птиц. Они совершенно не считались с количеством противников. Пусть врагов в зале было в десять раз больше, пусть их ранили, пусть убивали - все равно, каждый из этих молодых людей знал, что он выполняет великую священную миссию, что на нем лежит дело защиты нашего великого движения. Уже к концу лета 1920 г. организация этих наших отрядов приняла определенные формы. Весною 1921 г. мы стали формировать из них сотни, которые в свою очередь подразделялись на более мелкие единицы.
Это стало совершенно необходимо, ибо тем временем собрания наши стали все больше и больше разрастаться. Все чаще и чаще приходилось нам прибегать к самым большим залам в Мюнхене. В течение осени и зимы 1920-1921 гг. в самых больших помещениях в Мюнхене сплошь и рядом собиралась именно наша аудитория. Массовые собрания, устраиваемые германской национал-социалистической рабочей партией, все время были настолько переполнены, что каждый раз полиция закрывала двери и объявляла, что зал больше не может вместить ни одного человека.
* * *
Когда сорганизовались наши отряды, перед нами возник один новый важный вопрос. До сих пор у нас не было ни своего партийного значка, ни своего партийного знамени. Это стало вредно для движения. Без этих символов мы не могли уже обойтись ни сейчас ни тем более на будущее. Партийным товарищам нужен был значок, по которому они уже внешним образом могли бы друг друга узнавать. Ну, а на будущее уж конечно нельзя было обойтись без известного символа, который мы к тому же должны были противопоставить символам красного интернационала.
Я уже с детских лет знал, какое великое психологическое значение имеют подобные символы и как действуют они прежде всего на чувство. После окончания войны мне однажды пришлось наблюдать массовую марксистскую демонстрацию перед королевским дворцом в Люстгартене. В демонстрации этой участвовало около 120 тысяч человек. Море красных знамен, красных повязок и красных цветов - все это создавало неотразимое внешнее впечатление. Я лично мог тут убедиться, насколько такое волшебное зрелище неизбежно производит гигантское впечатление на простого человека из народа.
Буржуазные партии, не обладающие своим особым миросозерцанием, не нуждались поэтому до сих пор и в своем собственном партийном знамени. Буржуазные "патриоты" довольствовались официальным государственным флагом. Это было бы естественно, если бы дело обстояло так, что буржуазия сама создала свое государство, а стало быть и соответственные символы его. Но дело обстояло именно не так.
Империя создалась без всякого содействия со стороны германской буржуазии, а имперский флаг родился на полях войны. Но именно поэтому официальный имперский флаг и представлял собою только государственный флаг и не служил выражением какого-либо особого миросозерцания.
Только еще в немецкой Австрии буржуазия имела нечто вроде своего собственного знамени. Часть немецко-австрийского национально настроенного бюргерства присвоила себе знамя 1848 г. Этот черно-красно-золотой флаг стал официальным символом части австрийских немцев. За флагом этим тоже не стояло особое миросозерцание. Но с государственной точки зрения этот символ тем не менее представлял собою нечто революционное. Самыми непримиримыми врагами этого черно-красно-золотого флага были тогда - не забудем этого - социал-демократы, христианско-социальная партия и всю видов клерикалы. Эти партии издевались тогда над черно-красно-золотым флагом, забрасывали его грязью, ругались над ним совершенно так же, как они это проделывали в 1918 г. по отношению к черно-бело-красному знамени. Черно-красно-золотые цвета, которыми пользовались немецкие партии старой Австрии, были в свое время цветами 1848 г., т.е. цветами довольно фантастической эпохи. В Австрии за этими знаменами шла часть честных немецких патриотов. Но за кулисами движения и тогда уже осторожно прятались евреи. А вот, после того как совершилась подлейшая измена отечеству, после того как самым бесстыдным образом продали немецкий народ, марксистам и партии центра черно-красно-золотые знамена внезапно стали так дороги, что теперь они рассматривают их как свою святыню.
Так и получилось, что вплоть до 1920 г. красному знамени марксистов, в сущности говоря, не противостоял никакой другой флаг, который был бы символом другого, прямо противоположного марксизму мировоззрения. Лучшая часть немецких буржуазных партий, правда, не захотела стать под черно-красно-золотой флаг, ставший теперь флагом врагов. Но, с другой стороны, она не сумела и выдвинуть свою самостоятельную программу. В лучшем случае она выдвигала только идею простого восстановления старой империи.
Благодаря этому последнему обстоятельству черно-бело-красный флаг опять возродился и стал официальным флагом наших так называемых "национальных" буржуазных партий.
Нам было ясно, что этот флаг, который был уже побежден и разорван марксистами в обстановке очень унизительной для нашего национального достоинства, совсем не годится стать символом новой эпохи, когда главной нашей задачей становится борьба против этого же самого марксизма. Конечно, Цвет эти очень дороги и священны для нас. Это чудесное сочетание красок не может не радовать глаз каждого честного немца, боровшегося под этим знаменем и приносившего за него величайшие жертвы. Но символом новой эпохи, знаменем предстоящей теперешней борьбы цвета эти все же стать не могут.
В отличие от всех буржуазных политиков я держался того мнения, что для немецкой нации является истинным счастьем то обстоятельство, что мы потеряли официальный флаг старой империи. Пусть современная подлая республика совершает свои подлости под своим собственным знаменем. Мы должны быть только благодарны судьбе за то, что она избавила старое славное знамя старой германской империи от участи позорного проституирования его современной республикой. Пусть нынешние государства, торгующие своими собственными судьбами своих граждан, не смеют грязнить наше старое героическое черно-бело-красное знамя.
Пока существует режим ноябрьского позора, пусть он лучше пользуется своими собственными эмблемами и не смеет позорить знамена героического прошлого. Пора нашим буржуазным политикам понять, что тот, кто предлагает присвоить нынешнему режиму черно-белокрасный флаг, обкрадывает наше прошлое. Этот старый флаг соответствовал старой империи, а нынешняя республика, слава богу, избрала те цвета, которые подходят для нее.
Вот почему мы, национал-социалисты, не могли сделать своим старое официальное знамя старой империи. Наша задача - создать новое государство, а не просто пробудить от мертвого сна старый режим, погибший в результате его собственных слабостей и ошибок.
Вот почему наше движение, открывшее во имя этого кампанию против марксизма, должно иметь свое собственное новое знамя, являющееся символом грядущего нового государства.
Вопрос о том, как должно выглядеть это наше новое знамя, нас в то время сильно интересовал. Со всех сторон мы получали всевозможные проекты. Желания авторов этих проектов были конечно очень хороши, но действительно удачных проектов не было. Новый флаг должен был выражать центральные идеи нашего движения. Но вместе с тем внешняя форма его непременно должна была быть очень выразительной, притягательной, действующей на массы. Кому приходится много соприкасаться с массой, тот поймет, что и небольшие мелочи имеют в этом отношении крупное значение. Удачный партийный значок может послужить первым толчком, который пробудит интерес к новому движению у сотен тысяч людей.
С разных сторон нам предлагали белый цвет. Это было неприемлемо для нас, ибо мы ни в какой мере не хотели отождествлять наше движение со старой империей или, вернее сказать, с теми трусливыми партиями, которые видят свою единственную политическую цель в восстановлении старого режима. К тому же белый цвет вообще не является цветом, увлекающим массу. Он подходит для добродетельных старых дев и для всевозможных постных союзов, но не для великого революционного движения нашего времени, ставящего себе целью совершить величайший переворот.
Другие предлагали нам черный цвет. Черные краски недурно символизируют современное положение вещей, но зато они совершенно не выражают внутренних тенденций, заложенных в нашем движении. Затем черный цвет тоже не увлекает массы.
Бело-синие цвета, сами по себе с эстетической точки зрения очень недурные, исключались уже потому, что эти цвета являются официальным символом одного из отдельных германских государств, к тому же не пользующегося особой популярностью ввиду партикуляристских тенденций. Да и это сочетание цветов не давало сколько-нибудь ясного представления о целях нашего движения. То же самое относилось и к черно-белым цветам. О черно-красно-золотом флаге не могло быть и речи. Черно-бело-красные цвета были неприемлемы по соображениям, указанным уже раньше, по крайней мере в их прежнем виде. Это сочетание красок, вообще говоря, безусловно лучше всех остальных. Это самый могущественный аккорд красок, который вообще только возможен. Я лично все время выступал за то, чтобы так или иначе сохранить старые цвета, ибо они были для меня как для солдата не только святыней, но и казались мне с эстетической точки зрения наиболее художественными. Тем не менее я вынужден был отклонить все бесчисленные проекта, присылавшиеся мне со всех концов молодыми сторонниками движения, поскольку все эти проекты сводились только к одной теме: брали старые цвета и на этом фоне в разных вариациях рисовали мотыгообразный крест. В качестве вождя я не хотел с самого же начала опубликовать свой собственный проект, ибо допускал, что кто-нибудь другой предложит столь же хороший, а может быть и лучший проект, чем мой. И действительно один зубной врач из Штарнберга предложил совсем не плохой проект, близкий к моему проекту. Его проект имел только тот единственный недостаток, что крест на белом круге имел лишний сгиб. После ряда опытов и переделок я сам составил законченный проект: основной фон знамени красный; белый круг внутри, а в центре этого круга - черный мотыгообразный крест. После долгих переделок я нашел наконец необходимое соотношение между величиной знамени и величиной белого круга, а также остановился окончательно на величине и форме креста.
Это знамя и стало нашим знаменем. Форма повязок принята была такая же: красная повязка, внутри ее белый круг, а в центре этого круга черный крест.
Затем был выбран такой же партийный значок: белый круг на красном поле, а внутри круга черный крест. Один мюнхенский золотых дел мастер по фамилии Фюсс представил первый проект, который потом вошел в обиход.
Поздним летом 1920 г. наш партийный флаг впервые увидел свет. Он превосходно подходил к молодому нашему движению. Он был нов и молод, как само наше национал-социалистическое движение. Новое невиданное дотоле знамя производило могучее агитационное влияние.
Это был действительно достойный символ! Перед нами не только сочетание всех красок, которые мы так горячо любили в свое время. Перед нами также яркое олицетворение идеалов и стремлений нашего нового движения. Красный цвет олицетворяет социальные идеи, заложенные в нашем движении. Белый цвет - идею национализма. Мотыгообразный крест - миссию борьбы за победу арийцев и вместе с тем за победу творческого труда, который испокон веков был антисемитским и антисемитским и останется.
Спустя два года, когда наши дружины разрослись и охватывали уже много тысяч штурмовиков, возникла необходимость выработать для этой молодой организации еще один новый символ победы: специальный штандарт. Проект штандарта я тоже выработал сам, а затем передал его одному золотых дел мастеру - Гару для исполнения. С тех пор штандарт тоже принадлежит к числу победоносных символов нашего движения.
Собрания наши в 1920 г. стали происходить все чаще и чаще. В конце концов мы стали устраивать по два собрания в неделю. Перед нашими плакатами всегда толпилось множество людей. Самые большие залы Мюнхена всегда были переполнены. Десятки тысяч обманутых марксистами рабочих перешли на нашу сторону и тем самым были возвращены в лоно борцов за новое будущее свободное немецкое государство. Теперь в Мюнхене нас знала уже широкая публика. О нас заговорили. Слово "национал-социалист" было у всех на устах, и все уже понимали, что это слово означает определенную программу. Систематически росло число наших сторонников и увеличивалось число членов организации. Зимою 1920/21 г. мы выступали уже в Мюнхене как сильная партия.
Кроме марксистских партий и нас в Мюнхене не было тогда никакой другой партии с таким массовым влиянием. Во всяком случае не было другой национальной партии с таким массовым влиянием. Пятитысячная аудитория в зале "Киндл" не раз заполнялась нашими слушателями так, что яблоку негде было упасть. В Мюнхене оставалось только одно большое помещение, в котором мы еще не решались устраивать свои собрания: цирк Кроне.
В конце января 1921 г. Германия опять переживала особенно тяжелые времена. Парижское соглашение, обязывавшее Германию к выплате безумной суммы в 100 миллиардов золотых марок, входило в силу и начинало давить на народ самым беспощадным образом.
В Мюнхене издавна существовал блок так называемых патриотических союзов. И вот этот блок проектировал теперь устроить большое собрание протеста по этому поводу.
Время было горячее, ждать было нельзя. Я лично очень нервничал по поводу того, что принятое решение о большом собрании протеста все откладывалось и затягивалось. Сначала проектировалась манифестация на Королевской площади. Затем этот план был оставлен из опасения, что манифестация будет разогнана красными. Потом был выдвинут проект манифестации по Аллее полководцев. Но затем и этот проект был сдан в архив, и в конце концов остановились на проекте общего собрания в том же помещении "Киндл". Между тем дело все затягивалось. Так называемые большие партии вообще не обращали внимания на это событие, а блок патриотических союзов все не решался точно назначить день предполагаемой манифестации.
Во вторник 1 февраля 1921 г. я стал настоятельно требовать, чтобы наконец принято было решение. Мне обещали, что в среду решение будет принято. Наступила среда, и я потребовал окончательного ответа. Но ясного ответа я опять не получил. Мне было заявлено, что блок "рассчитывает" на следующей неделе в среду непременно устроить эту манифестацию.
Но это было уже слишком. Мое терпение лопнуло, и я принял решение устроить это собрание протеста на свой собственный страх и риск. В ту же среду после обеда я в течение 10 минут продиктовал машинистке листовку и поручил нанять помещение в цирке Кроне на следующий же день в четверг 3 февраля.
В ту пору это было очень рискованное предприятие. Неизвестно было, удастся ли собрать такую аудиторию, которая смогла бы заполнить это колоссальное помещение. Но кроме того существовала еще та громадная опасность, что придут красные и сорвут собрание.
Наши дружины были еще слишком слабы для такого колоссального помещения. Конкретного плана действий на случай попыток срыва собрания у меня тоже еще не было. Мне тогда еще казалось, что сорвать собрание в таком громадном помещении вообще гораздо легче, чем в меньшем зале. Но опыт показал, что в этом отношении я был совершенно неправ. Дело обстоит как раз наоборот. В этом большом помещении гораздо легче справиться с нарушителями порядка, чем в переполненном до краев меньшем зале. Ясно было только одно: если нас постигнет неудача, мы можем быть отброшены назад надолго. Если бы красным один раз удалось разогнать наше собрание, это одним ударом лишило бы нас ореола и придало бы противнику духу повторять такие попытки на каждом нашем дальнейшем собрании. Это привело бы к саботажу всех наших дальнейших собраний и прошло бы, быть может, несколько месяцев, прежде чем мы смогли бы оправиться от удара.
Но решение было принято. Оставалось действовать. Для распространения нашего листка и плакатов мы имели в своем распоряжении только один день, а именно четверг. Уже с утра, к нашему огорчению, пошел дождь. Были все основания опасаться, что многие предпочтут остаться дома, чем по дождю и снегу идти на собрание, где к тому же возможна кровопролитная драка.
В четверг утром я стал серьезно опасаться, удастся ли нам собрать достаточно большую аудиторию, чтобы заполнить такое гигантское помещение. Если бы это не удалось, вся вина пала бы на мою голову и мое положение перед блоком было бы неважное. Я решил тут же выпустить еще пару летучек. Немедленно я продиктовал текст, дал напечатать листки и приступил к их распространению. Летучки естественно содержали приглашение на собрание. Затем я нанял два грузовика, задрапировал их красной материей, водрузил на них несколько партийных знамен и посадил на каждый из грузовиков по 15-20 товарищей. Они получили приказ объехать все улицы города, разбросать всюду листки и вообще вести пропаганду в пользу нашего собрания. Это был первый случай, когда на улицах Мюнхена появились грузовики со знаменами, принадлежавшими немарксистской партии. Буржуазное население города с раскрытыми ртами следило за разъездами красных грузовиков с нашими знаменами. В рабочих же кварталах по адресу наших грузовиков раздавались проклятия, рабочие грозили кулаками в воздух и ругались по поводу новейшей "провокации по адресу пролетариев". Ведь до сих пор никто не сомневался в том, что большие собрания имеют право созывать только марксисты и разъезжать со своими знаменами на грузовиках имеют право тоже только они.
К семи часам вечера помещение цирка не было еще полно. Каждые десять минут мне сообщали по телефону о положении дел. Я сам изрядно нервничал. Когда мы устраивали наши собрания в других помещениях, то к семи часам или к семи с четвертью зал уже обыкновенно бывал полон. Но скоро положение стало разъясняться: я просто не учел гигантских размеров помещения цирка. В прежних залах наших собраний тысяча человек составляла уже заметную величину. В помещении же цирка Кроне такое количество людей было совершенно незаметно. Минут через 20 я стал получать уже более благоприятные сведения. В три четверти восьмого мне сообщали, что помещение уже на четыре пятых заполнено и что большие массы народа толпятся еще перед билетными кассами. Тогда я отправился в цирк.
Я подъехал к помещению цирка без двух минут восемь. Перед цирком все еще толпилась громадная масса людей. Частью это были просто любопытствующие, но частью и противники из числа тех, которые предпочитали выжидать событий на улице.
Когда я вошел в зал, я увидел перед собою гигантскую массу людей, сердце мое забилось такой же радостью, как это было год тому назад во время первого нашего большого собрания в большом зале мюнхенской Придворной пивной. Насколько велик успех, это я понял лишь тогда, когда, пробравшись через человеческую стену, я взошел на трибуну и смог лучше обозреть аудиторию. Зал показался мне похожим на гигантскую раковину, переполненную тысячами и тысячами людей. Арена цирка также вся занята была посетителями. Продано было более 5600 билетов. А если сюда прибавить еще известное количество безработных, неимущих студентов и нашу собственную охрану, то аудитория была никак не меньше, чем шесть с половиной тысяч человек.
Мой доклад был озаглавлен: "Гибель или светлое будущее". Когда я взглянул на аудиторию, сердце мое забилось уверенностью: не гибель, а именно светлое будущее!
Я начал свой доклад и проговорил около двух с половиной часов. Уже после первого получаса чувство подсказывало мне, что настоящее собрание превратится в громадный наш успех. Я почувствовал, что речь моя доходит до сердца каждого из слушателей. Уже после первого часа меня начали прерывать все более и более бурными аплодисментами. Спустя два часа в зале наступила та напряженная и торжественная тишина, которую я впоследствии не раз переживал в этом же помещении и которая незабываема для всех участников таких наших собраний. Затаив дыхание, гигантская толпа ловила каждый звук. А когда я произнес последнее слово своей речи, толпа разразилась бурным восторгом, вся поднялась с места, и из всех грудей вырвалось могучее пение "Дейчланд убер алес".
Я сам находился под огромным впечатлением происшедшего. Как завороженный продолжал я стоять на трибуне и наблюдать, как гигантский человеческий поток в течение целых 20 минут выливался из центральных дверей наружу. Когда народ разошелся, я полный счастья медленно отправился домой.
С этого собрания в цирке Кроне были сделаны снимки. Эти фотографии лучше чем какие угодно слова показывают величие собрания. Некоторые буржуазные газеты напечатали снимки и дали небольшие заметки, в которых говорилось о том, что это была "национальная" манифестация, но по обыкновению замалчивались имена устроителей.
Это собрание впервые подняло нашу партию над уровнем обычных шаблонных партий. Теперь никто уже не мог пройти мимо нашего движения. Чтобы подчеркнуть, что перед нами не просто мимолетный успех, не случайный эпизод, я тотчас же принял меры к тому, чтобы на следующей неделе повторить такое же собрание в этом же помещении. Успех получился такой же. Гигантское помещение было опять переполнено настолько, что я тут же решил на следующей же неделе устроить третье такое собрание. Это третье собрание было переполнено в такой же мере и прошло с таким же подъемом.
Так начался для нас 1921 г. в Мюнхене. Теперь я перешел к устройству двух, а иногда и трех массовых собраний в неделю. Теперь наши собрания постоянно происходили именно в цирке, и все вечера имели одинаково большой успех.
В результате число сторонников быстро возросло; сильно увеличилось также число членов партии.
Такие успехи не могли конечно оставить равнодушными и наших противников. Мы уже сказали, что противники прибегали то к замалчиванию нашего движения, то к террору. Теперь они убедились, что ни то ни другое не помогло. После некоторых колебаний противники вновь приняли решение прибегнуть к террору, но сделать это с такой силой, чтобы надолго отучить нас от устройства собраний.
Внешним поводом они избрали некое очень таинственное покушение на их депутата Эргардта Ауэра. На этого Эргардта Ауэра будто бы кто-то ночью напал с револьвером. Правда, он не был ранен и вообще неизвестно, стреляли ли в него, но версия была пущена такая, что имело место покушение. Конечно изумительное присутствие духа и необычайное мужество социал-демократического вождя не только помешали преступному покушению совершиться, но и обратили в бегство таинственных преступников. Преступники убежали так быстро, что полиции так никогда и не удалось набрести даже на их след. Но именно этот повод показался красным подходящим, чтобы опять начать безмерную травлю нашего движения и опять начать хвастаться, как беспощадно они разделаются с нами. Теперь - угрожала местная с.-д. газета - приняты уже вполне достаточные меры, чтобы раз навсегда раздавить нас. Мускулистая рука рабочих положит-де предел всем нашим крикливым успехам. Спустя несколько дней, красные назначили и срок нападения. С этой целью они остановились на собрании, в котором должен был выступать я лично. Дело шло о собрании в большом зале Придворной пивной.
4 ноября 1921 г. между 6 и 7 часами пополудни я получил точные известия, что решено во что бы то ни стало взорвать наше собрание и что с этой целью со многих красных предприятий посланы специально большие массы рабочих.
Только благодаря несчастному стечению случайных обстоятельств, мы не получили этого сообщения гораздо раньше. Дело в том, что как раз в этот день мы меняли помещение своей партийной организации и переходили в новое. Но в новом помещении продолжали работать, и мы не сразу могли там устроиться. В старом помещении телефон уже был снят, а в новое мы не успели еще его перенести. Несколько раз в течение дня нам пытались звонить, чтобы сообщить нам о готовящемся скандале, но вследствие указанных обстоятельств не могли дозвониться.
Так как мы не знали о готовящихся событиях, то случилось так, что на собрании присутствовала только очень слабая наша дружина. Не было даже целой сотни. Присутствовавший отряд насчитывал всего 46 человек. Наш осведомительный аппарат в то время был налажен еще плохо, и при тогдашней службе связи мы в течение какого-нибудь одного часа не в состоянии были мобилизовать достаточное подкрепление. К тому же в прошлом не раз бывали ложные тревоги и получавшиеся сведения не оправдывались. Недаром старая пословица говорит, что заранее назначенные революции никогда не происходят. Это правило подтвердилось и на опыте наших собраний.
В результате всех этих обстоятельств мы не смогли принять всех тех мер, которые были бы приняты, если бы мы заблаговременно знали о готовящемся.
Данное помещение к тому же казалось нам менее удобным для упражнения красных. Обыкновенно мы больше боялись за цирк, вообще за собрания, происходившие в более крупных помещениях. Но в этот день мы получили урок, убедивший нас в противном. Все эти проблемы мы впоследствии изучили досконально, можно сказать, научно. Результаты, к которым мы пришли, были крайне поучительны и сослужили большую службу нашим отрядам штурмовиков на будущее.
Когда я в три четверти восьмого вошел в небольшой зал, прилегающий к главному помещению, где должно было происходить собрание, не было уже никаких сомнений в том, что красные действительно подготовили провокацию. Главный зал был уже переполнен, и полиция больше никого уже не пускала. Противники явились очень рано и заняли много мест в зале. Большинство же наших сторонников уже не могли проникнуть в помещение собрания. Наш маленький отряд штурмовиков поджидал меня в небольшом зале, прилегавшем к главному помещению. Я приказал закрыть двери, ведущие в главное помещение, и решил переговорить сначала с моими штурмовиками. Без дальних слов я объяснил своим молодцам, что сегодня им вероятно впервые представится случай показать на деле, насколько они преданы нашему движению. Я заявил, что никто из нас не должен и не смеет покинуть зал собрания - разве что его вынесут оттуда мертвым. Я сказал им, что сам я во что бы то ни стало останусь в зале собрания и надеюсь, что никто из них меня не покинет. Если же я замечу, что кто-нибудь из них струсит, то я лично сорву с него повязку и отниму у него партийный значок. Затем я дал им приказ при первых же попытках внести беспорядок в собрание моментально наступать, памятуя, что наступление есть лучшая защита.
Ребята ответили мне троекратным "ура". Голоса их были взволнованы.
Вслед за этим я попал в большой зал. Теперь я мог собственными глазами убедиться в том, какая создалась ситуация. Противники сидели густыми рядами и пытались пронзить меня уже одними взглядами. Многие из них смотрели на меня с нескрываемой ненавистью, а другие стали делать совершенно недвусмысленные замечания с мест. Сегодня нам "приходит конец", сегодня нам "раз навсегда" закроют рот; многие намекали на то, что нам прямо "выпустят кишки" и т. д. в том же духе. Господа эти слишком были уверены в своем перевесе сил и чувствовали себя соответственным образом.
Тем не менее собрание было открыто, и я приступил к докладу. Мой стол в этом помещении обыкновенно ставился в середине зала вдоль его большой стены. Таким образом я обыкновенно находился в самом центре аудитории. Этим может быть и объясняется то обстоятельство, что в данном зале мне удавалось вызвать настроение более подъемное, чем в каком-либо другом.
На этот раз перед самым моим носом, особенно слева от меня сидели сплошь противники. Это были все физически крепкие люди, главным образом молодежь с фабрик Кустермана, Маффея и др. Вдоль всей левой стены зала они сидели очень густо, и ряды их доходили вплоть до моего стола. Я сразу заметил, что они стали накапливать около своих скамей возможно большее количество кружек из-под пива. Они заказывали все новые и новые порции, а опорожненные кружки ставили под стол. Так накопили они целые батареи кружек. Трудно было ожидать, что при таких обстоятельствах дело может кончиться сколько-нибудь благополучно.
Тем не менее я уже успел проговорить около полутора часов - несмотря на все цвишенруфы. Начинало уже казаться, что мы овладели полностью положением. Вожаки, присланные для устройства скандала, по-видимому сами начали так думать. Это видно было по тому, как они становились все более и более беспокойными, куда-то выходили, затем вновь возвращались и все более и более нервно о чем-то нашептывали своей пастве.
Парируя один из цвишенруфов, я допустил небольшую психологическую ошибку и сам почувствовал это тотчас же после того, как слова слетели с моих уст. Это и послужило сигналом к началу скандала.
Раздалось несколько гневных выкриков, и в этот момент какой-то субъект внезапно вскочил на стул и заорал "свобода". По этому сигналу печальные рыцари "свободы" и приступили к делу.
В течение нескольких секунд весь громадный зал превратился в свалку. Кругом - дико ревущая толпа, над головами которой как снаряды летают бесчисленные глиняные кружки. Улюлюканье, крики и вопли, треск сломанных стульев, звон разлетающихся вдребезги кружек, словом ад!
Таков был этот сумасшедший спектакль. Я остался невозмутимым на своем месте и смог отсюда наблюдать, как превосходно исполняли свои обязанности мои молодцы.
Посмотрел бы я в аналогичной обстановке на любое буржуазное собрание!
Скандалисты еще не успели войти в роль, как мои штурмовики (так суждено было называться им с этого дня) уже перешли в наступление. Как стаи разъяренных волков устремились на них мои штурмовики, группируясь маленькими кучками по 8-10 человек. Немедленно мои молодцы стали выкидывать скандалистов из зала. Уже минут через пять со всех моих молодцов струилась кровь. Многих из этой дружины я впервые тогда как следует узнал. Во главе их стоял мой храбрый Морис. Затем я тут впервые узнал Гесса, который ныне является моим личным секретарем, и многих, многих других. Даже те из них, которые были ранены тяжело, продолжали драться, пока сколько-нибудь держались на ногах. Весь этот ад продолжался почти 20 минут. Затем однако, противники, которых было не меньше 700-800 человек, были выбиты из зала и летели стремглав с лестницы. Только в левом углу зала еще держалась большая группа противников, оказывавшая ожесточенное сопротивление. В это время у входной двери по направлению к трибуне раздалось два револьверных выстрела, после чего поднялась бешеная пальба. Мое сердце старого солдата испытало настоящее удовольствие. Обстановка начинала напоминать настоящую перестрелку на фронте.
Кто именно стрелял, уже нельзя было понять. Ясно было только одно, что с этой секунды ярость моих обливающихся кровью ребят только усилилась. В копне концов им удалось справиться с последней группой противников и полностью очистить зал.
С момента начала боевых действий прошло примерно 25 минут. Теперь зал выглядел так, будто в нем только что разорвалась граната. Многим из моих сторонников пришлось сделать перевязки тут же на месте, других пришлось, увезти в больницу. Но господами положения остались мы. Председательствовавший на этом собрании Герман Эссер встал и невозмутимо сказал: "Собрание продолжается. Слово имеет докладчик". И я продолжал.
Когда мы уже закрыли собрание, внезапно вбежал возбужденный полицейский чиновник и, дико размахивая руками, закричал: "Собрание распускаю".
Невольно расхохотались мы при виде этого запоздавшего блюстителя порядка. Как похоже это на этих героев! Чем мельче масштаб эпос господ, тем больше они важничают и встают на ходули.
Многому важному научились мы в ходе этого собрания. Противники тоже однако получили уроки, которые не скоро забыли.
До самой осени 1923 г. местная с.-д. газета ("Мюнхенская почта") не решалась нам больше угрожать "мускулистой рукой рабочего".
Выше я упоминал о блоке немецких патриотических союзов. Здесь я хочу коротко остановиться на проблеме таких блоков вообще.
Обыкновенно под блоком понимают соглашение нескольких союзов или организаций, которые, чтобы облегчить свою работу, вступают в известное сотрудничество, создают общие руководящие органы с большей или меньшей компетенцией и затем приступают к совместным действиям. Уже из одного этого ясно, что тут дело должно идти о союзах или партиях, цели и пути которых не должны слишком отличаться друг от друга. Обыкновенно так и считают. Средний обыватель бывает обыкновенно очень обрадован, когда слышит, что такие-то и такие-то организации наконец образовали блок, отодвинули на задний план "все то, что их разъединяет", и выдвинули вперед "то, что их объединяет". При этом обыкновенно полагают, что в результате такого объединения непременно получается невесть какое увеличение сил, что слабые дотоле отдельные группы теперь внезапно выросли в огромную силу.
По большей части это совершенно неверно.
Чтобы как следует разобраться в этой проблеме, по-моему, надо прежде всего поставить себе вопрос: если данные группы и организации утверждают, что все они преследуют одну и ту же цель, то как же, спрашивается, объяснить самый факт возникновения различных организаций? Ведь логика, казалось бы, говорит за то, что если цель совершенно одинакова, то нет никаких разумных оснований для возникновения нескольких организаций, преследующих одну и ту же цель.
Обыкновенно так и бывает, что данную определенную цель сначала преследует только одна организация. Один определенный деятель, познав определенную истину, провозглашает ее в определенной среде, а затем вызывает к жизни движение, призванное бороться за осуществление этой цели.
Так и создается союз или партия, которые в зависимости от своей программы либо ставят себе задачей устранение определенных существующих порядков, либо стремятся к созданию новых порядков в будущем.
Раз такое движение вызвано к жизни, оно этим самым практически приобретает права приоритета. Казалось бы, что все люди, преследующие такую же цель, должны бы без дальних слов просто-напросто примкнуть к уже существующему движению, стараясь его усилить и тем приблизить достижение обшей цели.
На деле это зачастую получается не так. И причин для этого две. Одна из них заслуживает название трагической; другая же заложена в человеческих слабостях, в жалких чертах характера иных людей.
Глубочайшей основой обеих этих групп явлений я считаю факторы, сами по себе способные увеличивать силу воли, энергию и интенсивность действий людей, а тем самым стало быть способные приблизить разрешение возникающих проблем и в последнем счете содействовать повышению человеческой энергии.
Трагическую причину того, что при разрешении определенной задачи дело не ограничивается одной единой организацией, мы видим в следующем. Каждое действие большого стиля на нашей земле обыкновенно является выражением стремлений, давно уже живущих в миллионах сердец. Бывает даже и так, что какое-либо страстное стремление к разрешению определенной проблемы живет в сердцах миллионов людей в течение целых столетий. Люди все больше и больше чувствуют непереносимость таких-то и таких-то несправедливостей, стонут под игом этих несправедливостей, а внешнее выражение этих стремлений все еще заставляет себя ждать. Бывает и так, что народы, стонущие под игом таких несчастий, в течение очень долгого срока не находят никакого героического разрешения проблемы. Такие народы мы и называем импотентными. Если же у данного народа достаточно жизненной силы и энергии, тогда в его среде непременно найдется отмеченный божьим перстом человек, который покажет правильную дорогу к освобождению, к исполнению заветной мечты, к устранению горькой нужды, к успокоению исстрадавшейся души миллионов и миллионов.
Поэтому вполне в порядке вещей, что в деле разрешения таких великих проблем эпохи неизбежно участвуют тысячи и тысячи людей, как неизбежно и то, что очень многие считают именно себя призванными показать людям дорогу. Сама судьба по-видимому выдвигает очень много кандидатур, предоставляя затем в свободной борьбе сил победить тому, кто способней, кто крепче. Этому последнему жизнь тогда вручает окончательное разрешение соответствующей проблемы эпохи.
Так бывало и в области религии. Люди испытывали глухое недовольство данным положением вещей в течение долгих столетий. Все это время они страстно стремились к обновлению. Это напряженное стремление людей к одной цели неизбежно выдвигало из их среды десятки деятелей, каждый из которых чувствовал себя призванным показать дорогу и найти выход религиозному недовольству. Многие из этих людей считали себя пророками нового учения и многие из них во всяком случае становились выдающимися борцами в этой области.
Конечно и здесь в силу естественного порядка вещей великая миссия в конце концов выпадает на долю самого сильного. Однако, что самым сильным является именно данное единственное лицо, это всем остальным претендентам становится ясно лишь с трудом. Напротив, эти претенденты всегда сначала склонны думать, что все они имеют одинаковые права стать главными выразителями данного направления или настроения. Да и окружающий мир сначала тоже с трудом разбирается в вопросе о том, кто же из претендентов на руководство является самым сильным и за кем поэтому надо последовать до конца.
Так и случается, что на протяжении столетий, а зачастую и в один и тот же сравнительно короткий отрезок времени появляются деятели, которые вызывают к жизни движение и намечают цели более или менее одинаковые по существу или во всяком случае кажущиеся широким массам народа более или менее одинаковыми.
Стремление самого народа часто носит достаточно неопределенный характер. Столь же общи в основном и его убеждения. Народ редко отдает себе полный отчет до конца в том, каковы же собственно его желания и каковы возможности их воплощения в жизнь.
Трагизм положения заключается в том, что крупные деятели зачастую различными путями стремятся к одной и той же цели, совершенно не зная друг о друге, и каждый из них поэтому с полной искренностью верит в свою собственную миссию и в то, что он один знает дорогу, по которой ему и следует идти, не обращая внимания на других.
Трагичным является или трагичным во всяком случае кажется на первый взгляд то обстоятельство, что ряд движений, партий, религиозных групп, порожденных духом времени, работают совершенно независимо друг от друга, хотя цели их в основном едины. Люди считают это трагичным, потому что большею частью уверены в том, что при объединении всех этих групп в одном лагере основные цели были бы достигнуты быстрее и вернее. На самом деле это, однако, не так. В действительности сама природа с ее беспощадной логикой оставляет отдельным группам и течениям свободу соревнования и пальму первенства отдает наиболее сильным. В конце концов победа достается тому движению, которое избрало самый верный, самый ясный и самый прочный путь.
А как в самом деле определить правильность или неправильность того или иного пути, если не предоставить решение свободной борьбе сил, если не поставить крест на отзывах всезнаек и доктринеров и если не положиться на то, что в конце концов наиболее сильному достанется и наиболее верный успех.
Если оказывается что к одной и той же цели, но только различными путями идут различные группы, то каждая из этих групп, узнав об остальных, сочтет своим долгом внимательнее вникнуть в свои собственные пути и подумать о том, нельзя ли сократить дорогу, нельзя ли еще больше напрячь свою энергию, чтобы скорей придти к желанной цели.
В результате этого соревнования получается только большая закалка отдельных бойцов. Человечеству не раз приносили величайшую пользу как раз те движения и те учения, которые сумели правильно учесть опыт поражений своих предшественников.
Таким образом раскол и раздробленность, которые на первый взгляд производят на нас впечатление чего-то трагического, на самом деле зачастую приводят в конце концов совсем не к столь плохим результатам.
Возьмите например такую проблему как объединение Германии. Достаточно распространен взгляд, что оба пути объединения и через Австрию и через Пруссию, и через посредство Габсбургов, и через посредство Гогенцоллернов были-де одинаково хороши и что надо было просто объединить все силы и идти к обшей цели. Ну, а мы-то знаем, что если бы дело пошло тогда на объединение всех сил, то все преимущества имела бы тогда Австрия, а через Австрию мы как раз никогда бы не получили единой германской империи.
Действительное единство Германии возникло не из такого объединения сил, а из борьбы - той борьбы, в которой миллионы немцев видели тогда ужасающий символ братоубийственной войны, ибо подлинное единство Германии родилось даже не в боях под Парижем, как думали многие впоследствии, а родилось в Кенигреце.
Мы видим таким образом, что и создание немецкой империи не было результатом простого объединения и сложения всех сил, а результатом вполне сознательной (а иногда и бессознательной) борьбы за гегемонию, из каковой борьбы Пруссия в конце концов вышла победительницей. Кто не ходит в шорах, кто умеет видеть жизнь, как она есть, тот должен признать вместе с нами, что живая жизнь с ее свободной борьбой сил в конце концов дает нам образцы гораздо более правильных решений, нежели так называемый здравый рассудок человека. Кто в самом деле поверил бы 200 лет назад, что именно гогенцоллерновская Пруссия, а не габсбургская Австрия станет творцом и учителем новой германской империи. Ну, а кто станет теперь отрицать, что судьба решила более правильно? Кто в наши дни может себе хотя бы только представить единую германскую империю под руководством сгнившей и разложившейся династии?
Естественное развитие вещей, как мы видим, хотя и после целью веков борьбы, все же в конце концов поставило надлежащих людей на надлежащее место. Так было, так будет. Вот почему не приходится жаловаться на то, что различные люди, стремясь к одной и той же цели, избирают различные пути к ней. Ход событий уже сам позаботится о том, чтобы победа досталась тем, кто более силен, тем, кто сумел избрать самые правильные пути к цели. Но кроме указанной причины, есть еще одно обстоятельство, приводящее к тому, что в народной жизни часто возникают параллельные движения, идущие, казалось бы, к одной и той же цели, только различными путями. Это второе обстоятельство уже отнюдь не трагично, а совсем наоборот. Оно заложено в той зависти, самолюбии, конкуренции и воровских навыках, которые, к сожалению, очень часто встречаются на свете. Нередко мы видим у отдельных субъектов сочетание всех этих малоприятных качеств.
Стоит только найтись крупному человеку, который понял потребности времени, постиг нужду своего народа, правильно установил причины болезни и начал серьезную борьбу, чтобы излечить ее; стоит только этому деятелю окончательно фиксировать свою цель и выбрать соответствующую дорогу к ней, - как сейчас же непременно найдутся маленькие люди и людишки, которые станут внимательно и ревниво следить за каждым шагом этого деятеля, раз он только успел обратить на себя внимание всего общества. Видали ли вы, как воробей притворяется, что он совершенно равнодушен, а на самом деле внимательнейшим образом смотрит и завидует своему более счастливому товарищу, который успел овладеть небольшим кусочком хлеба? Видали ли вы, как этот воробей, выждав удобную минуту, неожиданно бросается на этого второго воробушка, чтобы его ограбить? Вот так же поступают эти мелкие люди и людишки! Стоит только какому-нибудь крупному человеку открыть новые пути, как сейчас же найдется много охотников, которые сами не умеют найти новых дорог, но зато не прочь выждать удобной минуты, чтобы попытаться урвать себе некоторые результаты победы, не им принадлежащей.
Как только они ознакомились с новыми целями движения, не ими выдуманными и не ими сформулированными, они тотчас же начали думать: а не удастся ЛИ нам перехватить эту цель, если мы пойдем к ней другими более короткими путями?
Когда цели нового движения уже сформулированы, когда программа этого движения уже известна, тогда на сцену появляются маленькие люди и людишки, подымающие крик, что они преследуют как раз те же цели. Казалось бы, что если они действительно преследуют эти самые цели, они должны честно стать в ряды уже существующего движения и признать его приоритет. Но так они не поступят ни за что. Ничуть не бывало! Они предпочтут украсть у других программу и основать свою собственную новую партию. При этом у таких людишек всегда хватает бесстыдства на то, чтобы всем охочим людям направо и налево доказывать, будто они "уже давно" преследовали как раз те же самые цели. Зачастую такая проделка удается. Уделом таких людей должно было бы быть всеобщее презрение, а в действительности они иногда пользуются даже некоторым почетом. Разве в самом деле не бесстыдством является выдавать чужую программу за свою, а затем еще идти какими-то своими особыми путями к достижению тех целей, которые украдены у других? А еще большим бесстыдством являются те крики о пользе единства, которые чаще всего подымают как раз эти подлинные виновники раскола и дробления сил. Когда эти субъекты убедятся, что обкраденный ими противник все-таки имеет крупные преимущества перед ними и неудержимо идет вперед, тогда эти людишки подымают неистовый крик о необходимости объединения всех сил.
Примерно таким образом возник так называемый "раскол патриотических сил".
Тот факт, что в 1918-1919 гг. во всей стране параллельно возникал целый ряд групп, партий и т. д., называвших себя народническими совершенно не зависел от воли отдельных инициаторов, а вытекал из естественного развития вещей. Уже в течение 1920 г. из среды всех этих групп и партий постепенно выкристаллизовалась германская национал-социалистическая рабочая партия, вышедшая победительницей. Честность и чистота намерений большинства инициаторов параллельных групп и партий была доказана тем, что эти добросовестные люди скромно и без претензий примыкали к более сильному движению и без всяких условий сами распускали свои более слабые группы и организации в пользу нашей единой партии.
Я должен особо подчеркнуть это относительно главного представителя тогдашней немецкой социалистической партии в Нюрнберге, Юлиуса Штрейхера. Конечные цели германской национал-социалистической партии, с одной стороны, и германской социалистической партии, с другой, были одинаковы, и вместе с тем обе эти партии были образованы совершенно независимо одна от другой. Главным вождем германской социалистической партии был тогда, как я уже сказал, учитель Юлиус Штрейхер из Нюрнберга. Сначала он свято верил в будущее и в миссию созданного им движения, но как только он увидел, что наша германская национал-социалистическая рабочая партия сильнее и быстрее растет, он распустил свою собственную партию и пригласил всех своих сторонников войти в ряды нашей партии и вместе с нами бороться дальше за общие цели. Такие решения даются людям нелегко. Тем больше признательности заслуживает Штрейхер.
От этой полосы движения не осталось ни малейших осколков. Люди действительно по-честному хотели объединения сил и поэтому сразу же нашли правильный путь к такому объединению. То, что теперь принято называть "расколом патриотического лагеря", получилось исключительно в результате второго из двух вышеуказанных факторов: как раз в тот момент, когда германская национал-социалистическая рабочая партия вступила на путь несомненных успехов, нашлись честолюбцы, которые сочли себя вправе вступить в конкуренцию с ней. Раньше у них не было никаких своих собственных идей и тем более никаких своих собственных целей; теперь они все это "позаимствовали" у нас.
Внезапно стали возникать "новые" программы, в действительности целиком списанные с нашей программы. Внезапно сформулированы были "новые" идеи, на самом деле целиком взятые у нас. Внезапно возникли "новые" цели, за которые мы в действительности боролись уже в течение ряда лет. Внезапно обнаружились "новые" пути, по которым наша партия на деле давно уже шла. Пущены были в ход всевозможные софизмы, чтобы только "доказать", почему эти люди вынуждены основывать свои параллельные новые партии рядом с давно уже существующей германской национал-социалистической рабочей партией. Но чем более "благородные" мотивы приводили эти господа, тем более лживы были их фразы.
В действительности решающую роль здесь играло только одно личное честолюбие инициаторов, их стремление сыграть роль, для которой у них не было никаких данных и дарований. У этих политических лилипутов поистине не было никаких дарований кроме одного: большой смелости, когда дело идет о том, чтобы украсть чужую идею. В общежитии такую смелость обыкновенно характеризуют словом воровство.
Любую нашу идею, любую нашу мысль эти политические клептоманы в кратчайший срок присваивали и пускали в оборот для своих делишек. И эти же самые господа ухитрялись еще при этом на всех перекрестках оплакивать "раскол патриотического лагеря" и кричать о необходимости единства. Видимо они надеялись наго, что эти крики нам надоедят и что мы в добавок к украденным ими идеям выдадим им еще в руки соответствующие организации.
Но перехитрить всех конечно этим господам не удавалось. И когда они начинали убеждаться, что игра не стоит свеч и что собственная лавочка развивается не очень успешно, тогда эти господа становились сговорчивее и были счастливы, если им удавалось найти пристанище в одном из так называемых блоков партий.
Все эти группы и группки, не умевшие стоять на собственных ногах, обыкновенно начинали объединяться друг с другом в форме блока. Эти господа были твердо уверены, что если сложить восемь хромых, то обязательно получится один гладиатор.
К вопросу об образовании так называемых блоков мы всегда должны подходить под углом зрения тактики, но при этом мы не должны упускать из виду следующее принципиальное соображение.
Образование блоков никогда не приводит к усилению слабых партнеров, но зато очень часто приводит к ослаблению наиболее сильного из партнеров. Совершенно неверно то мнение, будто объединение всевозможных слабых групп непременно дает в итоге крупную силу. Это неверно хотя бы уже потому, что, как доказано опытом, "большинство", в какой бы форме оно ни сорганизовалось, всегда является только представительством трусости и глупости. Многоголовое руководство, создаваемое в результате блока разных групп, неизбежно будет вести линию глупую и трусливую. Мало того. Сверх всего прочего блок групп мешает еще и свободному соревнованию сил, а стало быть, задерживает отбор наиболее доброкачественных элементов, что только замедляет окончательную победу более здоровых и более сильных организаций.
Ввиду всего сказанного подобные объединения приносят только вред естественному ходу развития. Во всяком случае подобные "объединения" гораздо чаще мешают разрешению соответствующих проблем, нежели содействуют разрешению их.
Разумеется, иногда бывают такие обстоятельства, когда, исходя из чисто тактических соображений, главные руководители движения, обозревающие весь путь в целом и умеющие отгадывать будущее, тем не менее сочтут необходимым на очень короткий срок вступить в определенное соглашение с аналогичными группами и вместе с ними сделать тот или иной шаг. Но если движение не хочет само отказаться от своей великой освободительной миссии, оно ни в коем случае не должно увековечивать подобный блок. Ибо если бы движение надолго задержалось на этом этапе, оно неизбежно запуталось бы в таком блоке и тем самым само лишило бы себя возможности (да и потеряло бы право) развить до конца свои собственные силы, победить в открытой борьбе всех соперников и выйти полным победителем в борьбе за поставленные себе цели.
Никогда не следует забывать, что все действительно великое в этом мире было завоевано отнюдь не коалициями, а являлось результатом успеха одного единственного победителя. Успехи, достигаемые в результате коалиции, уже в самих себе несут зародыш будущего дробления сил, а тем самым и потери завоеванного. Великие, действительно мировые умственные революции всегда являются продуктом титанической борьбы отдельных строго отграниченных друг от друга лагерей, а вовсе не делом коалиций.
Наше новое, собственное, патриотическое государство возникает отнюдь не в результате компромиссных соглашений того или иного патриотического блока, а только в результате стальной воли нашего собственного движения, которое проложит себе дорогу против всех.
Сила старого германского государства покоилась, так сказать, на трех китах: 1) на монархической форме правления, 2)на административном аппарате и 3)на армии. Революция 1918 г. устранила монархическую форму правления, разложила армию и сделала административный аппарат достоянием партийной коррупции. Этим самым революция уничтожила все три главные источника сил государственной власти. Ибо надо сказать, что источником сил всякой государственной власти почти всегда являются именно эти три указанных фактора.
Главнейшим фундаментом государственной власти всегда является популярность ее. Однако та государственная власть, которая базируется только на этом фундаменте, еще крайне слаба и не прочна. Любой носитель власти, основанной только на одной популярности, будет поэтому думать о том, что вдобавок к популярности обязательно необходимо создать себе еще силу. Второй из важнейших факторов всякой государственной власти мы видим поэтому в вооруженной силе. Такая власть будет уже куда стабильнее, прочнее, сильнее, чем первая. Если затем популярность соединится с вооруженной силой и если такая власть просуществует достаточно долгий срок, тогда такая государственная власть будет еще прочнее, ибо она получит за себя и авторитет традиции. Когда же соединятся популярность, вооруженная сила и традиция, тогда государственная власть станет уже совершенно незыблемой.
Революция 1918 г. совершенно уничтожила возможность этого третьего случая. После революции ни о какой традиционной государственной власти не может уже быть и речи. Уничтожив старое государство, устранив старую форму правления, выбросив вон старые государственные символы, революция резко оборвала всю традицию. Результатом всего этого не мог не быть глубочайший подрыв всякой государственной власти.
Второй фактор государственной власти - вооруженная сила - тоже был уничтожен. Чтобы сделать революцию возможной, революционерам пришлось ведь разложить и армию, всегда являвшуюся до сих пор воплощением организованной силы государства. Мало того. Разъеденные революционной агитацией воинские части пришлось и непосредственно употребить как ударную силу революционного переворота. Правда фронтовые армии далеко не все поддались процессу разложения. Но когда война кончилась и армии после четырех с половиной лет героической борьбы ушли с фронтов, они, придя на родину, также подверглись дезорганизации и разложению. Демобилизация протекала в самой неблагоприятной обстановке. В конце концов вся бывшая фронтовая армия была ввергнута в хаос и разложение, характеризовавшиеся принципом "добровольной дисциплины". Это и была эпоха пресловутых солдатских советов.
На этаких бунтовщических отрядах, рассматривающих военную службу под углом зрения пресловутого восьмичасового рабочего дня, конечно нельзя было уже построить никакой государственной власти. Этим самым уничтожен был и второй фактор, единственно способный обеспечить подлинную прочность государственной власти. Что же осталось тогда у революции? Осталась одна только голая популярность. Но на ней одной, как мы уже знаем, прочной государственной власти не построишь. Этот один фактор крайне ненадежен. Если революции тем не менее удалось одним ударом опрокинуть все государственное здание, то это объясняется только тем, что уже в ходе самой мировой войны у нас было уничтожено то внутреннее равновесие, которое прежде обеспечивалось самой структурой нашего народа.
Каждый народный организм можно подразделить на три больших класса. Первый класс это - полюс самых лучших людей - лучших в смысле большей добродетели, большего мужества и готовности к самопожертвованию. Второй класс это - полюс самого худшего человеческого материала, полюс человеческих отбросов; эти люди являются вместилищем всех эгоистических инстинктов и пороков. Третий класс это - та громадная масса, которая находится посередине между обоими указанными полюсами. Это именно средние люди, не отличающиеся ни чрезмерным героизмом, ни резко выраженной преступностью.
Эпохи подъема государства обыкновенно характеризуются абсолютным господством полюса самых лучших людей. Если бы не руководили эти люди, невозможен был бы и самый подъем.
Обычные нормальные эпохи более или менее равномерного и стабильного развития характеризуются очевидно для всех преобладанием элементов середины. Силы обоих полюсов в такие эпохи более или менее уравновешивают друг друга.
Эпохи крушения государства характеризуются преобладающей ролью полюса самых худших людей.
Примечательно, однако, то, что золотая середина, т.е. широкие массы средних людей, накладывает свой отпечаток на эпоху только тогда, когда оба крайних полюса находятся в жестокой свалке друг с другом и тем самым связывают силы друг друга. А как только победит тот или другой из крайних полюсов, так широкая масса середины немедленно подчиняется данному победителю. Если победит полюс лучших людей, широкая середина сразу пойдет за ним. Если же верх возьмет полюс худших элементов, то широкая середина во всяком случае не станет оказывать ему сопротивления. Ибо широкие массы средних людей никогда неспособны повести самостоятельную борьбу.
И вот мировая война после четырех с половиной лет тяжких битв совершенно нарушила у нас равновесие между тремя указанными классами. Нельзя конечно отрицать того факта, что и середина принесла в течение войны громадные жертвы. Но решающее значение получил тот факт, что полюс лучших людей в течение войны почти целиком лег на полях войны. Поистине неисчислимо количество героев нашей нации, сложивших свои головы на фронтах войны.
Вспомним в самом деле, каких гигантских жертв потребовала война именно от этих героических элементов, которых обычно средние люди заметить не могут. Добровольцы - на фронт! Добровольцы - в наиболее опасные патрули! Добровольцы - в разведчики! Добровольцы - на трудную телефонную службу! Добровольцы - в колонну для наводки мостов! Добровольцы - на подводные лодки! Добровольцы - в авиацию! Добровольцы - в штурмовые батальоны! И т.д. и т.д. Тысячи и тысячи раз в течение четырех с половиной лет войны раздавались эти призывы по разным поводам. И всегда мы могли наблюдать одну и ту же картину: на такие призывы откликались безусые юноши или зрелые люди из числа только тех героически настроенных немцев, которые забыли все личные интересы и, полные горячей любви к отечеству, в любую минуту готовы были отдать свою жизнь. Десятками, сотнями тысяч гибли эти лучшие люди во время войны. Вот почему эта лучшая человеческая прослойка неизбежно становилась все тоньше и тоньше. Те, кто не погиб, были искалечены. Немногочисленный круг уцелевших не мог уже удовлетворительно выполнять свою социальную функцию. Чего стоит один тот факт, что в 1914 г. у нас вербовались целые армии из числа добровольцев? А ведь большинство из них погибло и не могло не погибнуть, так как благодаря преступной бессовестности наших парламентских невежд эти люди не имели достаточной довоенной подготовки и неизбежно стали поэтому простым пушечным мясом. В тогдашних фландрских боях пало (или было искалечено) добрых 400 тысяч человек, и заменить этот лучший слой людей у нас некем было.
Потерю этих людей нельзя исчислять только арифметически. Их гибель уже достаточно чувствительно нарушила равновесие. Полюс худших элементов нации неизбежно стал перевешивать. Низость, трусость и подлость неизбежно стали брать верх. К этому надо прибавить еще следующее. Дело было не только в том, что на полях битв массами погибали лучшие люди. Беда заключалась еще и в том, что в это же самое время в тылу самым старательным образом консервировались именно самые худшие элементы. На каждого героя добровольца, смело и бесстрашно шедшего, навстречу патриотической смерти, приходилось по меньшей мере по одному "герою" тыла, убегавшему от смерти и сохранявшему свою драгоценную жизнь для "пользы" родины.
Вот почему к концу войны мы и получили следующую картину: середина принесла свои очень большие жертвы кровью; полюс лучших людей дрался образцово и почти весь физически погиб; полюс худших элементов к сожалению уцелел почти весь, использовав в своих интересах многие нелепости нашего законодательства, а главное - то обстоятельство, что мы не пустили в ход военного устава. И вот именно эта очень хорошо сохранившаяся человеческая накипь и сделала ноябрьскую революцию. Лагерь этот мог сделать революцию только потому, что ему теперь не противостоял уже полюс самых лучших людей. Эти последние в своем большинстве погибли на фронтах.
Ввиду этого приходится сказать, что германскую революцию сделал отнюдь не сам народ. Не народные массы Германии повинны в этих каиновых делах, а только гнусная шайка дезертиров, сутенеров и прочей сволочи.
Рядовой фронтовик с радостью приветствовал окончание кровавой борьбы и был счастлив, что может вернуться на родину повидать жену и детей. Настоящей внутренней связи с революцией у него не было. Он не любил революцию и еще меньше любил ее вождей и организаторов. В течение четырех с половиной лет пребывания на фронте он успел позабыть даже имена этих партийных гиен и вся их внутренняя склока была ему совершенно чужда.
Только среди одной небольшой части немецкого народа революция была действительно популярна. Я имею в виду тот сорт людей, который под всевозможными предлогами старался улизнуть с фронта и спрятаться в тылу. Эти персонажи любили революцию, но тоже не ради ее прекрасных глаз, а ради того, что она избавляла от необходимости бороться за дело родины.
Однако из популярности у таких разложившихся элементов революция не могла себе сшить шубу. Построить государственную власть на этаких элементах было невозможно. А между тем молодой республике нужно было во что бы то ни стало создать сколько-нибудь прочную государственную власть; иначе она имела все основания опасаться, что после первого замешательства остатки лучших элементов нашей нации все-таки объединятся и одним ударом смахнут всю эту республику.
Вожди переворота в ту пору больше всего боялись, что водоворот внутренних беспорядков увлечет их за собой и что тут-то внезапно подымется какой-нибудь железный кулак, который всех их опрокинет наземь. Молодой республике нужно было во что бы то ни стало консолидировать свои силы.
Обстановка сложилась так, что республике во что бы то ни стало нужно было быстро создать себе вооруженную силу, ибо опираться на одну только слабую популярность было более чем опасно.
В декабре, январе, феврале 1918-1919 гг. матадоры революции сразу почувствовали, что у них уходит почва из-под ног. И вот они стопи озираться кругом, где бы найти таких людей, которые захотели и смогли бы подкрепить вооруженной силой те слабые позиции, которые дарованы были им "народною любовью". "Антимилитаристическая" республика нуждалась теперь в солдатах. А так как популярностью эта республика пользовалась только в кругах сутенеров, воров, взломщиков, дезертиров, героев тыла и вообще элементов, охарактеризованных нами выше как полюс самых худших людей, то вербовать среди этих слоев солдат, готовых умереть за новый идеал, было бы бесполезным делом. Тот слой, который был носителем идей ноябрьской революции, не хотел да и не способен был дать солдат для защиты этой своей революции. Этому слою нужна была не организация сил республики, а еще большая дезорганизация их, ибо только так они могли удовлетворить своим грабительским инстинктам. Этот спой шел не под лозунгом; порядок и строительство германской республики, а под лозунгом: разграбление республики.
Правительство народных уполномоченных на всех перекрестках молило о помощи. Но меньше всего отклика оно получало со стороны этого слоя носителей идей революции. Напротив, с этой стороны оно получало только отпор и даже озлобление. Ибо грабители в попытках создать армию неизбежно видели опасность для себя. Им хотелось именно такой республики, которая целиком зависела бы от одной "популярности" ее в среде грабителей. В революции они видели только право на воровство, монополию на хозяйничанье для арестантов, только что вырвавшихся из тюрьмы, для воровских банд и грабителей, словом, для самой отъявленной сволочи.
Правительство народных уполномоченных могло сколько угодно вопить о помощи. Из этого лагеря оно никакого отклика не получало. Напротив, отсюда только раздалась брань: "предатели!" Тогда и господа народные уполномоченные начали понимать, каково подлинное умоначертание того слоя, на котором зиждилась их популярность.
И вот именно в эту пору в нашем отечестве опять нашлись многочисленные молодые немцы, выразившие готовность, как они думали, в интересах "тишины и порядка" вновь надеть на себя солдатские шинели и взять ружье на плечо для борьбы против разрушителей страны. Эти молодые люди вновь стали создавать отряды добровольцев. В глубине души глубоко ненавидя революцию, они вместе с тем на деле выступили на защиту ее и тем самым практически укрепили ее.
Молодежь эта действовала конечно с самыми лучшими намерениями. Подлинные организаторы революции, дергавшие ее за веревочку, евреи оценили тогдашнюю ситуацию трезво и со своей точки зрения правильно. Немецкий народ не созрел еще тогда к тому, чтобы его можно было бросить в кровавую лужу большевизма, как это удалось сделать в России. Это объяснялось тем, что расовое состояние немецкого народа все же являлось еще более благополучным и единство между немецкой интеллигенцией и немецким населением физического труда еще не было достаточно разрушено. Население России было сплошь безграмотное, чего конечно нельзя было сказать ни о Германии, ни о других западноевропейских народах. В России сама интеллигенция в большинстве своем принадлежит к нерусским национальностям и во всяком случае к неславянским расам. С тонким слоем интеллигенции в России легко было справиться, ибо между ним и широкими массами народа почти совсем не было посредствующих звеньев, а умственный и моральный уровень широкой массы народа был в России страшно низок.
В России достаточно было немногого. Надо было только натравить необразованную, не умеющую ни читать, ни писать массу на верхний слой интеллигенции, и без того почти не связанной с народом. Этого было довольно, чтобы решить всю судьбу страны и чтобы можно было считать революцию удавшейся. Вся неграмотная масса русского народа попала в полное рабство к еврейским диктаторам, у которых конечно хватило ума задрапировать свою диктатуру в тогу "диктатуры народа".
Только применение самых драконовских мер при каждой попытке дезертирства послужит достаточно отпугивающим примером не только для отдельных лиц, но и для всей массы солдат.
В Германии имело крупное значение еще и следующее обстоятельство. Разложение армии конечно происходило всюду - без этого ноябрьская революция не могла удаться. Но тем не менее главным носителем идеи революции и главным виновником разложения армии был не фронтовик. Эту "работу" выполнили главным образом негодяи местных гарнизонов или те субъекты, которые вообще сумели изобразить себя "незаменимыми" и спрятаться где-нибудь в тылу на хозяйственной работе. Соответствующие "дополнения" эти банды получали еще за счет дезертиров. С фронтов в это время дезертировали в тыл десятки тысяч людей, оставаясь при этом почти совершенно безнаказанными. Трусы, как известно, во все времена и эпохи боятся только одного: собственной смерти. На фронтах смерть конечно могла настигнуть такого труса в любой день и час. Есть только одно средство заставить трусов, слабых и колеблющихся несмотря ни на что выполнить их долг: дезертир должен знать, что если он убежит с фронта, то его непременно настигнет та участь, которой он больше всего боится. Дезертир должен знать, что если он останется на фронте, то его только может настигнуть смерть, а если он удерет с фронта, то смерть непременно настигнет его.
В этом и заключается весь смысл военного устава.
Конечно было бы очень хорошо и красиво, если бы в той великой борьбе за существование немецкого народа, которую нам пришлось вести, можно было опереться только на добровольную преданность всех и каждого. Однако мы знаем, что такие качества свойственны были только самой лучшей части нации, а вовсе не каждому среднему человеку. Вот почему и необходимы специальные законы военного времени. Ведь и законодательство против воровства рассчитано вовсе не на принципиально честных людей, а только на колеблющиеся слабые элементы. Своим устрашающим влиянием такое законодательство мешает возникнуть положению, когда более честного считают более глупым, и когда поэтому люди могли бы придти к убеждению, что лучше самим начать принимать участие в краже, чем оставаться с пустыми руками или дать обкрадывать себя.
Вот почему было абсолютно неправильным допустить даже на одну минуту, что в борьбе, которая по всякому человеческому разумению должна была занять по крайней мере несколько лет, можно будет обойтись без специальных законов военного времени. Ведь опыт многих столетий и даже тысячелетий совершенно недвусмысленно говорит о том, что в очень серьезные времена, когда государство вынуждено предъявить суровые требования к нервам всех граждан, людей слабохарактерных приходится принуждать к выполнению их обязанностей.
Конечно для наших героических добровольцев закон о смертной казни был не нужен, но такой закон был совершенно необходим по отношению к тем трусливым эгоистам, кто свою драгоценную жизнь ставил выше интересов отечества. У нас же на деле смертная казнь не была применена, т.е. военный устав фактически остался без применения, и за это мы жестоко поплатились. С фронтов полился - особенно начиная с 1918 г. - непрерывный поток дезертиров, и именно эти элементы помогли создать ту преступную организацию, которая с 7 ноября 1918 г. внезапно выступила главным коноводом революции.
Фронтовики как целое ничего общего не имеют с этим позорным явлением. Страстное стремление к миру испытывали конечно и фронтовые солдаты. Но именно это могло стать громадной опасностью как раз для революции. Когда после перемирия немецкие армии стали возвращаться домой, тогдашние вожаки революции со страхом спрашивали себя: что же сделают теперь фронтовые войска? Потерпят ли фронтовики все то, что они теперь увидят на родине?
В эти недели германская революция вынуждена была по крайней мере по внешности притвориться очень скромной и умеренной. Вожаки революции боялись, что иначе возвращающиеся дивизии быстро положат конец всей революции. Если бы тогда нашелся хотя бы один решительный человек и если бы он сумел перевести на свою сторону хотя бы, одну преданную ему дивизию, дивизия эта сорвала бы с себя красные тряпки, поставила бы к стенке свой "совет", сопротивляющихся забросала бы ручными гранатами, и в течение каких-нибудь четырех недель такая дивизия разрослась бы в целую могучую армию, быть может, из 60 дивизий или еще того больше. Этого больше всего и опасались господа еврейские импрессарио. Чтобы избегнуть этого, они и придали революции известный оттенок умеренности. Отказавшись от прямого большевизма, вожаки представили дело так, будто их задачей является "обеспечить тишину и порядок". Отсюда и все многочисленные крупные уступки, отсюда апелляция к старому корпусу чиновничества, отсюда обращение к старым руководителям армии. Все эти люди пока еще были на некоторое время нужны. Только после того как их надлежащим образом использовали, можно было их и прогнать и, изъяв республику из рук этих старых слуг государства, бросить ее во власть коршунов революции.
Только так можно было еще рассчитывать обмануть старых генералов и старых администраторов. Показав себя очень мягкой и невинной, революция могла рассчитывать сломить сопротивление этих кругов и таким образом обезоружить самых страшных своих противников. Практика показала, что этот обман вполне удался. Однако революцию, как мы знаем, сделали не элементы "тишины и порядка", а те элементы, идеалом которых является мятеж, грабеж, воровство. Новая умеренная тактика революции не могла быть по душе этим элементам. Что такой тактический ход необходим, эти элементы понять не могли, а объяснять это вслух тоже было затруднительно.
Постепенно увеличиваясь численно, германская социал-демократия все больше переставала быть грубо революционной партией. Это не значит, что партия эта поставила себе теперь другие цели или что вожди ее перестали хотеть революции; никоим образом. Однако теперь у нее осталось только желание революции, а весь корпус партии был уже совершенно неприспособлен к тому, чтобы делать революцию: с 10-миллионной партией вообще уже революции делать нельзя. Такое массовое движение не представляет уже больше полюса активности; это уже широкие массы середины, т.е. косности.
Евреи своевременно поняли это обстоятельство и именно поэтому произвели раскол германской социал-демократии уже во время войны. Убедившись, что социал-демократия благодаря косности массы ее членов непроизвольно как бы стала на сторону большинства народа, т. е. в действительности стала свинцовой гирей для дела национальной защиты, евреи решили изъять из социал-демократии ее наиболее радикально-активистские элементы и создать из них особо ударные наступательные колонны. Независимая партия и союз "Спартака" стали штурмовыми батальонами революционного марксизма. На них возложена была задача поставить всех перед совершившимся фактом, а подготовленная к этому десятилетней работой с.-д. масса неизбежно уже должна была стать "на почву этих фактов". Трусливую буржуазию марксизм оценивал при этом совершенно правильно: он просто третировал ее en canaille. С ней вообще не считались. Марксисты прекрасно знали собачью покорность этого отжившего поколения и не сомневались, что никакого серьезного сопротивления она оказать неспособна.
Но вот революция сделана и основа старого режима уничтожена. Войска с фронта потекли назад в страну. Теперь вожаки революции считают совершенно необходимым немножко затормозить ее дальнейший ход. Теперь все важнейшие позиции заняты старой с.-д. партией, а штурмовые батальоны независимой с.-д. партии и спартаковцы отстранены.
Без внутренней борьбы тут дело не могло обойтись. С одной стороны, эти активистские батальоны революции конечно не могли быть довольными и чувствовали себя обманутыми, с другой стороны, и самим импрессарио теперь было только выгодно, чтобы эти активистские батальоны продолжали шуметь и скандалить. Ибо как только закончился переворот, так сразу и оказалось, что в лагере революции были в сущности две партии: партия "тишины и порядка" и группа кровавого террора. Неясно ли, что наша буржуазия тотчас же поторопилась перебежать в лагерь "тишины и порядка". Теперь для жалких политиков буржуазии опять создался давно желанный момент, когда они могут идти в ногу с представителями официальной власти, могут прижать к груди своей новых владык, которых они, правда, в глубине души своей ненавидели, но еще больше боялись. Политикам буржуазии была оказана высокая честь: теперь они могли сесть за один стол с трижды ненавистными им марксистскими вожаками и вместе с ними обдумать план совместной борьбы против большевиков.
Так уже в декабре 1918 г., а тем более в январе 1919 г. в Германии создалась следующая картина.
Меньшинство худших элементов страны сделало революцию, под знамя которой" сейчас же стали все марксистские партии. Революция внешним образом пошла по умеренному пути, что сразу же вызвало фанатическую ненависть к ней со стороны экстремистов. Эти последние сразу же берутся за ручные гранаты и пулеметы, начинают занимать государственные здания, словом, начинают серьезно угрожать умеренной революции. Убоясь крайних левых, официальная социал-демократия заключает перемирие с приверженцами старого-строя, чтобы вместе бороться против экстремистов. В результате этого получается то, что противники республики приостанавливают свою борьбу против нее и помогают усмирению тех, кто, правда, по совершенно другим мотивам тоже является противником этой республики. В результате этого в конце концов получается то, что опасность борьбы сторонников старого строя против республики совершенно элиминирована.
Это обстоятельство имеет настолько важное значение, что его надо подчеркнуть как можно более сильно. Только тот, кто учтет это обстоятельство и сможет понять, как это случилось, что Германии навязали революцию несмотря на то, что девять десятых народа не участвовали в этом, семь десятых народа высказались против нее, шесть десятых ненавидели ее и в конце концов только одна десятая активно в ней участвовала.
Так и случилось, что постепенно исчерпали свои силы на баррикадах спартаковцы, с одной стороны, и националистические фанатики и идеалисты, с другой. Оба крайних полюса таким образом уничтожили друг друга, в результате чего как всегда и победила середина. Буржуазия и марксисты объединились на почве "созданных фактов", и молодая республика начала "консолидироваться". Это, однако, не помешало буржуазным партиям на первых порах, в особенности перед выборами, еще продолжать заигрывать с идеей монархизма. Вызывая великие тени прошлого, буржуазия все еще надеялась оказать достаточное влияние на умы маленьких людей, идущих за ее знаменами.
Конечно, это было довольно нечестно. Внутренне буржуазия уже давно порвала с монархией; но моральный разврат, воцарившийся с пришествием республики, в достаточной степени разложил и лагерь буржуазных партий. Заурядный буржуазный политик ныне чувствует себя гораздо лучше в обстановке грязи и продажности, созданной республикой, нежели он чувствовал себя раньше в суровой обстановке прежнего государства, требовавшего еще известной чистоты нравов.
* * *
Как мы уже сказали, революция после разгрома старой армии вынуждена была заботиться о создании новых вооруженных сил, способных подкрепить новую государственную власть. В силу всей создавшейся обстановки революция могла вербовать себе новые вооруженные силы только из лагеря, придерживавшегося прямо противоположного ей мировоззрения. Только в этих рядах можно было постепенно навербовать армию, размер которой был заранее сильно ограничен мирным договором. Со временем эта именно армия и должна была стать инструментом нового государства.
Итак, если мы попытаемся отвлечься от всех действительных ошибок старого государства, конечно сильно содействовавших революционному движению, и если мы попытаемся спросить себя, как же все-таки при описанной обстановке революция могла удаться, то мы должны будем ответить так. Революция удалась:
1) в результате окостенения наших понятии о долге и дисциплине и
2) в результате трусливой пассивности наших так называемых государственных партий.
К этому приходится прибавить еще следующее.
Основной причиной окостенения наших понятий о долге и дисциплине в последнем счете явилось наше совершенно анациональное и только формально государственное воспитание. Благодаря этому и в этой области у нас перестали понимать действительную роль средства и цели. Понятие о долге, исполнение своих обязанностей, дисциплина - все это отнюдь не самоцель, совершенно так же, как самоцелью не является и государство. Нет, все эти понятия должны быть только средством к цели. Сама же цель заключается в том, чтобы обеспечить обществу, состоящему из физически и морально однородных живых существ, возможность достойного существования на этой земле. Когда гибнет целый народ, когда он стоит перед тягчайшими испытаниями главным образом в результате действий отдельных негодяев, тогда было бы чистым безумием руководиться соображениями формальной дисциплины по отношению к этим негодяям, хотя бы они и были у власти. Нет, при таком положении вещей действительное исполнение долга требует нарушить формальную дисциплину, но спасти свой народ от гибели. Согласно современным ходячим буржуазным понятиям, если солдату сказали сверху, чтобы он не стрелял в бунтовщиков, то дисциплина требует от него, чтобы он действительно не стрелял. Такая бездушная формальная дисциплина кажется иным более ценной, чем жизнь собственного народа. Согласно нашим национал-социалистическим понятиям, дело обстоит совсем не так. В такие моменты солдат должен соблюдать не формальную дисциплину по отношению к своему слабому начальнику, а подлинную дисциплину по отношению к своему народу. В такие минуты каждый из нас должен помнить о всей своей личной ответственности перед нацией в целом.
Ноябрьская революция могла удаться только потому, что это действительно живое представление о подлинной дисциплине к этому времени совершенно исчезло в нашем народе - вернее, в правящих кругах его. Это живое чувство уступило место доктринерским и чисто формалистическим понятиям о дисциплине, что при данной обстановке было только на руку революции.
В пояснение второго из вышеприведенных пунктов мы должны сказать еще следующее.
Действительная причина трусости так называемых "государственных партий" в последнем счете заложена в том, что во время войны мы потеряли наиболее активистские, наиболее доброкачественные элементы нашего народа. Далее, крупную роль сыграло тут и то обстоятельство, что все наши буржуазные партии стояли исключительно на почве борьбы только так называемым духовным оружием, а применение физической силы предоставляли только государству. Конечно такой взгляд говорит только о слабости и даже прямо о вырождении буржуазных партий. Взгляд этот был совершенно бессмыслен хотя бы уже по одному тому, что ведь политические противники буржуазных партий давным-давно отказались от подобной точки зрения и заявляли совершенно открыто, что они готовы бороться за достижение своих целей также и путем применения физической силы. Идейный мир буржуазной демократии неизбежно должен был породить марксизм. Но в ту самую минуту, когда марксизм родился на свет божий, апелляция к борьбе только духовным орудием стала уже совершенной бессмыслицей. За эту нелепицу нам пришлось впоследствии расплатиться ужасающей ценой. Ибо ведь известно, что сам марксизм всегда и неизменно доказывал, что вопрос о выборе средства борьбы есть вопрос одной лишь целесообразности. И сам марксизм считал себя вправе выбирать любое средство борьбы, лишь бы только оно сулило успех.
Насколько правы мы, оценивая так намерения марксистов, доказали события 7 - 11 ноября 1918 г. В эти дни марксисты ни на минуту и не подумали даже в какой бы то ни было мере связывать себе руки принципами парламентаризма и демократии. Нисколько не колеблясь, они пустили в ход вооруженные банды преступников, нанесших смертельный удар этим "великим" принципам. Ну, а буржуазные организации болтунов, само собою разумеется, оказались в этот момент совершенно безоружными.
Спустя некоторое время после революции, буржуазные партии вновь вынырнули на свет божий, хотя и под новыми названиями. Когда храбрые вожди наскоро перекрасившихся буржуазных партий решились опять покинуть свои убежища и выйти из темных подвалов, где они прятались в дни революции, то оказалось, что эти печальные вожди, как водится, ничего не позабыли и ничему не научились. Их политические программы по-прежнему целиком уходили в прошлое, поскольку внутренне они не примирились с новым режимом. Их политические же цели заключались в том, чтобы непременно принять посильное участие в новых государственных учреждениях, созданных революцией. А единственным оружием по-прежнему оставалась болтовня.
И после революции буржуазные партии не раз самым жалким образом капитулировали перед улицей.
Когда на очередь поставлен был вопрос о так называемых законах в защиту республики, то сначала не было большинства в пользу этого закона. Но когда на улицах Берлина появилась двухсоттысячная демонстрация марксистов, государственные деятели буржуазии так испугались, что против своего собственного убеждения проголосовали за закон. Эти господа просто-напросто боялись, что в ином случае при выходе из рейхстага демонстрирующая толпа переломает им руки и ноги. После того как они проголосовали за закон, этого, к сожалению, не случилось.
Новое государство могло свободно идти какими ему угодно путями, как будто бы никакой национальной оппозиции и не было вовсе.
Единственные организации, которые еще решались в эту пору так или иначе оказывать сопротивление марксистам и идущим за ними массам, были добровольческие корпуса, союзы самообороны, гражданская милиция и наконец традиционные военные союзы. Однако и эти организации не смогли оказать сколько-нибудь серьезного влияния на ход вещей. И вот почему.
Так называемые национальные партии не смогли оказать никакого влияния на ход вещей, ввиду того что у них не хватало реальной силы, которая могла бы быть выведена на улицу. А так называемые военные союзы не могли оказать никакого реального влияния на ход вещей, потому что у них не было ясной политической идеи, не было никакой, сколько-нибудь определенной политической цели.
Что в свое время марксизму даю силу, так это было именно отличное сочетание политической воли с активистской брутальностью. А что лишило всякого реального влияния немецкие национальные партии, так это именно полное отсутствие какого бы то ни было сочетания между брутальной силой и политической целеустремленностью.
Каковы бы ни были желания немецких "национальных" партий, все равно у них не было ни малейшей реальной силы, чтобы повести действительную борьбу за эти цели. В особенности же не хватало такой силы, которую можно было бы вывести на улицу.
С военными союзами дело обстояло наоборот. Они были хозяевами улицы и в сущности также хозяевами государства. Но им не хватало политической идеи, ясности политических целей. Вот почему они совершенно не в состоянии были использовать свою силу в интересах национального возрождения Германии. А хитрые евреи в обоих случаях потирали руки и делали все возможное, чтобы увековечить именно такое положение вещей, льстя обеим сторонам и нашептывая им медоточивые речи о том, что именно такое положение является идеальным.
Через свою печать евреи замечательно ловко пропагандировали идею "аполитичности" военных союзов. И столь же ловко умели они пропагандировать ту мысль, что политические партии должны-де пользоваться только "чисто духовным" оружием. А миллионы наших немецких простофиль бессмысленно повторяли всю эту мудрость вслед за евреями, даже не подозревая того, что этим самым они обезоруживают себя и целиком отдают себя в лапы евреев.
Для всего этого тоже конечно была своя причина. Раз отсутствует большая организующая идея, то это всегда и неизбежно ведет за собою и отсутствие крупной физической силы, способной бороться за эту идею. Лишь те, кто совершенно фанатически убежден в своей правоте ив том, что их идея должна во что бы то ни стало победить и перевернуть весь мир, - будут иметь достаточно решимости, чтобы в борьбе за свою Цель прибегнуть и к силе оружия.
То движение, которое не ставит себе таких высоких целей и таких великих идеалов, никогда поэтому и не прибегнет к силе оружия.
Тайна успехов французской революции в том и заключалась, что у нее была такая новая великая идея. Этому же обстоятельству обязана своей победой и русская революция. И то же, наконец, приходится сказать об итальянском фашизме: если ему удалось с таким громадным успехом и с пользой для дела реорганизовать жизнь целого народа, то это произошло только потому, что у него была своя великая идея.
Буржуазные партии на это совершенно неспособны. Но и о военных союзах описываемой эпохи приходится сказать то же; поскольку они вообще не ставили себе какие бы то ни было политические цели, их идеал как и идеал буржуазных партий заключался в простой реставрации прошлого. Во всех этих военных союзах скоро опять укрепился двух старых шаблонных союзов довоенного времени. И благодаря этому это наиболее острое оружие тогдашнего национального движения Германии быстро притупилось. Военные союзы просто поступили в рабство к новой республике. Субъективные желания этих военных союзов были самые почтенные, но это нисколько не меняет дала. Реально их роль была более чем печальна.
Затем марксисты постепенно получали новую базу в лице консолидировавшегося рейхсвера. Государственная власть смогла теперь опереться на рейхсвер. Неизбежная логика привела теперь к тому, что военные союзы стали ненужными. А так как марксисты все время видели в них известную опасность, то теперь они приступили к роспуску военных союзов. Наиболее ненадежных вожаков военных союзов, которым марксисты особенно не доверяли, стали отдавать под суд и упрятывать в тюрьму. Своими собственными руками вожаки военных союзов приготовили себе эту участь.
* * *
Когда основана была германская национал-социалистическая рабочая партия, в Германии впервые появилось движение, которое в отличие от буржуазных партий не ставило себе целью механическую реставрацию прошлого, а выдвинуло новый идеал органического народного государства в противовес современному совершенно противоестественному государственному механизму.
С первой же минуты своего возникновения наше молодое движение стояло на той точке зрения, что за свои идеи оно конечно должно бороться духовными средствами, но в то же время, если это необходимо, должно суметь стать на защиту идеи грудью и применить физическую силу. С самого начала мы были глубоко убеждены, что наше новое учение имеет гигантское всемирное значение, и именно поэтому мы с первой же минуты считали, что в защиту его можно и должно идти на самые тяжелые жертвы.
Выше я уже говорил о том, почему всякое движение, желающее завоевать сердца своего народа, должно суметь само своими собственными силами защищать себя против всяких террористических попыток противника. Весь опыт истории показывает, что террористические средства, применяемые представителями определенного миросозерцания, никогда не могут быть сломлены одной только формальной государственной властью, что тут необходимо террору прежде всего противопоставить свое собственное смелое и решительное миросозерцание Бездушные чиновники всех времен никак не могут понять этой простой вещи. Но факт остается фактом. Государственная власть лишь тогда может обеспечить подлинный порядок, когда идейное содержание государства является в то же время целым мировоззрением, господствующим над умами. Тогда лишь отдельные преступные натуры решатся на покушение против основ данного государства. Тогда террор против государства не будет являться орудием борьбы широких масс, находящихся под обаянием другого столь же цельного, но прямо противоположного миросозерцания. В ином случае государство может даже в течение целых столетий применить самые насильственные меры борьбы против террора и все-таки оно ничего против него не сможет поделать и в конце концов потерпит поражение.
Посмотрите на борьбу нашего немецкого государства с идеями марксизма. Натиск марксизма против государства становился все сильнее и сильнее. В течение 70 лет государство боролось против марксизма, но не смогло помешать победе этого миросозерцания несмотря на то, что оно приговаривало марксистов на тысячи лет тюрьмы и применяло вообще самые кровавые средства борьбы. В конце концов, немецкое государство пришло к полной капитуляции перед марксистами (средний буржуазный руководитель нашего государства будет конечно отрицать и это, но он не переубедит никого).
Конечно такое государство, которое 9 ноября 1918 г. ползало на коленях перед марксистами и сдалось ему на милость, не сможет завтра внезапно возродиться и взнуздать марксистов. Наоборот, буржуазные дурачки, восседающие на министерских скамьях, теперь все чаще и чаще начинают болтать о том, что нельзя де управлять "против рабочих", причем понятие "рабочие" на деле совпадает у них с понятием "марксисты". Эти господа не понимают даже того, что, отождествляя рабочих с марксистами, они совершают подлую фальсификацию истины. Выдвигая эту новую "аргументацию", буржуазные деятели пытаются только вскрыть свое собственное крушение и свою собственную капитуляцию перед идеями и организацией марксистов.
Стоя перед фактом окончательного подчинения современного государства под иго марксизма, национал-социалистическое движение тем более чувствует себя обязанным бороться за свои идеи не одними только духовными средствами, а суметь защитить себя и физической силой против упоенного победой Интернационала.
Я уже описал выше, как потребности борьбы нашего молодого движения постепенно привели нас к необходимости организовать собственную охрану собраний, как затем мы должны были создать специальные отряды охраны и как потом перед нами встал вопрос об организационных формах дальнейшего строительства таких отрядов.
По внешности наши отряды отчасти напоминали так называемые военные союзы, но в действительности они ничего общего с ними не имеют. Я уже упоминал, что немецкие военные организации никакой собственной сколько-нибудь определенной политической идеи не имели. Это были действительно только союзы самообороны, организованные на более или менее целесообразных началах, и они в сущности являлись только некоторым нелегальным придатком к легальным военным силам государства. Если они носили добровольческий характер, то не в том смысле, что это были свободные дружины, боровшиеся за свою собственную освободительную идею и имевшие свои собственные политические взгляды, но просто только в том смысле, что с формальной стороны они возникали как бы в самом деле добровольно. Отдельные вожаки этих союзов, а иногда и целые союзы были настроены более или менее оппозиционно к республике, но это не меняло дела. Ведь мало еще придти к убеждению, что данный порядок вещей и данные государственные учреждения недостаточно хороши. Надо знать самим, какие же новые порядки и новые учреждения хочешь ты создать в противовес старым. И надо затем проникнуться действительной решимостью бороться до конца за этот новый идеал. Лишь тогда можно сказать, что данная организация обладает своей собственной более высокой идеей.
Этим-то наши национал-социалистические отряды обороны и отличались от всех остальных военных организаций, что они ни в малейшей мере не отдавали себя под руководство учреждений, созданных революцией, а напротив, целиком отдавали себя в распоряжение новой великой идеи борьбы за новую Германию.
Наши отряды, правда, ставили себе вначале задачей только охрану порядка на наших собраниях. Их задачи сначала были очень ограничены: отряды имели целью только обеспечит нашим собраниям порядок и не дать противникам возможности срывать их. Наши отряды с самого начала были воспитаны в духе слепой дисциплины и строго наступательной тактики. Многие дураки даже из "патриотических" кругов населения зубоскалили по поводу того, что-де наши отряды являются слепыми поклонниками резиновой дубинки. Этим дурням было и невдомек, что к резиновым дубинкам мы прибегли только потому, что не хотели, чтобы чужими резиновыми дубинками избивали наших людей. Да кроме того разве не знаем мы из истории, что не раз величайшие деятели человечества падали жертвами от руки самых ничтожных убийц. Наша задача заключалась отнюдь не в том, чтобы насилие сделать самоцелью; задача наша заключалась в том, чтобы охранить великих провозвестников наших идеалов от насилия других. И наше движение сразу поняло, что оно не может и не должно рассчитывать на охрану со стороны государства, раз государство это не в состоянии охранить интересов нации. Наше движение поняло, что наоборот мы должны взять на себя дело защиты нации и дело борьбы против всех тех, кто угрожает уничтожить и народ, и государство.
После описанного нами выше сражения в зале мюнхенской Придворной пивной наши отряды в память о том штурме, который они тогда так успешно провели, получили название штурмовых отделов. Уже одно название показывает, что мы имеем дело лишь с одной определенной отраслью движения, с одним отделом его. Это такие же отделы, как отдал пропаганды, отдел печати, научные институты и другие составные части нашей партии.
Насколько штурмовые отряды были необходимы, мы могли убедиться не только на примере мюнхенского собрания, но и на примере собраний в других городах, когда мы попытались выйти за пределы Мюнхена. Марксисты убедились, что мы становимся опасными и поэтому поставили себе задачей душить каждое наше собрание уже в зародыше. К каким бы грязным мерам ни прибегали тут красные, вожаки стояли за них стеной и всюду и везде защищали эти мероприятия. Что марксисты радовались каждой своей удаче в борьбе против нас - это понятно. Но что сказать о тех буржуазных партиях, которые во многих местах просто не осмеливались устраивать открытых собраний и в то же время радовались, когда видели, что там или сям нам тоже не удается отстоять своих собраний от нападений марксистов? Буржуазные деятели, не умевшие сами справиться с марксистами и местами целиком капитулировавшие перед ними, радовались, когда видели, что и нам не удается сломить этого противника. Что сказать далее о таких государственных чиновниках, полицей-президентах и даже министрах, которые внешне любили изображать из себя сторонников "национального" движения и в то же время самым бессовестным образом помогали марксистам против нас, национал-социалистов? Что сказать о людях, которые в своем самоунижении заходили настолько далеко, что за жалкий комплимент в еврейской газете готовы были преследовать людей, героизму которых они собственно и обязаны тем, что в 1919 г. бунтующая толпа не вздернула их на первых попавшихся фонарях.
Жалкие людишки! Недаром же наш незабвенный Пенер, который до глубины души ненавидел всех этих лакеев, со свойственной ему прямотой однажды сказал: "иск) жизнь я хотел быть прежде всего немцем, а затем государственным чиновником; но никогда в жизни я не хотел бы, чтобы меня смешивали хотя бы на одну минуту с этими чиновными проститутками, которые в любую минуту готовы продаться каждому, кто их покупает".
Самое печальное было то, что именно этому сорту государственных чиновников постепенно удавалось не только подчинить себе десятки тысяч действительно честных и мужественных слуг немецкого государства, но и заразить многих своей собственной бессовестностью. Тех, кто оставался верен себе и не терял чести, они постепенно вытесняли и заменяли покорными субъектами. А сами себя эти негодяи еще имели наглость всегда выдавать за людей, сочувствующих "национальному" движению! Ждать какой бы то ни было помощи и поддержки со стороны этой части чиновников нам конечно не приходилось. Лишь в редких случаях мы получали помощь от государственных органов. Только создав собственную охрану, мы могли обеспечить известную свободу своих собраний и только таким путем могли мы внушить известное уважение к себе, ибо уважают только тех, кто умеет сам себя защищать.
Приступая к организации наших штурмовых отрядов, мы прежде всего стремились дать участникам их надлежащую возможность физического воспитания и вместе с тем стремились сделать из них убежденных сторонников национал-социалистической идеи. Дисциплина в этих отрядах должна была господствовать строжайшая.
Мы создавали свои штурмовые отряды так, чтобы они ничего общего не имели с обычными буржуазными военными организациями, но также ничего общего не имели и с нелегальными организациями.
Борясь самым резким образом против того, чтобы штурмовые отряды германской национал-социалистической рабочей партии были похожи на так называемые военные союзы, я исходил из следующих соображений.
Уже по существу дела мне было ясно, что дать военное образование целому народу через частные военные союзы - дело совершенно невозможное, ибо для этого требуются грандиозные государственные средства. Кто думает иначе, тот в сильнейшей степени переоценивает свои собственные силы. На основе так называемой "добровольной дисциплины" мощно построить организации лишь сравнительно очень небольшие. Совершенно исключено, чтобы можно было тут пойти дальше определенных размеров военной организации. Ибо тут похватало бы важнейшей вещи: чтобы повелевать, надо иметь право наказывать; нужно специальное законодательство о наказаниях, нужна принудительная сила. Осенью 1918 г. или, вернее, весною 1919 г. конечно можно было создавать так называемые "добровольческие корпуса". Но это, во-первых, потому что в своем большинстве эти корпуса вербовались из фронтовиков, а во-вторых, потому что люди, вступавшие в эти корпуса, тогда на деле безусловно подчинялись еще военной дисциплине, хотя и на ограниченный только срок.
Ни на что это претендовать не может "добровольческая военная организация" нынешнего времени. Чем больше разрастается такой союз количественно, тем слабее становится его дисциплина, и тем меньшие требования приходится предъявлять к отдельным участникам союза. Так постепенно получается, что военные организации современности приобретают старый хорошо известный нам характер аполитичных воинских союзов и объединений ветеранов войны.
Добровольная военная подготовка, если за ней не стоит безусловная сила принуждения, возможна только для очень ограниченного количества людей. Готовность добровольно подчиниться дисциплине всегда проявят лишь немногие, и только в регулярной армии дисциплина является действительно чем-то само собою разумеющимся.
Да, наконец, проведение действительно всеобщей военной подготовки через частные военные союзы невозможно еще и потому, что такие союзы обычно располагают только до смешного малыми денежными средствами. А ведь именно дело всеобщей военной подготовки является теперь самым важным. Не забудем, что со времени окончания войны истекло уже восемь лет и что в течение этого времени мы не дали ни одной возрастной группе молодежи надлежащей военной подготовки.
Военные союзы не могут ставить себе задачей только охватить те возрасты, которые уже прошли военную подготовку, ибо тогда можно было бы тут же математически установить, когда через эту корпорацию пройдут последние из обучавшихся военному делу молодых людей. Даже самый молодой солдат эпохи 1918 г., спустя 20 лет, будет небоеспособен. А ведь мы быстро приближаемся именно к этому сроку. Так и получается, что все нынешние так называемые военные союзы все более приобретают характер старых объединений бывших воинов. Но ведь это не может являться задачей учреждений, которые смотрят на себя не как на организацию бывших воинов, а как на военную организацию современности, что видно уже из их названия. Ведь современные военные союзы ставят себе задачей не просто сохранение старых связей и традиций бывших солдат, а видят свою миссию в создании действительно серьезной военной силы и в пропаганде военной идеи.
Чтобы выполнить такую задачу, нужно иметь реальную возможность действительно охватить всю молодежь, не проходившую до сих пор военного обучения. Если обучать молодежь только в течение одного или двух часов в неделю, то так солдата не создашь. При тех повышенных требованиях, которые военная служба теперь предъявляет каждому отдельному солдату, двухлетний срок службы едва-едва достаточен, чтобы из необученного молодого человека сделать обученного солдата. Ведь все мы на фронтах сами могли убедиться, к каким ужасным последствиям приводило то обстоятельство, что часть нашей молодежи приходила на фронт без достаточной военной подготовки. Ведь даже те отряды добровольцев, которых с железной энергией обучали в течение 15-20 недель, на фронте тем не менее представляли собою только пушечное мясо. Их приходилось распределять по другим военным частям и только в рядах опытных старых солдат эти, обучавшиеся в течение 4 - 6 месяцев рекруты могли приносить некоторую пользу. Лишь под руководством "стариков" добровольцы эти постепенно входили в курс дела и становились полезны.
Совершенно бесполезным делом кажется нам пытаться давать военную подготовку молодежи, раз мы можем употребить на это всего один-два часа в неделю, раз для этого нет достаточных денежных средств и нет определенной принудительной компетенции. Освежить познания старых солдат таким путем может быть, и можно, но превратить молодых необученных людей в солдат на этих путях невозможно.
Да и что пользы от такой работы? Тому или другому военному союзу, быть может и удастся на началах так называемого добровольчества с громадным трудом кое-как и кое-чему обучить несколько тысяч людей, если эти последние проявят действительно много доброй воли. Что пользы в этом, если в то же самое время современное государство своими пацифистско-демократическими формами "воспитания" миллионов молодежи лишает эти миллионы всех здоровых инстинктов, вытравливает из них все проблески подлинно-патриотического мышления и посредством этого яда разложения превращает нашу молодежь в терпеливое стадо баранов.
Ведь в сравнении с этим все потуги так называемых военных союзов просто смешны.
Но еще гораздо важнее следующее соображение, которое мы всегда приводили против неправильной идеи организации военной подготовки на началах добровольчества.
Допустим даже, что несмотря на все перечисленные трудности военным союзам удалось год за годом дать определенную военную подготовку известному числу молодых немцев. Допустим даже, что союзам удалось дать этой молодежи и необходимую физическую закалку, обучить владеть оружием и даже привить ей соответствующие патриотические идеи. Но что пользы, если все это происходит в рамках государства, которое по самому нутру своему совершенно не стремится к созданию серьезной военной силы и даже прямо ненавидит военную организацию? Вся проделанная работа все равно пойдет к черту, ибо руководители государства, т. е. на деле разрушители государства, преследуют прямо противоположные цели.
Результаты все равно будут ничтожны, раз сами правительства не показали на деле, что они хотят создать для нации серьезную вооруженную силу. А ведь наши правительства до сих пор показали только противоположное. К военной силе они апеллируют разве только еще в том случае, когда это им нужно для подкрепления своей собственной вредной для народа власти.
Ныне дело обстоит, увы, именно так. Разве не смешно в самом деле в поте лица работать над тем, чтобы дать военную подготовку какому-нибудь десятку тысяч людей, когда государство всего еще несколько лет назад позорно предало восемь с половиною миллионов прекрасно обученных солдат, когда государство не только не захотело серьезно опереться на этих солдат, а в благодарность за принесенные ими жертвы обрушило на их головы всеобщий позор. Что толку обучать новых солдат для того государственного режима, который забросал грязью храбрых и славных солдат прошлого времени, который оплевал их, сорвал с их грудей знаки отличий, отнял у них кокарды, растоптал в грязи их знамена и сделал вообще все возможное, чтобы представить в самом позорном свете те геройские подвиги, которые были совершены старой армией. Решится ли в самом деле кто-нибудь утверждать, что современный государственный режим когда-нибудь сделал хоть один шаг, чтобы восстановить честь старой армии, чтобы призвать к порядку тех, кто разлагал и оскорблял ее? Ничего подобного. Напротив, именно те, кто оскорблял и разлагал старую армию, теперь находятся на самых высоких постах, стоят у кормила правления. Ведь давно уже сказано, что "право сопутствует силе". Ну, а сила в нашей республике сейчас находится, как известно, в руках тех господ, которые в свое время начали революцию. Революция эта, как мы уже не раз говорили, на деле была подлейшей изменой отечеству, была самой гнусной проделкой мошенников, какую только знает немецкая история. Какие же после этого могут быть надежды на то, что такая власть поставит себе задачей действительно создать новую молодую немецкую армию? Все доводы рассудка говорят прямо об обратном.
Да нечего далеко ходить. Присмотримся к тому, какую позицию после революции 1918 г. заняли наши правительства по отношению к тогдашним крупным организациям самообороны. К ним относились с некоторым благоволением, пока эти организации могли пригодиться для личной защиты наиболее трусливых вожаков самой революции. Но как только благодаря всеобщему разложению народа эта опасность показалась устраненной и организации самообороны могли понадобиться только как орудие укрепления национальной идеи, их тотчас же признали ненужными, и все было сделано, чтобы разоружить эти организации, а по возможности и просто разогнать их.
Даже подлинные князья, как показывают примеры истории, далеко не всегда платили благодарностью за оказанную им помощь. Ну, а уж революционные убийцы, грабители и предатели конечно меньше всего думали о том, чтобы оплатить добром за оказанные им услуги. Только нынешние новоиспеченные буржуазные "патриоты" могут в это поверить. Что до меня лично, то когда мне говорили о необходимости создавать добровольные военные союзы, я никогда не мог удержаться от того, чтобы не спросить себя: для кого же это я буду создавать новую армию из наших молодых людей? Для какой цели будет употреблена эта армия? Когда, в какой обстановке будет она призвана к действию? Стоило только поставить себе эти вопросы и мы сразу получали тот ответ, который действительно должен был определить наши собственные действия.
Нам было ясно, что если современный режим когда-либо вообще обратится к такой военной силе, то уж во всяком случае не для того, чтобы действительно защитить подлинно национальные интересы, а только для того, чтобы укрепить свою собственную насильническую власть против народа, когда терпение народа истощится и ему надоест спокойно смотреть, как его обманывают, предают и продают.
Уже по одному этому мы пришли к выводу, что штурмовые отряды германской национал-социалистической рабочей партии не должны иметь ничего общего с подобной организацией военных сил для государства. Мы с самого начала смотрели на штурмовые отряды, как на организацию охраны национал-социалистического движения, как на воспитательный орган. Вот почему мы считали, что задачи штурмовых отрядов лежат в совершенно другой сфере нежели задачи так называемых военных союзов.
Но наши штурмовые отряды ни в коем случае не должны были стать и тайными нелегальными организациями. Цели тайных организаций всегда противозаконны. Но благодаря этому размеры таких организаций естественно лишь очень невелики. Создать крупную по размерам организацию и в то же время сохранить ее существование втайне или даже только скрыть ее подлинные цели - дело невозможное, особенно если иметь в виду болтливость нашего немецкого народа. Всякая такая попытка тысячу раз провалится. Во-первых, нынешняя полиция всегда имеет в своем распоряжении достаточный штаб сутенеров и тому подобной сволочи, всегда готовой за 30 сребреников предать все, что ей удастся узнать, и даже придумать то, чего не было. А во-вторых, и собственные сторонники никогда не будут достаточно конспиративны, чтобы сохранить организацию втайне. Только путем долголетнего личного отбора можно создать очень небольшие тайные организации, состоящие из совсем немногочисленных групп. Но такие очень маленькие организации потеряли бы всякую цену для национал-социалистического движения. Что нам нужно было и что нам нужно теперь, так это не сотня-другая отчаянных заговорщиков, а сотни и сотни тысяч фанатических борцов, готовых отдать свою жизнь за дело победы нашего мировоззрения. Нам нужно работать не в тайных кружках и конспиративных организациях. Нам нужны могущественные выступления масс. Не при помощи кинжала и яда или револьвера откроем мы дорогу нашему великому движению, а при помощи завоевания улицы. Мы должны показать марксистам, что будущими хозяевами улицы являемся мы, национал-социалисты. Мы докажем им, что в будущем станем не только хозяевами улицы, но и хозяевами государства.
Тайные организации могли стать еще опасными и тем, что члены их могли бы начать позабывать о величии стоящих перед нами задач и склониться к той мысли, что можно изменить судьбы народа к лучшему при помощи того или иного отдельного убийства. Такое мнение может иногда найти себе историческое оправдание. А именно - в том случае, когда народу приходится страдать под тиранией какого-либо действительно гениального угнетателя и когда позволительно думать, что этот ужасный гнет держится так прочно главным образом благодаря личным качествам данного тирана. При таких обстоятельствах в народе всегда найдется мститель, и этот мститель, выйдя из среды народа, пожертвует собой, чтобы метким выстрелом покончить с ненавистным тираном. Только мелкие людишки, только негодяи, восторгающиеся нравами современной республики, сочтут такой акт достойным осуждения и всяких моральных ламентаций. А вот величайший певец свободы нашего народа в своем "Вильгельме Тепле", как мы знаем, воспел именно такой акт.
В 1919-1920 гг. можно было серьезно опасаться, что в тайных организациях непременно найдутся люди, которые, ужаснувшись перед бесконечными несчастьями родины и вдохновившись примерами истории, в самом деле возьмутся за револьвер, чтобы отомстить тем, кто мучит Германию, и подумают, что таким путем можно исцелить свой народ. Но такой образ действий был бы бессмыслен, ибо на самом деле наши марксисты победили вовсе не благодаря превосходству качеств отдельных их вожаков, а только и исключительно благодаря безбрежной трусости и жалкой дрянности буржуазного мира. Наша буржуазия сама подписала себе самый безжалостный приговор именно тем, что она подчинилась такой революции, которая не выдвинула ни одной сколько-нибудь значительной головы. Можно еще так или иначе понять, что приходится капитулировать перед такими людьми, как Робеспьер, Дантон или Марат. Но уничтожающий приговор выносят себе люди, капитулирующие перед такими субъектами, как тощий Шейдеман, жирные Эрцбергер и Фридрих Эберт или перед всеми остальными политическими карапузами ноябрьской революции. В Германии нельзя было даже сказать, что вот именно такой-то вожак революции благодаря своим крупным личным качествам является главным несчастьем отечества. Нет, кругом нас были одни только революционные клопы, дезертирующие спартаковцы, одна мелочь и мелочишка. Взять в руки револьвер и убрать с дороги того или другого из этих господ совершенно не имело никакого смысла. Самое большее, к чему это привело бы, это к тому, что на место одного такого кровопийцы село бы два новых кровопийца.
В описываемое время приходилось самым резким образом выступать против таких покушений. Такая тактика была целесообразна, когда на арене истории действительно действовали крупные личности, но она совершенно не подходила для нашей эпохи политических лилипутов.
В сущности, то же самое приходится сказать и по вопросу о мерах борьбы против обычных изменников. Какой в самом деле смысл расстреливать, скажем, субъекта, предавшего в руки врага одну пушку, если тут же на самых высших должностях у нас сидят канальи, продающие все государство, имеющие на своей совести два миллиона напрасных жертв, являющиеся виновниками искалечения миллионов и при всем том совершенно спокойно сидящие на своих местах и обделывающие свои республиканские делишки. Бессмысленно убивать мелких предателей в таком государстве, где само правительство освобождает предателей от какого бы то ни было наказания. Ибо при таком положении вещей вполне может случиться, что крупные предатели потребуют к ответу подлинного идеалиста за то, что он послал пулю в лоб попавшемуся ему по дороге какому-нибудь мелкому жулику или предателю. И ведь надо себе еще задать вопрос: кого же в самом деле послать убрать с дороги такого мелкого предателя? Послать ли с этой целью такого же мелкого человечка или послать настоящего идеалиста? В первом случае рискуешь не получить необходимого результата и раньше или позже на тебя непременно донесут. Во втором случае мелкий жулик будет правда устранен, но зато приходится рисковать ценной жизнью быть может, незаменимого идеалиста.
Моя точка зрения на этот счет заключается в следующем. Нам совсем не пристало вешать мелких воров и предоставлять бегать на свободе крупным ворам. Гораздо лучше будет, если в один прекрасный момент мы создадим национальный трибунал, который сумеет отдать под суд и расстрелять несколько десятков тысяч ноябрьских преступников, тех, которые играли роль организаторов революции и поэтому должны нести главную ответственность. Такой пример в достаточной степени устрашит на все дальнейшие времена так же и мелких предателей и послужит для них необходимым уроком.
Вот все эти соображения и побудили меня тогда еще пеше раз самым решительным образом запрещать участие в тайных организациях и не допустить до того, чтобы наши штурмовые отряды приняли характер нелегальный. В те годы я принимал самые настоятельные меры, чтобы не допустить участия наших национал-социалистических организаций в экспериментах, во главе которых в большинстве случаев стояла превосходная, идеалистически настроенная немецкая молодежь, принесшая очень большие жертвы, но не сумевшая сколько-нибудь изменить в благоприятную сторону судьбы родины.
* * *
Но если наши штурмовые отряды не должны были стать ни обыкновенными военными организациями, ни тайными союзами, то из этого вытекало следующее.
1. Главным принципом организации наших штурмовых отрядов должен был стать не военный критерий, а критерий партийной Целесообразности.
Члены наших штурмовых отрядов должны были конечно получить соответствующую школу физического развития, но центр тяжести нам пришлось видеть не в чисто военных упражнениях, а в спорте. Я всегда придерживался того взгляда, что бокс и джиу-джитсу имеют гораздо большее значение, чем плохенькие стрелковые курсы, ибо все равно добровольческие общества в состоянии были давать своим членам только полуобразование, а не полное военное образование. Дайте немецкой нации 6 миллионов безукоризненно вытренированных спортсменов, добейтесь того, чтобы эти 6 миллионов были полны фанатической любви к родине и закалены в той мысли, что наступление является лучшей тактикой - и подлинно национальное государство сумеет в течение каких-нибудь двух лет создать из них, если нужно будет, настоящую армию, в особенности, если мы будем иметь необходимые для этого кадры. Кадры же для такой армии при наших условиях может дать нам только рейхсвер, а не половинчатые воинские союзы. Мы считали, что физические упражнения нужны нашему штурмовику для того, чтобы в нем укоренилось сознание своего физического превосходства, которое одно только и может дать убеждение в собственной силе. А спорт должен был развить в наших штурмовиках все те качества, которые дали бы им возможность более успешно выступать на защиту нашего движения там и тогда, где и когда это понадобиться.
2. Чтобы наши штурмовые отряды не превращались в тайные организации, мы сразу же ввели определенную форму одежды, по которой каждый мог узнать члена нашего отряда. А затем и сами размеры отрядов должны были указывать каждому и всякому на то, что дело идет отнюдь не о тайных организациях.
Наши штурмовые отряды не должны были прятаться в подполье, а должны были маршировать под открытым небом. Уже одно это должно было сразу положить конец всяким легендам о "тайной организации". Членов наших штурмовых отрядов мы прежде всего воспитывали в полной идейной преданности великим целям движения. Мы ставили себе задачей расширить горизонт каждого штурмовика настолько, чтобы любой из них понимал ту великую миссию, которая лежит на нем. Каждому рядовому штурмовику мы помогали усвоить понимание того, что нашей задачей является создание нового национал-социалистического государства. Поняв все это, наш штурмовик конечно уже не мог видеть свою задачу в том, чтобы убрать с дороги того или другого мелкого или даже более крупного мошенника. И таким образом отпадала опасность, что наши штурмовики станут соблазняться мелкой конспирацией и искать удовлетворения своему активизму в отдельных покушениях. Только так могли мы рассеять атмосферу мелкой мести и мелких заговоров, свойственных современной республике. Только благодаря этому подняли мы нашу борьбу на более высокий уровень борьбы двух мировоззрений. Каждый наш рядовой штурмовик должен был понять, что наша борьба есть истребительная борьба целого нового миросозерцания против миросозерцания марксизма и всего того, что порождает этот последний.
3. Из этого вытекает, что и организационные формы штурмового движения и способ вооружения штурмовиков и даже форма их одежды не могли и не должны были напоминать струю армию. Все это должно было быть построено на совершенно другом принципе, соответственно тем задачам, которые стояли перед штурмовым движением.
В течение 1920 и 1921 гг. я самым усиленным образом проповедовал именно вышеизложенные взгляды. Постепенно мне удалось привить эти взгляды нашей молодой организации полностью. Результат получился тот, что к концу лета 1922 г. мы располагали уже изрядным количеством штурмовых отрядов (сотен), а к концу осени 1922 г. все эти отряды были уже одеты в свою особую форму. Бесконечно важное значение для всего дальнейшего развития штурмовых отрядов имели три события.
1. Большая объединенная демонстрация всех патриотических союзов, направленная против закона о защите республики. Демонстрация эта состоялась в конце лета 1922 г. на Королевской площади в Мюнхене. Мюнхенские патриотические союзы выпустили воззвание протеста против закона о защите республики и в этом воззвании приглашали население принять участие в предстоящей грандиозной манифестации. Наше национал-социалистическое движение тоже приняло участие в этой манифестации. Впереди секций нашей партии мы пустили шесть штурмовых отрядов, каждый по 100 человек. Впереди наших колонн шли два оркестра музыки, а наши манифестанты несли 15 партийных знамен. Когда наши колонны подходили к площади, она была уже наполовину заполнена народом. Но у собравшейся там толпы не было в руках ни одного знамени. Появление наших колонн с оркестрами, со знаменами и с несколькими сотнями штурмовиков вызывало настоящий взрыв энтузиазма. Мне лично выпала на долю честь выступить одним из ораторов перед собравшейся на площади шестидесятитысячной толпой.
Успех манифестации был огромный. Теперь было доказано всем и каждому, что вопреки всем угрозам красных и национальные организации Мюнхена умеют манифестировать на улице. Когда красные попытались выпустить против наших марширующих колонн некоторое количество своих вооруженных людей, наши штурмовики в течение нескольких минут разогнали этих господ, расколотив их в пух и прах. Впервые наше национал-социалистическое движение показало здесь свою решимость и на будущие времена отстаивать за собою право на улицу и раз навсегда лишить этой привилегии господ предателей.
Этот день окончательно доказал, что те организационные принципы и психологические соображения, которые мы положили в основу построения штурмовых отрядов, были совершенно правильны.
На этой победоносной основе мы продолжали расширять движение штурмовиков. Через несколько недель количество штурмовых отрядов в Мюнхене удвоилось.
2. Поход в Кобург в октябре 1922 г.
Народнические союзы приняли решение устроить в Кобурге так называемый "день нации". Лично я тоже получил приглашение в Кобург, причем в пригласительном письме было сказано, что желательно, чтобы я приехал не один, а "в некотором сопровождении". Это приглашение я получил в 11 час, утра и сразу же решил, что все это будет очень кстати. Уже через какой-нибудь час я отдал все необходимые распоряжения. В качестве "сопровождения" я наметил 800 человек штурмовиков. Разделив их на 14 отрядов, я посадил их в специальный поезд и отправил в Кобург - городишко, ставший теперь баварским. Соответствующие приказания посланы были также другим национал-социалистическим штурмовым группам, образовавшимся к тому времени в различных городах.
Впервые в Германии отправлялся такой специальный поезд. На промежуточных станциях в поезд входили новые группы штурмовиков, что вызывало громадную сенсацию. Публика до сих еще не видела наших знамен; теперь она смогла увидеть их. Эффект был очень велик.
Когда мы прибыли на кобургский вокзал, нас встретила делегация от комитета, руководившего "днем нации", и сообщила нам следующее. Между комитетом и местными профсоюзами, а также местными организациями независимой с.-д. партии и коммунистической партии состоялось-де соглашение, что мы должны отправиться в город не в строю, а врассыпную без знамен и без своей музыки (с нами был свой собственный оркестр из 42 человек).
Разумеется я тут же решительно отверг это позорное условие и выразил делегации свое возмущение по поводу того, что комитет вообще счел возможным вступать в какие бы то ни было соглашения с такими господами. Затем я спокойно заявил, что мои штурмовики немедленно построятся и что мы конечно с музыкой и со знаменами отправимся в город.
Сказано - сделано.
Уже на привокзальной площади нас встретила многотысячная толпа, начавшая осыпать нас бранью и угрозами. На нас посыпались выкрики - "убийцы" "бандиты", "грабители", "преступники" и другие ласкательные эпитеты, которые любят употреблять пресловутые творцы германской республики. Молодые штурмовые отряды сохраняли образцовый порядок. Развертываться пришлось тут же на плацу перед вокзалом на глазах у публики. Штурмовики вели себя сдержанно, совершенно не замечая сыпавшихся оскорблений. Расположения города мы не знали. Потерявшая голову полиция ошибочно направила нас не в предназначенные нам квартиры на окраине города, а в большое помещение одной из пивных, расположенной близко к центру города. С обеих сторон за нашими колоннами следовала большая пестрая толпа, продолжавшая шуметь. Как только последний из наших отрядов начинал входить в ворота пивной, собравшаяся толпа сделала попытку с криками и улюлюканьем устремиться вслед за нами. Чтобы помешать этому, полиция поспешила запереть ворота и все входы в помещение. Создалось совершенно невозможное положение. Построив фронтовиков во дворе, я сказал им несколько слов и дал соответствующие указания. Затем я потребовал от полиции, чтобы она немедленно открыла ворота. После больших колебаний полиция уступила моему требованию.
Уже к вечеру дело дошло до серьезных столкновений. Наши патрули подбирали в бессознательном состоянии отдельных национал-социалистов, подвергшихся гнусным нападениям со стороны противников. Тогда и мы перестали церемониться с врагом. Уже к утру можно было констатировать, что красный террор, под игом которого население Кобурга стонало в течение многих лет, одним ударом сломлен. Красные тотчас же выпустили листки, в которых со свойственной им еврейско-марксистской лживостью утверждали, что-де наши "банды" ни с того ни с сего повели "истребительную войну против мирных рабочих". "Товарищей рабочих и работниц" приглашали выйти на улицу и дать нам отпор. Назначенная красными демонстрация должна была состояться в половине второго. И на эту "грандиозную народную демонстрацию" приглашались десятки тысяч рабочих со всей округи. Твердо решив раз навсегда покончить с красным террором в Кобурге, я в половине двенадцатого собрал своих штурмовиков, число которых к тому моменту достигло уже полутора тысяч человек. Построив их в ряды, я сам стал во главе отряда, и мы двинулись к кобургской крепости, путь к которой лежал как раз через большую площадь, где назначена была демонстрация красных. Посмотрим, думал я про себя, решатся ли красные вновь напасть на нас. Когда мы приблизились к площади, на ней вместо обещанных десятков тысяч оказалось всего несколько сот человек; часть из них сейчас же разбежалась, другая часть старалась держаться очень тихо. Только кое-где встречавшиеся нам красные отряды, пришедшие из других мест и поэтому еще не незнакомые с нами, пытались вновь бросать нам оскорбления. Но в течение нескольких минут мы раз и навсегда отбили у них охоту к этому. И вот теперь, когда наша победа была очевидна, местное население сразу облегченно вздохнуло. У людей появилось мужество. Население начало выкрикивать по нашему адресу приветствия. А к вечеру, когда мы возвращались назад, в ряде мест происходили стихийные восторженные демонстрации в нашу честь.
Когда мы пришли на вокзал, чтобы садиться в поезд, железнодорожный персонал неожиданно для нас заявил нам, что они не поведут нашего поезда. Тогда я велел сообщить ряду вожаков, что если железнодорожники действительно не поведут поезд, то я сейчас же арестую всех тех красных вожаков, которые попадутся мне под руку, и рассажу их по несколько человек в каждый из вагонов, на локомотив и на тендер, а затем мои люди сами поведут поезд. Я велел сказать господам красным, что такое путешествие станет конечно довольно рискованным, но зато уж если случится железнодорожная катастрофа и мы должны будем погибать, то и их вожаки будут погибать вместе с нами. У нас по крайней мере будет то утешение, что мы явились на тот свет не одни, а в "почетном" сопровождении красных апостолов "равенства и братства".
Как только это было сообщено кому следует, поезд немедленно был подан и отошел пунктуально минута в минуту. На следующее утро мы благополучнейшим образом прибыли в Мюнхен.
Таким образом в Кобурге впервые с 1914 г. нами было восстановлено действительное равенство граждан перед законом. Если наши чиновные олухи всюду и везде самодовольно заявляют, будто современное государство строжайше защищает жизнь своих граждан, то это просто неправда. В действительности в те годы дело обстояло так, что гражданам приходилось защищаться от самих представителей современного государства.
Кобургские события имели самые благодетельные последствия. Дух наших победоносных штурмовых отрядов конечно укрепился. Все убедились, что руководство отрядов находится на полной высоте. Но главное, население заинтересовалось теперь нами гораздо больше, чем до сих пор, и многие впервые начали понимать, что национал-социалистическое движение по всей видимости и является той силой, которая в более или Менее близкий срок покончит с марксистским безумием.
Только в лагере демократии шипели по поводу того, что мы не дали спокойно раздробить себе череп, что мы решились в демократической республике ответить на подлое нападение не пацифистскими песнями, а кулаками и палками.
Буржуазная пресса вела себя конечно гнусно и низко, как всегда. Только очень небольшое число честных газет приветствовало тот факт, что по крайней мере в одном месте марксистским насильникам был дан должный отпор.
В самом Кобурге часть обманутых марксистами рабочих получила очень полезный урок. В столкновениях с нашими национал-социалистическими рабочими эти красные поняли, что и наши рабочие борются за определенный идеал, ибо нетрудно было догадаться, что так драться способны только люди, которые борются действительно за нечто высокое и дорогое.
Но наибольшую пользу от всех этих событий получили конечно сами штурмовые отряды. Отряды стали быстро расти в числе. Когда 27 января 1923 г. открылся наш партийный съезд, то в освящении знамен приняло участие уже шесть тысяч штурмовиков, и первая часть отрядов была в своем новом обмундировании.
Кобургские события еще и еще раз доказали, что нам необходимо не только систематически развивать корпоративный дух внутри наших отрядов, но во что бы то ни стало обязательно также одинаково одевать штурмовиков, чтобы они могли друг друга узнавать уже по внешнему виду. До сих пор мы ограничивались только повязкой на руке. Теперь мы введи также френч и всем известный теперь головной убор.
Воспользовавшись опытом Кобурга, мы решили теперь систематически и планомерно проделать то же самое в целом ряде других городов, где за последние годы красные не допускали ни одного собрания инакомыслящих. Теперь в этих городах мы решили восстановить свободу собраний. Мы выбирали город за городом, концентрировали там наши национал-социалистические батальоны и таким образом приводили к капитуляции одну баварскую крепость красных за другой. Штурмовые отряды все больше и больше осваивались со своей ролью. Все менее и менее похожими становились они на старые безжизненные военные союзы и все более и более принимали они характер настоящих живых боевых организаций, играющих крупнейшую роль в деле борьбы за новое будущее германского государства.
Так систематически развивалось дело до марта 1923 г. К этому времени разразились события, которые заставили меня во многом переменить тактику и перевести движение на новые рельсы.
3. В начале 1923 г. французы, как известно, заняли Рурский бассейн. Это на первых порах оказало очень серьезное влияние на ход развития нашего штурмового движения.
И теперь еще я не могу и не считаю целесообразным с точки зрения национальных интересов рассказать открыто обо всем, что с этим связано. Я должен ограничиться только тем, что уже было затронуто в публичных обсуждениях и что так или иначе стало достоянием гласности.
Занятие Рурского бассейна французами пришло отнюдь не неожиданно. Мы имели тогда серьезные основания надеяться, что с трусливой политикой постоянных отступлений теперь будет покончено и что на военные союзы при новой обстановке ляжет вполне определенная ответственная задача. При таких обстоятельствах мы полагали, что и наши штурмовые отряды, насчитывавшие тогда уже несколько тысяч молодых закаленных бойцов, не должны остаться в стороне от общенационального объединения военных сил. Весною и летом 1923 г. штурмовые отряды были реорганизованы и превращены в воинскую боевую часть. Этот факт сыграл крупную роль в дальнейшем развитии событий 1923 г., по крайней мере постольку, поскольку в них участвовало наше движение.
Ход событий в 1923 г. я в общих чертах осветил в другом месте. Здесь я ограничусь только тем, что замечу: раз те предпосылки, из которых мы исходили, приступая к реорганизации тогдашних штурмовых отрядов, не оправдались; раз переход к активному сопротивлению против Франции не совершился, то приходится сказать, что с чисто партийной точки зрения реорганизация эта была вредна.
Как ни ужасен на первый взгляд конец 1923 г., все-таки, глядя назад, приходится сказать, что финал его был необходим. Поведение германского правительства сделало беспредметным тот путь, на который мы перевели было наши штурмовые отряды. И теперь одним ударом было покончено с той реорганизацией штурмового дела, которая, как мы уже сказали, с нашей партийной точки зрения была вредна.
Теперь после событий конца 1923 г. было ясно, что мы опять должны вернуться на старую дорогу и начать с того, на чем мы кончили, раньше чем перевели штурмовые отряды на новые рельсы. В этом была своя хорошая сторона событий конца 1923 г.
Заново организованной в 1925 г. германской национал-социалистической рабочей партии приходится заново реорганизовать свои штурмовые отряды в духе тех именно основных принципов, какие я изложил в первой части настоящей главы. На этих именно началах приходится организовать дело и в этом духе вести его и дальше. Германская национал-социалистическая рабочая партия должна таким образом вернуться к тем истинно здоровым взглядам, из которых мы исходили с самого начала. Свою высшую задачу ей приходится видеть в том, чтобы из своих штурмовых отрядов сделать инструмент защиты и пропаганды идей нашего мировоззрения.
Партия не должна допускать ни того, чтобы штурмовые отряды превращались в так называемые военные союзы, ни того, чтобы они превращались в тайные организации. Партия видит в штурмовых отрядах авангард великих национал-социалистических идей. Когда партия сумеет сделать так, чтобы наши штурмовые отряды действительно стали такой стотысячной гвардией, партия добьется того, чтобы ее штурмовики являлись паладинами самой великой и святой идеи на земле.
Зимою 1919 г., а в еще большей степени весною и летом 1920 г. наша молодая партия принуждена была занять позицию по одному вопросу, который получил огромное значение уже во время войны. В первой части настоящего сочинения, описывая методы пропаганды противника, особенно бросившиеся в глаза мне лично, я обратил внимание читателя на то, как и англичане и французы усиленно старались разжечь старые противоречия между севером и югом Германии. Первые прокламации, начавшие систематическую травлю против Пруссии как единственного якобы виновника войны, появились уже весною 1915 г. К концу 1916 г. эта столь же ловкая, сколь и низкая агитация достигла кульминационного пункта. Это, рассчитанное на самые низменные инстинкты, натравливание южан на северян уже вскоре начало давать свои ядовитые плоды. Одним из крупнейших упущений руководящих кругов правительства и армии ( и в особенности баварского штаба ) было то, что в своем ослеплении и самонадеянности они совершенно не принимали необходимых мер противодействия. Против этой агитации не было предпринято ровно ничего. Напротив, в некоторых кругах на эту агитацию посматривали не без удовольствия. Иные господа были настолько ограничены, что им казалось, будто такая пропаганда не только поможет ослаблению централистических тенденций германского государства, но может быть автоматически даже укрепит идею федерализма. За это тяжелое упущение мы поплатились столь тяжко, как это редко бывает в истории. Люди думали, что в результате этой агитации поплатится одна только Пруссия, а на деле поплатилась вся Германия. Эта агитация ускорила наше крушение. Крах потерпело не только германское государство как таковое, но и отдельные государства, входившие в состав нашей германской империи.
Случилось так, что революция победила прежде всего как раз в том городе, где искусственно разжигаемая ненависть против пруссаков была особенно велика. Именно здесь революция прежде всего и свергла как раз наиболее старую традиционную династию.
Было бы конечно неверно думать, что антипрусские настроения объяснялись исключительно военной пропагандой противников. Точно так же было бы неверно думать, что у народа, поддававшегося этой пропаганде, совершенно не было смягчающих вину обстоятельств. Одной из важнейших причин возникновения антипрусских настроений являлась невероятная организация всего нашего хозяйства военного времени. В этой области господствовала совершенно безумная централизация, равнявшаяся прямой опеке над всем государством. Мошенники же пользовались этой ультрацентрализацией для того, чтобы легче сорганизовать свой ультраграбеж. Средний человек неизбежно отождествлял акционерные общества военного времени с Берлином (где заседали воротилы этих обществ), а Берлин конечно с Пруссией. Среднему человеку не приходило и в голову, что подлинными организаторами этих грабительских институтов, работавших под псевдонимом акционерных обществ, не являются ни берлинцы, ни пруссаки, ни немцы вообще. Средний человек приписывал все преступления и злоупотребления этих ненавистных учреждений столице и всю свою ненависть поэтому переносил, естественно, как на столицу, так и на Пруссию в целом. А так как ниоткуда таким представлениям отпора не давалось, а кое-кто смотрел на такое толкование не без удовольствия, то естественно, что ненависть против Пруссии все больше разгоралась.
Евреи были конечно достаточно умны, чтобы понимать, что бесстыдный грабеж немецкого народа, который они сорганизовали под прикрытием акционерных обществ военного времени, неизбежно вызовет известное сопротивление. Пока самих евреев никто не брал прямо за горло, они конечно могли не беспокоиться по поводу растущего недовольства. Но чтобы не допустить и впоследствии до прямого взрыва возмущения, евреям должно было больше всего понравиться именно такое средство, которое направляло недовольство совсем в другую сторону и таким образом давало исход чувству негодования.
Пусть себе Бавария идет в поход против Пруссии, а Пруссия Г против Баварии. Чем сильнее разжечь вражду между Баварией и Пруссией, тем лучше. Чем горячее станет схватка между Баварией и Пруссией, тем спокойнее для евреев. Именно так лучше всего было отвлечь общественное внимание от этой интернациональной шайки. Люди даже стали прямо забывать об ее существовании. Конечно и в самой Баварии все же находилось достаточное количество благоразумных людей, которые делали усилия, чтобы не допустить до дальнейшего разжигания междоусобицы. Но как только такая опасность становилась реальной, евреи тотчас же пускали в ход в Берлине какую-нибудь новую подлую провокацию и тем вновь разжигали борьбу. Все, кому сие ведать надлежало, тотчас же набрасывались на этот новый инцидент и раздували его изо всех сил, пока наконец пожар усобицы между югом и севером опять не разгорался докрасна.
Евреи вели тогда замечательно ловкую, уточненную игру. Все время занимали они этой внутренней склокой внимание то одной, то другой стороны и благодаря этому могли все с большим успехом грабить и тех и других.
Затем пришла революция.
До 1918 г. или, точнее сказать, до ноября 1918 г. средний человек и особенно менее развитый обыватель и рабочий могли еще не отдавать себе полного отчета в происхождении этой междоусобицы и в ее последствиях. Но уж казалось бы с началом революции, в особенности в Баварии, это должны были понять все, и во всяком случае это должна была понять та часть населения, которая причисляла себя к "национальному лагерю". Ибо не успела еще революция победить, как организатор переворота в Баварии сразу же выступил защитником специфически "баварских" интересов.
Конечно Курт Эйснер знал, что он делает. Придав революционному восстанию в Баварии определенное острие против остальной Германии, он меньше всего преследовал специально баварские интересы, а действовал просто по уполномочию от господ евреев. Он просто использовал существующие в Баварии антипатии и предрассудки, чтобы легче раздробить Германию. Если бы удалось полностью раздробить государство, то тогда оно уже совсем легко стало бы добычей большевизма.
Примененную Эйснером тактику продолжали и после его смерти. Марксистская "независимая партия" внезапно стала апеллировать к тем чувствам и инстинктам, которые прочнее всего коренились в государственной обособленности и насаждались отдельными династиями, хотя, как известно, марксисты всегда до этого времени осыпали только самой язвительной иронией как раз всякий сепаратизм и всякое обособление.
Борьбу Баварской советской республики против наступающих с севера армий, шедших на освобождение Баварии, марксисты во всей своей пропаганде изображали прежде всего как борьбу "баварских рабочих" против "прусского милитаризма". Только этими можно объяснить то обстоятельство, что в Мюнхене в отличие от целого ряда других германских областей после низвержения советской республики отнюдь не наступило отрезвление широких масс, а напротив еще выросло возмущение и озлобление против Пруссии.
Искусство, с которым большевистские агитаторы сумели изобразить устранение советской республики как победу "прусского милитаризма" над "антимилитаристическим" и "антипрусским" "баварским народом", принесло им богатые плоды. Еще при выборах в законодательный баварский ландтаг Курт Эйснер получил в Мюнхене менее 10 тыс. голосов, а коммунистическая партия даже всего только 3 тыс.; после низвержения же советской республики обе партии вместе имели уже около 100 тыс. избирателей.
Я лично начал свою борьбу против этого безумного натравливания отдельных немецких племен друг на друга уже в эту именно пору.
Думается, в течение всей своей жизни мне ни разу не пришлось браться за дело, которое вначале было бы столь непопулярно, как эта моя тогдашняя борьба против антипрусской травли. В течение советского периода в Мюнхене происходили бесчисленные массовые собрания, в которых настроение против остальной Германии разжигали настолько, что ни один северянин не мог выступать на них, а пруссакам просто угрожали смертью. Большинство этих собраний доводились до такой точки кипения, что в конце их аудитория обыкновенно сливалась в одном диком крике: "долой Пруссию", "прочь всякую связь с Пруссией", "война Пруссии" и т. д. Один из наиболее "блестящих" представителей идеи суверенности Баварии, как известно, бросил даже в рейхстаге лозунг, который он сформулировал в словах: "лучше умереть баварцами, чем прозябать под властью пруссаков".
Нужно было видеть тогдашние собрания, чтобы быть в состоянии понять, что означало для меня лично, когда впервые, окруженный маленькой горсточкой друзей, я выступил против этого безумия на большом собрании в зале мюнхенской пивной "Лев". Группа окружавших меня друзей состояла сплошь из моих товарищей по фронту. И вот пусть читатель представит себе наше настроение: когда мы проливали свою кровь за отечество на фронтах, большинство этих господ, которые сейчас осыпали нас бранью, прятались конечно в тылу, дезертировали и т.д. А теперь эти банды, потеряв всякое самообладание, встречали нас ревом, осыпали всевозможными оскорблениями и угрожали тут же убить на месте! Для меня лично эти выступления имели еще ту счастливую сторону, что благодаря им вокруг меня собралась особенно тесная кучка друзей, почувствовавших себя связанными со мною не на жизнь, а на смерть и как бы присягнувших мне на верность.
Эти наши сражения на собраниях повторялись в течение всего 1919 г., а в начале 1920 г. они еще усилились. Были такие собрания, - особенно я вспоминаю одно такое собрание в Вагнеровском зале на Зоненштрассе, - в которых группе моих друзей, к тому времени уже несколько разросшейся, приходилось страшно туго. Эти собрания нередко кончались тем, что моих друзей избивали, оскорбляли, топтали ногами и выбрасывали из собрания в полумертвом состоянии.
Я начал эту борьбу в качестве отдельного лица и имел сначала поддержку только со стороны своих личных друзей по фронту. Но затем все наше молодое движение увидело свою, можно сказать, священную задачу в том, чтобы продолжить эту борьбу.
Еще и теперь я горжусь тем, что именно на мою долю выпало положить конец этой смеси глупости и преступления. Хотя я сначала опирался только на своих баварских сторонников, мне все-таки постепенно удалось разрешить эту задачу. Я сказал - смеси глупости и преступления. Я выражаюсь так потому, что знаю: большая масса попутчиков состояла вероятно из добродушно глупых людей, но организаторы травли несомненно не принадлежали к числу простаков. Нет, я и тогда считал и теперь считаю, что организовали это дело предатели, состоявшие на платной службе у Франции. В одном случае (я имею в виду историю Дортена) факты уже подтвердили, что это было именно так.
Режиссеры всей этой травли легко изображали дело так, будто единственным поводом всех их выступлений являются только федералистские мотивы. Это-то и было особенно опасно. Конечно, всякому разумному человеку ясно, что идея федерализма в действительности ничего общего не может иметь с организацией травли и возбуждением прямой ненависти против Пруссии. Хорош в самом деле "федерализм", который стремится оторвать у другой составной части федерации определенные территории или даже довести до прямого раздела этой части федерации. Честный федералист, ссылающийся на государственные идеи Бисмарка не для обмана, не может, цитируя Бисмарка, тут же единым духом пытаться оторвать от созданного Бисмарком государства определенные территории и открыто поддерживать сепаратистские тенденции по отношению к этому созданному Бисмарком государству. Какой крик подняли бы в Мюнхене, если бы, скажем, та или другая консервативная прусская партия стала открыто требовать или поддерживать отделение определенных территорий от Баварии. Жалко было только тех действительно честных федералистов баварцев, которые не понимали, в чем смысл этой подлой игры; ибо обманутыми были прежде всего именно эти простые люди. Именно тем, что федеративной идее давали подобное истолкование, ее больше всего и толкали в могилу. Какая же в самом деле возможна успешная пропаганда федеративного устройства государства, раз люди тут же осыпают оскорблениями и забрасывают грязью одно из важнейших звеньев федеративного государства - Пруссию, раз люди делают все возможное, чтобы подорвать Пруссию и сделать ненавистной идею какой бы то ни было связи с ней. Весь этот поход был особенно вреден потому, что эти так называемые федералисты направляли всю свою кампанию тогда против той Пруссии, которая ничего общего не имела с режимом ноябрьской демократии. Эти пресловутые "федералисты" все стрелы своих оскорблений направляли ведь не против отцов веймарской конституции (отцы этой конституции сами в большинстве случаев принадлежат к числу выходцев из южной Германии или к числу евреев, а против представителей старой консервативной Пруссии, т.е. против антиподов веймарской конституции. Не приходится конечно удивляться, что во всей этой злостной кампании федералисты тщательно обходили евреев, не смея их затрагивать. В этом может быть и приходится искать ключ ко всей этой загадке.
Мы знаем уже, что до революции евреи для того, чтобы отвлечь внимание народа от своих акционерных обществ военного времени и от себя самих, умели настраивать массы баварского народа против Пруссии. Но после победы революции евреям ведь надо было прикрыть свой еще в десять раз более хищный грабительский поход. И вот евреям теперь опять удалось натравить так называемые "национальные" элементы Германии друг против друга: консервативно настроенных баварцев евреям удалось втравить в борьбу против консервативно же настроенных пруссаков. И опять евреи прибегли к своему излюбленному средству. Держа в своих руках все нити государства, евреи легко вызывали новые грубые и бестактные провокации в Пруссии и тем разжигали все более ярую ненависть в Баварии. А когда нужно было, то и наоборот. Ненависть ни разу не была направлена против самих евреев, зато всегда и неизменно она направлялась против немецких братьев. Баварец забывал, что в Берлине живет 4 миллиона трудящихся, трудолюбивых, занятых творческой работой людей, а помнил только, что в Берлине есть гнилой, развратный Западный квартал. Но в конце концов, ненависть баварца обращена была не против этого одного квартала, а против всего "прусского" города.
Часто прямо можно было впасть в отчаяние.
Еще и теперь на каждом шагу вы можете натолкнуться на ту же ловкость евреев. Всегда и неизменно они стараются отвлечь общественное внимание от себя самих и направить его в совершенно другую сторону.
В 1918 г. не могло еще быть и речи ни о какой планомерной антисемитской работе. Я и теперь еще живо вспоминаю, с какими препятствиями приходилось считаться, как только произнесешь первое слово "еврей". Сразу же начинались глупейшие выкрики или аудитория начинала оказывать упорное сопротивление. Первые наши попытки показать общественному мнению, кто же является действительным врагом, не приводили почти ни к каким результатам. Только медленно и постепенно дела начинали принимать лучший оборот. Организационные основы, на которых построен был тогдашний антисемитский союз "Schutz und Trutzbund" (оборонительный и наступательный союз), были неправильны. Нов тоже время организация эта имела ту заслугу, что она как-никак поставила перед более широкими кругами еврейский вопрос. Зимою 1918/19 г.г. можно было констатировать, что антисемитское движение начинает пускать кое-какие корни. Наше национал-социалистическое движение спустя некоторое время повело борьбу против еврейства в гораздо более широких размерах. Мы сумели сделать из антисемитизма движущую силу большого народного движения, между тем как до нас эта проблема оставалась достоянием только узко ограниченных кругов крупной и мелкой буржуазии.
Но едва только нам стало удаваться прививать антисемитизм действительно широким слоям немецкого народа, как евреи стали принимать свои контрмеры. Прежде всего евреи прибегли к своему излюбленному средству. Со сказочной быстротой евреи ухитрились вызвать внутреннюю распрю в самом патриотическом лагере, бросив в этот лагерь факел междоусобного раздора. На очередь дня был поставлен вопрос об ультрамонтанстве, и это не могло не привести к борьбе между католицизмом и протестантизмом. В создавшейся обстановке это было, пожалуй, единственное средство отвлечь внимание к другим проблемам и помешать нам еще больше концентрировать натиск против еврейства. Те деятели, которые выдвинули на авансцену этот вопрос, совершили огромный грех. Поправить это зло не так легко. Евреи во всяком случае достигли желанной для них цели: католики и протестанты дерутся друг с другом в свое удовольствие, а смертельные враги арийского человечества и всего христианства могут потирать руки от удовольствия и смеяться себе в бороду.
В свое время евреи умели в течение многих лет занимать общественное мнение борьбой между федерализмом и унитаризмом. Пока эти два лагеря вели истребительную войну друг против друга, евреи торговали нашей свободой и продавали наше отечество международному капиталу. Так поступают они и теперь: натравив католиков на протестантов и обратно, они обделывают свои делишки, стараясь в то же время постепенно отравлять сознание и католического и протестантского лагеря.
Вспомните хотя бы тот вред, который приносят евреи, лишая нацию чистоты крови. Вспомните, что избавиться от результатов этого загрязнения крови нашей расы можно будет только в течение столетий, если мы вообще окажемся в силах когда бы то ни было побороть это зло. Вспомните далее, как это систематическое разложение нашей расы уничтожает последние арийские ценности немецкого народа. Разве не ясно, что мы все больше и больше теряем качества нации - носительницы культуры. Разве не ясно, что по крайней мере в наших больших городах мы быстро идем навстречу такому положению, в котором находится уже южная Италия. Сотни тысяч членов нашего народа гибнут в результате отравления крови, а мы проходим мимо всего этого, как будто совершенно слепые.
Эту свою гнусную работу евреи проводят совершенно планомерно. Эти черноволосые паразиты совершенно сознательно губят наших неопытных молодых светловолосых девушек, в результате чего мы теряем такие ценности, которых никогда не восстановишь. И что же? И католический, и протестантский мир - да, мы утверждаем это: и католический и протестантский лагеря относятся совершенно равнодушно к этим преступлениям евреев и не замечают, как эти паразиты народов преступно уничтожают самые ценные, самые благородные дары божий на земле. Судьбы мира решаются не тем, победят ли католики протестантов или протестанты католиков, а тем, сохранится ли арийское человечество на нашей земле или оно вымрет.
И при таком положении вещей католические и протестантские лагеря не умеют соединиться против врагов человечества, а вместо этого подумывают, как бы уничтожить друг друга! Мы считаем, что именно подлинные патриоты имеют священную обязанность позаботиться о том, чтобы верующие обоих лагерей перестали только всуе поминать имя божие, а стали бы на деле выполнять волю божию и сумели бы помешать евреям позорить дело божие. Разве не божья воля создала человека по образу и подобию творца всевышнего. Кто разрушает дело божие, тот ополчается против воли божией. Поэтому мы и говорим: пусть каждый остается при своей вере, но пусть каждый считает своей первейшей обязанностью бороться против тех, кто задачу своей жизни видит в том, чтобы подорвать веру другого. Католик не смеет оскорблять религиозного чувства протестанта и наоборот. Мы и без того уже имеем в Германии религиозный раскол. Если мы не добьемся того, чтобы борьба на религиозной почве прекратилась, то в конце концов между католическими и протестантскими лагерями может разгореться война на уничтожение. Положение в нашей стране в этом отношении нельзя и сравнивать с положением во Франции, Испании или Италии. Так в этих трех последних странах легко можно себе представить кампанию борьбы против клерикализма и ультрамонтанства, причем эта кампания нисколько не будет угрожать распадом французского, испанского или итальянского народа. Совсем другое дело - Германия. У нас к такой кампании наверняка немедленно примкнули бы и протестанты. Но тем самым кампания сразу теряет свой характер простого протеста самих католиков против политических излишеств со стороны их собственных верховных пастырей и сразу получает характер нападения протестантизма на католицизм.
Нападки людей одной и той же веры воспринимаются совсем по-иному, чем нападки, идущие от людей другой веры, даже если бы первые были совершенно несправедливы. Люди быть может охотно пошли бы навстречу критике и исправили бы те или иные ошибки, поскольку критика исходит от людей своей же веры. Но люди тотчас же решительно заупрямятся и откажутся принять какие бы то ни было поправки, если это рекомендуют, а тем более если этого требуют сторонники другой веры. Вожди каждого лагеря в этом случае воспринимают все эти попытки как нечто недопустимое и совершенно неприличное, как покушение на вмешательство в чужие внутренние дела. Тут не помогут также ссылки на единство национальных интересов, ибо религиозные чувства все еще сидят в нас гораздо глубже, чем любые соображения политической целесообразности. Во всяком случае национальное единство нельзя укрепить тем, что разжигают войну между католиками и протестантами. Только при взаимной уступчивости, только при одинаковой терпимости с обеих сторон можно изменить нынешнее положение вещей и добиться того, что в будущем нация действительно станет единой и великой.
Я заявляю совершенно открыто, что в людях, которые хотят теперь ввергнуть наше движение в религиозные споры, я вижу еще гораздо худших врагов моего народа, нежели даже в интернационально настроенных коммунистах. Ибо этих последних национал-социалистическое движение сумеет в свое время вернуть на правильный путь. Преступнее всего поступают теперь именно те, кто, находясь в наших собственных рядах, пытается сбить наше движение с правильного пути и мешает ему выполнить нашу миссию Такие люди являются борцами за еврейские интересы, - все равно, поступают ли они при этом сознательно или бессознательно. Ибо только евреи заинтересованы теперь в том, чтобы ввергнуть наше движение в кровавую религиозную распрю как раз в тот момент, когда мы начинаем становиться опасными для еврейства. Я говорю совершенно сознательно о кровавой распре, ибо только невежественные в смысле исторических уроков люди могут полагать, что наше движение способно разрешить и религиозную проблему - такую проблему, о которую разбивались усилия веков и великих государственных деятелей.
Да факты и сами достаточно говорят за себя. Ведь это же факт, что те господа, которые в 1924 г. внезапно открыли, будто главной миссией "народнического" движения является борьба против ультрамонтанства, достигли уже вполне определенных результатов; господам этим отнюдь не удалось сломить ультрамонтанство, зато им удалось внести раскол в лагере патриотического движения. Не поверю я также и тому, что тот или другой незрелый ум из современного лагеря патриотического движения будто сумеет сделать то, чего не сумел сделать сам Бисмарк. Я считаю высшим долгом руководителей национал-социалистического движения повести самую решительную борьбу против всякой попытки использовать национал-социалистическое движение для такой борьбы. Людей, выступающих с такой пропагандой, надо моментально удалять из рядов нашего движения. До осени 1923 г. это и удавалось нам вполне. Верующий протестант и верующий католик дружно работали в рядах нашего движения рука об руку, никогда не впадая ни в малейший конфликт со своей религиозной совестью. Напротив, совместная героическая борьба, которую вели католики и протестанты единым фронтом против разрушителей арийского человечества, научила их больше ценить и уважать друг друга. Как раз в это же время наше движение провело, как известно, самую решительную борьбу против партии центра, причем конечно вся кампания велась нами не на религиозной почве, а исключительно на почве политико-экономических, расовых и национальных мотивов. Успех, который мы имели в течение этого времени, говорит целиком за нашу точку зрения и против тех, которые сейчас пытаются выдумать "лучшую" тактику.
В течение последних лет дело доходило до того, что иные ослепленные сторонники "народнического" движения настолько усердно занялись религиозной склокой, что перестали замечать, как атеистические марксистские газеты нарочно разжигают эти споры, подсказывают обеим сторонам различные глупые аргументы, подсовывают обоим лагерям соответственных адвокатов и т. д.
Смертельную опасность представляют собою эти споры именно у нас в Германии. История показала, что немцы больше чем какой-либо другой народ способны вести кровопролитнейшие войны во имя какого-нибудь фантома. Не раз и не два благодаря этому народ наш отвлекался от действительно важных проблем, которыми определяются его подлинные судьбы. Пока мы занимались религиозными распрями, весь остальной мир поделил между собою свободные территории. Пока мы теперь спорим о том, какая опасность больше - еврейская или ультрамонтанская, - господа евреи усиленно разрушают расовый фундамент нашего существования и тем самым губят наш народ навсегда. Я со своей стороны могут только от всей души сказать по поводу этих "новаторов", желающих показать национал-социалистическому движению новые пути: избави нас, боже, от таких друзей, а с врагами своими национал-социалистическое движение само уже справится.
* * *
В течение 1919, 1920 и 1921 гг., а также и в более поздние годы евреи вели очень ловкую пропаганду, разжигая борьбу между федералистами и унитаристами. Наше национал-социалистическое движение относилось конечно совершенно отрицательно к этой распре. Тем не менее нам пришлось занять определенную позицию по существу самой проблемы. Должна ли Германия представлять собою федеративный союз государств или единое централизованное государство и что именно следует понимать под тем и другим? С моей точки зрения наиболее важным является второй вопрос. Ибо именно только ответ на этот второй вопрос, с одной стороны, проясняет всю проблему, а с другой, позволяет сгладить всю остроту этой альтернативы. Что такое союзное государство?
Под союзным государством мы понимаем союз суверенных государств, вступающих в связь совершенно добровольно, т. е. опираясь на свой суверенитет, и уступающих таким образом в пользу союза ту часть своих прав, которые неизбежно должны отойти к учреждениям объединенного государства.
На практике эта теоретическая формулировка полностью не соответствует положению вещей ни в одном из существующих в мире союзных государств. Меньше всего соответствует эта формула тому, что мы видим в САСШ. О первоначальной суверенности отдельных штатов, вошедших потом в Североамериканский союз, вообще не приходится говорить. Многие из этих отдельных штатов образовались только позднее и лишь после были, так сказать, занесены в список Североамериканских соединенных штатов. Вот почему тут перед нами в большинстве случаев лишь единицы, сложившиеся под углом зрения больших или меньших административно-технических удобств. Границы отдельных штатов зачастую установлены здесь простым росчерком пера. Штаты эти никогда не обладали да и не могли обладать никакой особой суверенностью.
Целиком и полностью вышеприведенная формулировка не подходит и для Германии, хотя надо сказать, что в Германии вне всякого сомнения сначала существовали отдельные государства и именно как государства и лишь затем из них создался союз. Однако приходится иметь в виду, что ведь и германская империя образовалась не на основе свободного волеизъявления и равномерного содействия со стороны каждого из отдельных государств, а на основе гегемонии одного из государств над всеми остальными, а именно Пруссии. Уже в чисто территориальном отношении отдельные немецкие государства представляют громадные различия, так что с этой точки зрения их нельзя сравнивать, например, с Американским союзом. Сравните прежние совсем маленькие отдельные немецкие государства с большими или с самым большим из них и вы сразу увидите, как неравны были силы и как неравна, стало быть, была та лепта, которую каждое из них внесло в дело создания союзного государства. По отношению к большинству из этих отдельных государств о подлинном суверенитете не могло быть и речи, если только слова "государственный суверенитет" не понимать в чисто чиновничьем казенном смысле. В действительности "государственному суверенитету" многих из этих отдельных самостоятельных государств давно уже положен конец - чем только окончательно доказано, как слабы в самом деле были эти мнимо самостоятельные государства.
Мы не станем здесь прослеживать подробно историю образования отдельных немецких государств. Укажем только на то, что государственные границы почти никогда не совпадали с племенными границами. Происхождение этих государств обусловлено чисто политическими факторами, и корни их по большей части лежат в печальной эпохе бессилия Германии, обусловливавшегося раздробленностью немецкого отечества, которая со своей стороны вызывала конечно и само это бессилие.
Все это и принимала в расчет (по крайней мере частично) старая конституция, когда в союзном совете она предоставляла например отдельным государствам не одинаковое количество голосов, а считалась с действительными размерами отдельных государств и с их ролью при образовании единого государства.
Дело обстояло не так, что при образовании единого государства отдельные государства просто добровольно поступались в его пользу определенной частью своего суверенитета. На практике дело обстояло так, что либо этих суверенных прав отдельных государств уже не существовало вовсе, либо Пруссия своим превосходством сил заставляла отдельное государство поступиться своими суверенными правами в пользу единого государства. Бисмарк конечно отнюдь не руководился при этом тем принципом, что у отдельных государств надо во что бы то ни стало изъять как можно больше прав и передать их объединенному государству. Нет, он требовал только того, без чего объединенное государство совершенно не могло обойтись. Этот принцип был столь же умерен, как и разумен, ибо он принимал в расчет и привычку и традиции прежних отдельных государств. Именно благодаря этому Бисмарку и удалось с самого начала обеспечить подлинную любовь к объединенному государству и подлинную готовность добровольно работать в его пользу. Из этого отнюдь не вытекает, будто Бисмарк считал тогда, что данного количества суверенных прав достаточно будет для объединенного государства на все предбудущие времена. Нет, этого Бисмарк не думал. Напротив он только видел, что в данный момент трудно провести что-либо другое и предоставлял в этом отношении будущему доделать остальное. Он не считал удобным тут же сразу ломать до конца сопротивление отдельных государств и надеялся на то, что само время и естественный ход развития доделают остальное. Конечно Бисмарк этим именно и доказал, что он был действительно искусным и великим государственным деятелем. Ход дальнейшего развития на деле именно к тому и свелся, что возрастал суверенитет объединенного государства за счет суверенитета отдельных растворившихся в нем частей. Время поработало именно в том направлении, на которое возложил свои надежды Бисмарк.
Развитие это ускорилось после германского крушения и уничтожения монархической формы правления. Это и понятно. Границы отдельных немецких государств, как мы уже сказали, отнюдь не совпадают с племенными границами. Их происхождение больше всего связано с чисто политическими факторами. Монархические династии играли тут громадную роль. Вот чем объясняется, что когда монархическая форма правления была уничтожена, то это неизбежно привело к уменьшению значения отдельных государств. Целый ряд таких "самостоятельных государств" настолько сразу потерял всякое значение и всякую внутреннюю прочность, что они сами сразу, руководясь одной лишь целесообразностью, стали объединяться с другими мелкими государствами или растворяться в более крупных. В этом приходится видеть наиболее наглядное доказательство того, насколько нереален в действительности был суверенитет этих маленьких государств и насколько невысоко ценили этот мнимый суверенитет их собственные граждане.
Таким образом устранение монархической формы правления и самих монархов нанесло достаточно сильный удар федеративному характеру государства; но еще гораздо больший удар нанес ему так называемый "мирный договор" и те обязательства, которые для нас вытекают из него.
До войны отдельные немецкие государства пользовались известным финансовым суверенитетом. Ясно однако, что, после того как Германия проиграла войну и вынуждена была взять на себя по мирному договору такие гигантские финансовые обязательства, которые ни в коем случае нельзя было покрыть за счет взносов отдельных государств, никакая финансовая самостоятельность отдельных государств не была уже возможна. Весь свой прежний финансовый суверенитет отдельные государства должны были уступить единому государству. Дальнейшие шаги, приведшие к полному переходу почты и железных дорог в руки органов объединенного государства, также являлись неизбежным результатом "мирного" договора, приводящего ко все большему порабощению нашего народа. Органы объединенного государства вынуждены были концентрировать в своих руках все новые и новые ценности, без чего центральное правительство не могло выполнять Версальского договора со всеми его вымогательствами.
Формы, в которых совершался этот переход суверенных прав отдельных государств в руки органов объединенных государств, часто были совершенно дикие, но самый процесс был логически необходим. Вина за это лежит на тех партиях и тех деятелях, которые в свое время не приложили всех усилий к тому, чтобы Германия победила в войне. Вина за это лежит в особенности на тех партиях в Баварии, которые во время войны из мелкого эгоизма отказывали объединенному государству в самом необходимом и за то вынуждены теперь после поражения платить в центральную кассу вдесятеро больше. История отомстила за себя. Редко наказание следовало так быстро за преступлением. Те самые партии, которые всего еще несколько лет тому назад могли ставить интересы отдельных государств выше интересов Германии в целом (а это особенно заметно было в Баварии), теперь под давлением обстановки вынуждены молча смотреть на то, как уничтожаются последние суверенные права отдельных государств, ибо без этого стало уже невозможным самое существование Германии. Во всем этом они виноваты сами.
Обращаясь к избирателям - а вся агитация наших современных партий теперь направлена исключительно к избирателям, - буржуазные партии хныкают и жалуются по поводу того, что отдельные государства все больше и больше теряют свои суверенные права. Но это сплошное лицемерие. Разве не эти же самые партии старались перещеголять друг друга в политике выполнения Версальского договора. Ну а политика выполнения естественно влечет за собою очень глубокие перемены и в области внутренней политики Германии. Бисмарковская Германия была свободна во вне и не связывала себе рук никакими внешними обязательствами. Бисмарковская Германия конечно не знала никаких финансовых обязательств, сколько-нибудь похожих по своей тяжести, а тем более по бесплодности на обязательства нынешней дауэсовской Германии. В области внутренней политики компетенция объединенного государства в эпоху Бисмарка была также строго ограниченной и концентрировалась только на самом необходимом. Вот почему бисмарковская Германия могла жить на взносы отдельных государств и не требовала себе исключительных прав. Отдельные государства, с одной стороны, могли сохранить необходимую финансовую самостоятельность, а с другой, могли платить в центральную кассу только сравнительно скромные суммы. Благодаря обоим этим обстоятельствам, отдельные государства очень хорошо относились к объединенному государству. Однако было бы совершенно неправильно и нечестно утверждать, что нынешние натянутые отношения отдельных государств к органам объединенного государства объясняются только их финансовой зависимостью. Нет, дело обстоит далеко не так. Если отдельные государства теперь хуже относятся к идее объединенного государства, то это объясняется не потерей суверенных прав со стороны отдельных государств, а больше всего является результатом того, что нынешнее объединенное государство столь жалким образом представляет интересы всего немецкого народа. Друзья Веймарской конституции могут устраивать сколько им угодно юбилеев, рейсхбаннеры могут устраивать сколько им угодно торжеств, а современное государство все-таки остается чуждым всем слоям народа. Специальное законодательство о защите республики конечно может отпугнуть от того или иного выступления против республиканских учреждений, но завоевать любовь немецкого народа на этих путях невозможно. Тем, что современная республика вынуждена старательно защищать себя от собственных граждан специальными параграфами и тюрьмой, она сама выносит себе уничтожающий приговор и показывает, на каком низком уровне стоит весь современный режим.
Но еще и в другом отношении неправы те партии, которые утверждают, что нынешняя нелюбовь отдельных государств к объединенному государству объясняется якобы только тем, что объединенное государство слишком урезывает прежние суверенные права отдельных государств. Представим себе на минуту, что объединенное государство не стало бы расширять своей компетенции, но взимало бы с отдельных государств громадные суммы, которые оно сейчас взимает. Что же, разве любовь отдельных государств к объединенному государству была бы тогда больше? Нисколько. Напротив, если бы отдельным государствам пришлось самим делать взносы тех гигантских размеров, которые вытекают из грабительского Версальского договора, то враждебные отношения отдельных государств к объединенному государству вероятно еще гораздо больше возросли бы. Этих взносов, вероятно обычным путем так бы и не удалось бы получить, и скорее всего государству пришлось бы прибегать к принудительной экзекуции. Ведь раз республика стала на почву пресловутого мирного договора и не имеет ни мужества, ни вообще намерения порвать с ним, то она так или иначе должна выполнять свои обязательства. Ну, а кто в этом виноват? Виноваты опять-таки те партии, которые беспрерывно пропагандируют избирателям необходимость сохранения самостоятельности отдельных государств, но в то же время на деле систематически поддерживают такую политику объединенного государства, которая с неизбежностью приводит и не может не приводить к утере "суверенных" прав отдельных государств.
Я говорю "неизбежно" потому, что современной объединенной республике действительно ничего другого не остается делать, раз ее проклятая внешняя и внутренняя политика возлагает на нее такие громадные материальные тяготы. Мы видим здесь, как клин клином выгоняют. Каждое новое долговое обязательство, которое республика вынуждена возложить на себя благодаря своей преступной внешней политике, неизбежно увеличивает и внутренний гнет. А раз приходится все больше и больше давить внутри, то это в свою очередь неизбежно приводит к постепенному уничтожению всех суверенных прав отдельных государств, ибо нынешняя республика не может допустить, чтобы отдельные государства могли оказывать даже только подобие сопротивления.
Разницу между нынешней политикой объединенного государства и политикой старого нашего объединенного государства можно охарактеризовать так: старое государство обеспечивало свободу внутри и обнаруживало силу вовне, а нынешняя республика обнаруживает слабость вовне и давит собственных граждан внутри. В обоих случаях одно вытекает из другого. Могучее национальное государство пользуется большей любовью и привязанностью со стороны своих граждан и поэтому не нуждается в специальном законодательстве для внутренних целей; современная республика, находящаяся в рабской зависимости от интернационального капитала, только насилием может заставить своих подданных платить возложенную на них дань. Если современный режим смеет говорить о "свободных гражданах", то это объясняется только бесстыдством и наглостью этого режима. Свободные граждане были только в старой Германии. Нынешняя республика является только колонией, находящейся в рабской зависимости от иностранцев. Вот почему в нынешней республике нет граждан, а есть только в лучшем случае подданные. Вот почему между прочим нынешняя республика не имеет и национального флага. Ибо то, что у нас называют национальным флагом, на деле есть только фабричное клеймо, установленное соответствующими распоряжениями "любимого" начальства. Вот чем объясняется и то обстоятельство, что все символы современной немецкой демократии остаются совершенно чуждыми душе немецкого народа и останутся чуждыми ей навсегда. Нынешняя республика в свое время наплевала на все те чувства и традиции прошлого, которые были дороги всему народу. Ни на секунду не задумалась эта республика безжалостно растоптать все символы великого прошлого и забросать их грязью. Однако недалеко уже время, когда сама эта республика с удивлением увидит, сколь чужды ее собственные эмблемы нынешним ее подданным. Сама республика сделала все от нее зависящее, чтобы весь нынешний режим рассматривался населением только как некий эпизод в немецкой истории.
Таким образом получается, что нынешнее государство, чтобы продолжать влачить свое существование, вынуждено урезывать суверенные права отдельных государств не только из чисто материальных мотивов, но и по соображениям общеполитическим. Нынешняя республика вынуждена высасывать из каждого гражданина последнюю каплю крови. Для этого пускается в ход вымогательская финансовая политика. Но именно поэтому же она вынуждена лишать своих граждан последних прав. Иначе она имеет все основания опасаться, что в один прекрасный день всеобщее недовольство выльется в открытое возмущение.
Если перефразировать изложенный выше тезис, то мы, национал-социалисты, должны придти к следующему коренному выводу: могущественное национальное государство, умеющее до конца отстаивать и защищать интересы своих граждан вовне, всегда будет в состоянии обеспечить свободу своим гражданам и внутри, и ему не придется при этом тревожиться за прочность государства. Но именно поэтому могущественное национальное правительство может предъявлять и большие требования к отдельному лицу и к отдельным государствам, ибо каждый отдельный гражданин в таких мероприятиях центральной власти всегда и неизменно будет видеть орудие величия его собственного народа. Лишь в этом случае ограничение прав отдельных государств не будет вредить интересам государства в целом.
Нет никакого сомнения в том, что, вообще говоря, внутренняя организация всех государств мира идет навстречу известной нивелировке. В этом отношении и Германия не может составить исключения. Нелепо в наше время говорить о "государственном суверенитете" таких государств, которые уже ввиду ничтожности своих размеров не могут претендовать на него. И с точки зрения административно-технической и с точки зрения путей сообщения роль отдельных государств все больше падает. При современных путях сообщения и при современной технике расстояние и пространство играют все меньшую и меньшую роль. То, что раньше было государством, ныне представляет собою простую провинцию. То, что ныне является государством, раньше представляло собою континент. С чисто технической точки зрения управлять сейчас всей Германией представляет не большие трудности, нежели 120 лет тому назад управлять какой-нибудь Бранденбургской провинцией. Расстояние между Мюнхеном и Берлином в настоящее время преодолевается легче, чем 100 лет тому назад расстояние между Мюнхеном и, скажем, Штарнбергом. С точки зрения современного развития путей сообщения вся территория теперешней Германии представляет собою нечто меньше, чем самое маленькое или среднее королевство времен наполеоновских войн. Кто не понимает этих новых обстоятельств и вытекающих отсюда последствий, тот просто отстает от своего времени. Такие люди всегда были и будут, но ни повернуть колесо истории назад, ни приостановить его движение они не в состоянии.
Мы, национал-социалисты, не можем и не должны проходить мимо этих фактов, а должны уметь делать из них соответствующие выводы. И тут мы не дадим себя в плен фразам так называемых национальных партий буржуазии. Я употребляю термин "фразы", во-первых, потому что эти партии сами серьезно не верят в осуществление своих планов, а во-вторых, потому, что партии эти больше всех сами виноваты в нынешних событиях. В особенности в Баварии все крики против государственной централизации продиктованы больше всего интересами партийной интриги. Никакой более серьезной идеи за этой агитацией не стоит. Во все те моменты, когда эти партии могли бы пустую фразу превратить в нечто серьезное, они все без исключения оказывались в тупике. Ни малейшего реального сопротивления так называемому грабежу суверенных прав ни разу баварское государство не оказало, хотя в визге и криках никогда не было недостатка. Мало того. Если в Баварии находился серьезный деятель, который осмеливался по-настоящему выступить против нынешней безумной системы, его тотчас же объявляли человеком, "сошедшим с почвы современного государства", и как раз эти самые баварские партии начинали травить и преследовать этого деятеля, пока им не удавалось засадить его в тюрьму или, по крайней мере, беззаконно лишить его возможности публичных выступлений. На этом примере наши сторонники лучше всего поймут, насколько лживы крики этих так называемых федералистических кругов. Эти люди умеют делать и из религии средство в партийной игре. Идея федеративного устройства государства тоже является в руках этих людей только средством партийных интриг иногда весьма грязного характера.
* * *
Известная централизация, особенно в области путей сообщения, является таким образом делом весьма естественным. Тем не менее для нас, национал-социалистов, часто возникает необходимость при современном режиме выступать против такой централизации. Поступать так мы вынуждены в тех случаях, когда соответствующие мероприятия имеют задачей послужить нынешней губительной внешней политике. Современный режим предпринял централизацию железнодорожного дела, финансов, почтового дела и т.д. не из высших национально-политических соображений, а только с той целью, чтобы сосредоточить в своих руках необходимые материальные ценности, дающие возможность осуществлять пресловутую политику выполнения. Вот почему нам, национал-социалистам, и приходится предпринимать все те шаги, которые в наших глазах являются подходящими, чтобы затруднить, а по возможности и вовсе помешать такой политике. Сюда относятся и все те средства борьбы против нынешней централизации важнейших отраслей государственных учреждений, поскольку мы видим, что эта централизация предпринята только с целью выкачивания новых миллиардов для взноса платежей иностранцам, навязавшим нам после войны версальское иго.
Именно из этих соображений национал-социалистическое движение и заняло позицию против таких попыток.
Второй мотив, побудивший нас оказать сопротивление такого рода централизации, сводится к тому, что в увеличении компетенции органов центральной власти мы при настоящей обстановке не можем не видеть новую угрозу в области внутренней политики. Концентрируя в своих руках большие средства, органы центральной власти получают возможность еще больше увеличивать давление на всю внутреннюю жизнь страны, а это в свою очередь становится еще большим несчастьем для всей немецкой нации. Нынешний еврейско-демократической режим, ставший настоящим проклятием для немецкого народа, пытается обезвредить всякую критику со стороны отдельных, не подчинившихся ему еще вполне государств и тем самым действительно лишить эти государства всяких остатков самостоятельности. Это дает нам, национал-социалистам, все основания, чтобы попытаться придать оппозиции этих отдельных государств более прочную основу и сделать их борьбу против централизации выражением более высокой национальной политики вообще. Баварская народная партия руководится в своей борьбе за "особые права и привилегии" для баварского государства только самыми мелочными партикуляристскими соображениями. Мы же, национал-социалисты, должны суметь использовать особое положение Баварии так, чтобы поставить Баварию на службу более высоким национальным интересам в борьбе против современной ноябрьской демократии. Но у нас есть еще одно основание бороться против централизации в ее нынешней форме. Дело в том, что нынешняя так называемая централизация в целом ряде случаев на самом деле вовсе не приводит к централизации и еще меньше ведет к упрощению дела управления, а в действительности отнимает суверенные права у отдельных государств только для того, чтобы выдать ряд учреждений целиком в руки своекорыстных вождей революционных партий. Никогда еще в немецкой истории мы не видели таких бессовестных злоупотреблений, рассчитанных на то, чтобы стоящие у власти могли погреть руки, как мы видим это в современной демократической республике. Если теперь с таким неистовством централизуют направо и налево, то это в значительной мере объясняется тем, что партии, некогда торжественно обещавшие, что отныне общественные должности будут раздаваться только по способностям, на самом деле торгуют теперь общественными местечками, руководясь только узко партийными эгоистическими интересами. Со времени существования республики, особенно с того момента, когда республика стала усиленно вести политику централизации хозяйственных органов, в административный аппарат полилась громадная волна евреев. Теперь всякий уже видит, что хозяйственные и административные аппараты становятся настоящей твердыней евреев.
Этот третий мотив уже в силу тактических соображений побуждает нас относиться с величайшей осторожностью к каждой новой попытке централизации с тем, чтобы, если нужно, оказать ей сопротивление. Но всегда и неизменно мы должны исходить при этом из высших национально-политических соображений и никогда не должны руководиться мелочной партикуляристской точкой зрения.
Это последнее замечание необходимо было сделать для того, чтобы у наших сторонников не могла возникнуть неправильная мысль, будто мы, национал-социалисты, вообще отказываем объединенному государству в праве пользоваться большим суверенитетом, нежели суверенитет отдельных государств. В действительности, мы, национал-социалисты, ни в малейшей мере не подвергаем сомнению такое право объединенного государства. Для нас, национал-социалистов, государство, как мы уже не раз говорили, является только формой. Самое же существенное для нас - его содержание, т. е. интересы нации, народа. Отсюда ясно, что с нашей точки зрения суверенным интересам нации подчиняется все остальное. Отсюда ясно также и то, что ни объединенное государство в целом, ни тем более отдельное государство внутри нации не могут быть для нас фетишами.
Отдельные государства, входящие в состав германской республики, считают нужным содержать за границей свои особые представительства сверх общегерманских представительств. Кроме того, отдельные наши государства посылают специальные представительства и друг к другу. Этому безобразию нужно положить конец. И этому будет положен конец.
У нас привыкли далее использовать на постах послов и в посольствах вообще непременно отпрысков старых дворянских фамилий. Пришедшие в упадок дела этих фамилий часто поправляют именно тем, что их отпрыскам раздают соответствующие местечки за границей. Мы, национал-социалисты, не можем, конечно, разделять этих трогательных забот о вырождающихся дворянских фамилиях. Мы считаем, что наши дипломатические представительства за границей уже и до революции были достаточно жалки. Продолжать и теперь идти по этому пути - это по нашему мнению чересчур большая роскошь.
Мы считаем, что в будущем самостоятельность отдельных государств должна быть ограничена преимущественно культурно-политической областью. Возьмем Баварию. Больше всех для Баварии сделал Людвиг I, а ведь этот монарх отнюдь не принадлежал к числу узколобых антицентралистически настроенных партикуляристов. Он был деятелем великогерманской ориентации и в то же время являлся настоящим другом искусств. Людвиг I обратил внимание в первую очередь на усиление культурных позиций Баварии, а вовсе не на специальное усиление ее государственной самостоятельности.
Именно этим путем он укрепил позиции Баварии куда лучше и прочнее. Мюнхен был в ту пору еще малозначительной провинциальной резиденцией, но Людвиг I сумел превратить ее в большую метрополию германского искусства. Именно на этих путях он создал крупнейший культурный центр, притягивающий к себе еще и теперь например и франконцев. Если бы Мюнхен остался тем, чем он был раньше, то в Баварии можно было бы наблюдать тот же самый процесс, который произошел в Саксонии с той лишь разницей, что "баварский Лейпциг", т. е. Нюрнберг, превратился бы в город франконцев и перестал бы быть баварским городом. В великий город баварскую столицу превратили не те крикуны, которые на всех перекрестках горланили "долой Пруссию", - великим городом Мюнхен сделал король, который превратил этот город в художественную жемчужину, настолько примечательную, что не заметить ее не мог никто и все должны были начать относиться с достаточным уважением к такому центру.
Мы не должны забывать этого урока. В будущем самостоятельность отдельных наших государству по моему мнению будет лежать в культурно-политической области, а не в чисто государственной. Но и в этом отношении со временем нивелировка усилится. Благодаря все растущей легкости путей сообщения, люди настолько быстро перемешиваются друг с другом, что границы отдельных племен неизбежно все больше и больше стираются, что должно приводить ко все большей и большей общности и культурной жизни.
Что касается армии, то ее мы должны безусловно избавить от каких бы то ни было отдельных влияний со стороны самостоятельных государств. Грядущее национал-социалистическое государство ни в коем случае не должно повторить ошибки прошлого, т. е. не должно подсовывать армии такую задачу, которая ей совершенно несвойственна. Германская армия не может и не должна быть школой консервирования черт обособленности отдельных племен; напротив, германская армия должна стать школой взаимного понимания и стирания черт различия между немцами всех частей Германии. Армия должна объединять всех немецких солдат и преодолевать все те моменты, которые вообще в жизни государства могут иметь иногда и разъединяющее значение. Армия должна ставить себе задачей расширить горизонт каждого солдата за пределы его маленького государства и раскрывать перед ним перспективы всей германской нации. Наш солдат должен научиться оберегать границы всей Германии, а не только границы своего маленького самостоятельного государства. Совершенно нелепо оставлять молодого немца непременно там, где он родился; гораздо целесообразнее в годы военной службы показать ему всю Германию. В наше время это тем более необходимо, что молодой немец уже не отправляется как прежде в странствование, что расширяло горизонты нашей молодежи. Разве не нелепо при таком положении вещей оставлять молодого баварца непременно в Мюнхене, франконца - в Нюрнберге, баденца, - в Карлсруэ, вюртембержца - в Штутгарте и т.д.? Разве, в самом деле, не полезнее было бы показать молодому баварцу Рейн или побережье Северного моря, показать гамбуржцу Альпы, показать жителю Восточной Пруссии нашу среднюю горную полосу и т. д.? Земляческий характер можно сохранить за родом войск, но не за гарнизонами. Другие роды централизации могут иной раз встретить и наше осуждение, централизация же в области военного дела - никогда! Централизация в области военного дела всегда будет встречать только нашу поддержку. Мы не говорим уже о том, что при нынешних небольших размерах нашей армии делить ее еще по отдельным государствам было бы совершенно абсурдным. В совершившейся у нас централизации военного дела мы видим залог будущего, ибо когда мы со временем сможем приступить к воссозданию большой народной армии, мы никогда не откажемся от централизованных путей.
Молодая победоносная идея во всяком случае не даст себе связать руки какими бы то ни было соображениями кроме соображений о победе нашего дела. Национал-социализм принципиально берет себе право навязывать свои принципы всей германской нации, не останавливаясь перед границами тех или других отдельных государств. Ибо только так мы можем воспитать всю немецкую нацию в идеях национал-социализма. Как церковь не чувствует себя связанной никакими политическими границами, так и национал-социалистическая идея не может останавливаться перед границами отдельных областей Германии.
Национал-социалистическое учение отнюдь не является оружием политических интересов отдельных государств Германии, а претендует на безусловное господство над всей германской нацией. Национал-социалистическое учение претендует на то, чтобы определять судьбы всего народа и заново реорганизовать всю его жизнь. Вот почему национал-социалисты не могут считаться с границами, которые созданы не нами, а той политикой, которую мы решительно отвергаем.
Чем полнее будет победа наших идей, тем большую внутреннюю свободу сможем мы предоставить каждому.
1921 г. имел и для движения и для меня лично большое значение во многих отношениях. Вступив в немецкую рабочую партию, я сразу же взял на себя руководство делом пропаганды. Эту работу я в тот момент считал самой важной. Тогда не стоило еще ломать себе голову над организационными вопросами, ибо вся задача в той обстановке заключалась в том, чтобы прежде всего познакомить с нашими идеями возможно больший круг людей. Пропагандистская работа должна была предшествовать организационной, ибо без этого для организации не было соответствующего человеческого материала. Да я и вообще являюсь противником слишком быстрого создания организации и педантического подхода к этому вопросу. Редко на этих путях получишь действительно живую организацию; чаще всего получится только мертвый механизм. Подлинная организация должна развиваться органически. Только тогда она действительно жизненна. Идеи, охватившие значительное количество людей, будут всегда стремиться к созданию известного порядка. Каковы будут формы внутренней организации - это имеет большое значение. Однако и здесь приходится считаться с той слабостью человеческой, которая многих людей зачастую, особенно вначале, ставит на дыбы перед человеком более высоких умственных способностей. Если организация создается только сверху механическим путем, то отсюда возникает серьезная опасность, что поставленное во главе ее лицо из чувства ревности будет мешать тому, чтобы в руководстве приняли участие более способные люди. Вред может получиться громадный. Для молодого движения такая опасность может стать прямо роковой.
Ввиду этого целесообразнее, если центр сначала в течение определенного времени ведет чисто пропагандистскую работу и лишь затем производит тщательный отбор среди завоеванных сторонников, чтобы найти среди них действительно пригодных руководителей. При этом зачастую оказывается, что как раз среди наименее заметных людей находятся прирожденные вожди.
Совершенно неправильно было бы прежде всего видеть главное свойство, необходимое для руководителя, в теоретических способностях.
Зачастую верно прямо обратное.
Великие теоретики лишь в очень редких случаях будут также великими организаторами. Сила теоретика, творца новой программы, лежит прежде всего в плоскости познания и формулировки правильных абстрактных законов, между тем как организатор должен быть в первую очередь психологом. Организатору приходится брать человека таким, каков он есть, поэтому он должен в первую очередь хорошо знать его. Организатор не должен ни переоценивать человека, ни недооценивать его. Организатор должен считаться и с человеческими слабостями и со зверскими инстинктами, заложенными в человеке. Только если он учтет все факторы, ему удастся создать такую организацию, которая будет действительно живым организмом, достаточно крепким и сильным, чтобы послужить надежной опорой для определенных идей и открыть дорогу этим идеям в жизнь.
Еще реже крупный теоретик будет в то же время крупным вождем. Скорее уж агитатор сумеет быть в то же время и вождем, - хотя к такому утверждению обыкновенно относятся скептически люди, привыкшие работать только научно. Я тем не менее настаиваю на этом утверждении. Ведь оно и понятно. Агитатор, обладающий способностями действительно завоевывать массу на сторону определенной идеи, всегда должен быть в то же время психологом - хотя бы этот агитатор был всего лишь демагогом. Такой человек все-таки гораздо более приспособлен к роли вождя, нежели малознающий людей теоретик не от мира сего. Ибо руководить означает двигать массами. Уметь формировать идеи еще не значит уметь руководить. Одно ничего общего не имеет с другим. Совершенно праздным занятием является спор о том, что же важнее: уметь формулировать идеалы и цели человечества или уметь их осуществлять. Одно без другого было бы совершенно бессмысленно, как мы это часто замечаем в жизни. Самая прекрасная теория останется совершенно бесцельной и не будет иметь никакого значения, если не найдется вождь, который сумеет понести эти идеи в массы. И наоборот. Пусть практический руководитель обнаружит даже самый большой размах и свойства гениального вождя, что пользы, если не нашлось достаточно глубокого теоретика, который сумел бы надлежащим образом сформулировать сами цели борьбы. Сочетание качеств теоретика, организатора и вождя в одном и том же лице есть самое редкое из того, что мы встречаем на земле. Сочетание всех этих трех качеств в одном лице и дает великого человека.
Я лично, как я уже сказал, в первую полосу моей деятельности посвятил себя делу пропаганды. Только на путях пропаганды можно было создать первое небольшое ядро, проникшееся идеям нашего нового учения, и затем можно было подобрать тот человеческий материал, из которого должны были позднее создаться первые элементы организации. Цели пропаганды в это время имели гораздо большее значение, нежели организация.
Раз движение наше ставит себе целью сокрушать все нынешние порядки и вместо них создать новый строй, то в рядах наших руководителей должна господствовать полная ясность в следующих отношениях. Свой человеческий материал каждое движение должно прежде всего подразделить на две большие группы: 1) сторонников движения и 2) членов партии.
Задача пропаганды - вербовать сторонников; задача организации - вербовать членов партии.
Сторонником движения является всякий, кто заявляет о своем согласии с целями движения; членом организации может быть только тот, кто готов на деле бороться за эти цели.
Симпатии сторонников движение завоевывает путем пропаганды. Задача же организации заключается в том, чтобы побудить своих членов путем пропаганды завоевывать новых сторонников, из числа которых затем опять-таки вербуются члены организации.
Для того, чтобы быть сторонником определенной идеи, достаточно ей только пассивно сочувствовать. Для того же, чтобы быть членом организации, требуются активная работа и активная защита данных идей. Вот почему из десяти сторонников определенной идеи лишь один или два станут членами организации.
Чтобы быть сторонником идеи, достаточно только иметь определенное убеждение. Чтобы стать членом организации, нужно мужество открыто выступать за это убеждение и пропагандировать его среди других людей.
Ограничиваться пассивным сочувствием свойственно большинству людей, ибо большинство косно и трусливо. Чтобы стать членом организации, требуется определенная активность, что свойственно только меньшинству людей.
Задачей пропаганды поэтому является неустанная забота о том, чтобы завоевывать все новых и новых сторонников данных идей. Задачей же организации всегда будет неустанная забота об отборе наиболее ценных из сторонников движения с целью превращения их в членов партии. Вот почему пропаганда не обязана специально заботиться о том, насколько завоеванные ею сторонники являются людьми способными, людьми понимающими, людьми с характером. Организация же наоборот специально занята тем, что из всей массы сторонников она самым тщательным образом отбирает именно те элементы, которые действительно способны обеспечить победу движению.
* * *
Пропаганда ставит себе целью распространить данное учение во всем народе. Организация же ставит себе целью охватить лишь те элементы, которые не станут в силу психологических причин тормозом для дальнейшего распространения данных идей.
* * *
Пропаганда старается повлиять на все население в духе определенных идей и считает своей задачей подготовить все умы к победе этих идей. Организация же ставит себе задачей длительный органический подбор всех боеспособных элементов из числа сторонников движения, готовых и способных вести борьбу до полной победы данных идей.
* * *
Победа данных идей тем более обеспечена, чем лучше пропаганда сумеет охватить всю массу населения. Победа данных идей тем более обеспечена, чем строже и крепче построена та организация, которая имеет задачей провести всю практическую борьбу.
Из этого вытекает, что чем больше количество сторонников движения, тем лучше, но что для организации чрезмерное количество членов скорее опасно, чем полезно.
* * *
Когда пропаганда завоевала для данных идей уже почти весь народ, тогда соответствующие выводы может сделать организация уже с небольшой горсточкой людей. Из этого вытекает, что чем обширнее пропаганда, тем меньше может быть организация. Чем больше число сторонников, тем меньше может быть число членов партии. Тут связь обратно пропорциональна. Чем лучше поработала пропаганда, тем меньшей по размерам может быть организация. Чем больше число сторонников, тем скромнее может быть число членов организации. И наоборот: чем хуже поставлено дело пропаганды, тем обширнее должна быть организация. Чем меньше сторонников у данного движения, тем больше должно быть число членов организации, если движение вообще рассчитывает на успех
* * *
Первейшая задача пропаганды - завоевать симпатии тех людей, из числа которых впоследствии составится организация. Первейшая задача организации завоевать тех людей, которые пригодны для дальнейшего ведения пропаганды. Вторая задача пропаганды подорвать веру в существующий порядок вещей и пропитать людей верой в новое учение. Вторая задача организации - борьба за власть, чтобы таким путем обеспечить окончательный успех данного учения.
* * *
Всемирно-историческая умственная революция достигла полнейшего успеха тогда, когда она сумела убедить почти все население в правильности своего мировоззрения, а если необходимо, то впоследствии и навязать свое мировоззрение тем, кто еще в него не уверовал. Организация же должна охватить только такое количество людей, которое безусловно необходимо, чтобы занять все важнейшие позиции в государстве, взять в свои руки все важнейшие нервные узлы.
Самой большой опасностью для движения является чрезмерно быстрый, ненормальный рост числа членов организации. Пока данному движению приходится вести тяжелую борьбу, трусливые и эгоистические элементы старательно избегают его. Но когда победа движения стала фактом или когда близость победы становится уже вполне очевидной, в ряды его организаций спешат все.
Этим и объясняется, что столь многие, казалось бы, победоносные движения перед самой победой или, лучше сказать, перед последним завершением их стремлений вдруг впадают в слабость, приостанавливают свою борьбу и отмирают. Это значит, что благодаря первым победам в данный лагерь устремилось так много недоброкачественных и недостойных элементов, что они взяли вверх над боевыми элементами организации. Тогда все движение подчиняется узким своекорыстным интересам этих неполноценных элементов и падает вниз, приспособляясь к низкому уровню тех, кто им овладел, победа же первоначальной идеи движения становится невозможной. Цель, к которой первые группы сторонников фанатически стремились, теперь смазана. Боевой дух движения парализован. Буржуазный мир в этих случаях правильно говорит, что "чистое вино разбавили водой". До особенно высоких идеалов движение тогда уж не подымется.
Поэтому уже из одних только соображений самосохранения всякое движение как только оно достигло крупного успеха, должно прекратить свободный доступ членов в его организации и допускать в свои ряды новых людей лишь с крайней осторожностью и после самой тщательной проверки. Только оставляя все влияние за основным ядром своих старых деятелей, движение всегда сохранит свою свежесть, чистоту и здоровье. Движение должно систематически заботиться о том, чтобы руководство неизменно принадлежало именно этому ядру. Только оно должно определять всю пропаганду, от которой зависит общий успех в населении. Только оно должно сосредоточивать в своих руках всю ту реальную власть, от которой зависит практический успех идей движения.
Завоевав тот или другой плацдарм, движение должно передать все важные позиции в руки именно этого старого ядра. Так надо поступать вплоть до момента, пока принципы и учение партии не станут фундаментом и содержанием всего нового государства. Только тогда из недр партии родится новая государственная конституция, и ей можно будет постепенно и осторожно передать руль правления. Но и этот процесс обходится не без взаимной борьбы. Это тоже не вопрос одного только человеческого предвидения. Это в значительной мере результат игры и борьбы сил, основное направление которой, правда, можно предвидеть, но нельзя до конца предопределить.
Могучие успехи всех действительно больших политических и религиозных движений были возможны только благодаря тому, что движения эти действительно не упускали из виду принципы, которые мы изложили выше. Во всяком случае никакой длительный успех невозможен, если не будут соблюдаться эти законы.
* * *
В роли руководителя пропагандистского отдела партии я заботился не только о том, чтобы создать движению достаточно большой контингент сторонников, я ставил себе еще одну задачу. Придавая пропаганде самый радикальный характер, я стремился добиться того, чтобы организация со временем получила только самый доброкачественный человеческий материал. Чем более радикальной и вызывающей была моя пропаганда, тем более отталкивала она всех слабых и колеблющихся и тем более мешала она таким людям проникать в ряды нашей организации и ее основного ядра. Пусть эти люди остаются сторонниками движения, говорили мы себе, но ведь это как раз те люди, которые сочувствуют только в душе, не решаясь заявить об этом открыто. Сколько тысяч людей тогда заверяли нас о том, что они всей душой нам сочувствуют, но тем не менее никак не могут стать членами нашей организации! Ведь движение ваше столь радикально, говорили они нам, что стать членом вашей организации означает подвергнуть себя очень тяжелым требованиям и опасностям, чего конечно нельзя требовать от почтенного мирного гражданина. Позвольте же нам, говорили эти люди, хотя бы на первых порах оставаться в сторонке и только в душе сочувствовать вашему движению.
Что же, это было не плохо! Если бы эти люди, в душе сочувствовавшие революции, все вступили в то время в нашу партию и стали полноправными членами ее, то мы в настоящее время были бы, быть может, благочестивым братством, но не представляли бы собой молодого, боевого, рвущегося к борьбе движения.
Живая и наступательная форма, какую я придал тогда всей нашей пропаганде, упрочила радикальное направление в нашем движении и гарантировала нам то, что в ряды наших организаций вступят только действительно радикальные люди. Исключения конечно не в счет.
В то же время пропаганда наша была поставлена так, что уже через самое короткое время нам не только стали внутренне сочувствовать сотни тысяч людей, но эти люди стали желать нашей победы, хотя сами они были еще слишком трусливы, чтобы решиться жертвовать собою для общего дела.
До середины 1921 г. можно было обойтись одной этой пропагандистской деятельностью. Ее было пока достаточно для пользы нашего движения. Но события лета этого года показали, что теперь наступил момент, когда надо систематически приспособить и организацию к очевидным успехам нашей пропаганды и придать делу организации такое же большое значение, какое до сих пор имела пропаганда.
В это время небольшая группка народнических фантастов при благосклонном содействии тогдашнего председателя партии сделала попытку захватить организационное руководство в свои руки. Но эта интрига потерпела поражение, и на общем собрании членов партии руководство движением единогласно было передано мне. Одновременно принят был новый устав, который возлагает всю ответственность на первого председателя движения, принципиально уничтожает решения комитетов и вместо них вводит систему разделения труда, с тех пор оправдавшуюся самым великолепным образом.
С первого августа 1921 г. я взял дело внутренней реорганизации движения в свои руки. На помощь мне пришел ряд превосходнейших сотрудников, о которых я еще поговорю особо ниже.
Перейдя к созданию организации, которая должна была реализовать результаты нашей предыдущей пропагандистской деятельности, мне пришлось ликвидировать ряд старых навыков и ввести ряд новых принципов, которых до сих пор не знала еще ни одна партия. В течение 1919 - 1920 гг. во главе нашего движения стоял комитет, который избирался на основании определенных уставных пунктов на членских собраниях. Комитет этот составлялся из первого и второго кассиров, первого и второго секретарей и первого и второго председателей. Сюда же входили еще партийный контролер, шеф пропаганды, несколько других членов комитета.
Как это ни комично, а ведь такой комитет олицетворял как раз то самое зло, против которого движение наше хотело вести самую резкую борьбу, а именно - парламентаризм. Ведь этот принцип, само собой понятно, проводился не только вверху, но и внизу, вплоть до самых мелких местных групп нашего движения, в том числе и в округах, областях, в центральных организациях отдельных самостоятельных государств и т. д. Словом, получалась как раз та самая система, под гнетом которой все мы в Германии страдали да и теперь еще страдаем.
Мне было ясно, что этим порядкам надо раз навсегда положить конец, если мы не хотим, чтобы из-за неправильной структуры нашей собственной организации движение потеряло способность вообще выполнить свою великую историческую миссию.
Заседания наших комитетов с протоколами, с голосованиями по большинству голосов в действительности представляли собою парламент в миниатюре. Здесь также целиком отсутствовала всякая личная ответственность, а стало быть и чувство ответственности. Здесь также процветала та безответственность и те же нелепые и неразумные порядки, как и в наших больших государственных представительных органах. В комитеты выбирали секретарей, кассиров, контролеров, руководителей пропаганды и еще бог весть кого, а затем всех этих людей, вместе взятых, заставляли по каждому вопросу выносить общие решения путем голосования. Таким образом получалось, что человек, которому поручена была, скажем, пропаганда, голосует по вопросам, которые касаются финансов; заведующий финансами голосует по вопросам, касающимся отдела организации; заведующий отделом организации голосует по вопросам, касающимся секретарей, и т.д. и т.п.
Но спрашивается, зачем же тогда назначать специального человека заведовать пропагандой, если голосовать по этим вопросам будут кассиры, контролеры, секретари и т. д. Человек с неповрежденными мозгами не поймет этого так же, как не поймет таких порядков, когда, скажем, в большом фабричном предприятии стали бы приглашать руководителей или конструкторов одних крупных отраслей большинством голосов решать вопросы, касающиеся совершенно других отраслей.
Я решил не подчиняться этим вздорным порядкам. Спустя самое короткое время я перестал ходить на эти заседания. Я целиком отдался своей пропаганде и - баста. И я принял самые серьезные меры к тому, чтобы в этой области первый попавшийся невежда не мог мне помешать, вмешиваясь в то, чего он не знает. Точно так же старался я не вмешиваться в дела других.
Когда был принят новый устав и я был призван на пост первого председателя, это дало мне достаточный авторитет и необходимые права, чтобы тотчас же положить конец всей этой бессмыслице. Теперь вместо решений комитетов по большинству голосов решительно был проведен принцип абсолютной личной ответственности.
Первый председатель несет ответственность за все руководство движением. Он разделяет работу между членами подчиненного ему комитета и между всеми другими необходимыми ему сотрудниками. Каждый из этих работников несет полнейшую личную ответственность за порученное ему дело. Каждый из этих работников подчинен только первому председателю. Выбор этих людей зависит только от председателя, и председатель же должен соответственным образом обеспечить организацию работы и намечать общую линию сотрудничества.
Постепенно этот закон о принципиальной личной ответственности стал чем-то само собою разумеющимся в нашем движении - по крайней мере, поскольку дело идет о партийном руководстве. В маленьких местных группах, а также в районных и окружных организациях, быть может, еще в течение ряда лет принцип этот не будет проведен полностью, ибо против него естественно возражают люди трусливые и малоспособные. Таким элементам принцип личной ответственности за каждое предприятие всегда неприятен. Такие элементы чувствуют себя вольготнее и приятнее, когда при каждом трудном решении они могут спрятаться за спину большинства так называемого комитета. Я лично однако считаю совершенно необходимым вести самую решительную борьбу против подобных настроений. Людям, трусящим перед принципом личной ответственности, ни в коем случае не следует делать ни малейших уступок. Только так нам постепенно удастся выработать такой подход к руководителям, который даст возможность подобрать руководство, действительно способное выполнять свои ответственные функции.
Во всяком случае совершенно ясно, что движение, которое хочет освободить государство от всех нелепостей и безумия парламентаризма, прежде всего само должно быть свободно от всякого парламентаризма. Только так движение сможет создать себе достаточную базу и должную силу для успешной борьбы.
То движение, которое в эпоху господства принципа большинства сумеет во всем само принципиально стать на точку зрения первенствующей роли вождей и вытекающего отсюда принципа личной ответственности, - такое движение с математической точностью в один прекрасный день неизбежно победит и положит конец существующему старому порядку.
Эта идея привела к полнейшей внутренней реорганизации всего движения. Логическим выводом из такой реорганизации было также то, что мы должны были придти к строжайшему разделению между общеполитическим руководством движения и коммерческим руководством всех партийных предприятий. Принцип личной ответственности естественно проведен был также и во всех деловых предприятиях партии, что неизбежно должно было привести к коммерческому оздоровлению всех наших предприятий, поскольку они были освобождены от политических влияний и поставлены исключительно на хозяйственную ногу.
Когда осенью 1919 г. я примкнул к партии, состоявшей тогда из шести человек, у нее не было еще ни малейшего аппарата, ни одного служащего, ни одного печатного документа и даже не было бланков и печати. Комитет партии имел свое пристанище сначала в маленьком трактирчике на Герренгассе, затем в другом небольшом кафе. Конечно такое положение было нетерпимо. Спустя некоторое время я отправился в обход по мюнхенским ресторанам и трактирам с расчетом найти какую-нибудь отдельную комнату, которую можно было бы снять под постоянное помещение для партии. В пивной Штернэкке я нашел небольшое подвальное помещение, которым некогда по-видимому, пользовались господа баварские государственные советники для особо пьяных пирушек. Подвал был почти совершенно темный и поэтому гораздо больше подходил для прежнего своего назначения, нежели для политической организации. Подвал имел только одно небольшое окно, выходившее на узенькую улицу, и таким образом даже в самые солнечные дни в нашем помещении все же царила полутьма. Вот там-то мы и обосновались. Аренды с нас брали только 50 марок в месяц, тогда это казалось нам гигантской суммой, так что больших требований мы предъявлять не могли. Перед самым нашим въездом хозяева сняли со стен обшивку, составлявшую ранее украшение подвала. Нам пришлось примириться и с этим. В общем, помещение производило больше впечатление склепа, нежели партийного бюро.
И все-таки это был уже громадный прогресс. Постепенно мы провели электричество; затем, спустя долгое время, нам удалось поставить телефон. Сначала у нас был только один стол и несколько взятых на прокат стульев, затем удалось приобрести конторку, а впоследствии даже и шкаф. Два небольших шкафчика дал нам во временное пользование хозяин помещения. В них мы прятали свои плакаты, прокламации и т.д.
Оставаться при прежних собраниях комитета, созывавшихся раз в неделю, было невозможно. Нужно было во что бы то ни стало завести хотя бы одного постоянного платного работника, который мог бы систематически вести все дела.
Это было для нас тогда еще очень трудно. Партия имела тогда столь небольшое количество членов, что среди них был крайне трудно найти подходящего человека, который, с одной стороны, смог бы обслуживать все многосторонние потребности движения, а с другой, мог бы обойтись очень небольшой платой.
Наконец после долгих поисков мы нашли такого человека. Это был бывший солдат Шюслер, мой прежний товарищ по фронту. Шюслер сделался первым управляющим делами партии. Сначала он мог уделять нам только два часа в день и являлся к нам в бюро от 6 до 8 ч. вечера, затем он стал приходить от 5 до 8 ч. вечера, затем стал посвящать нам всю вторую половину дня, а спустя некоторое время мы смогли уже оплачивать его полностью, и он работал у нас с раннего утра до позднего вечера. Это был человек в высшей степени прилежный, чистый, глубоко честный, движению он был предан всей душой. Вот почему он работал, не покладая рук. Перейдя к нам, Шюслер принес с собою в бюро маленькую пишущую машину системы "Адлер", являвшуюся его личной собственностью. Это была первая машинка, поступившая на службу нашему движению. Спустя некоторое время, мы приобрели у Шюслера эту машинку, а оплачивали ее по частям. Затем мы признали совершенно необходимым завести небольшой несгораемый шкаф, в котором мы решили сохранять от возможных нападений членские книжки и нашу картотеку. Как видит читатель, мы приобрели кассу не для того, чтобы хранить в ней наши большие деньги. Увы, денег у нас не было вовсе. Партия была страшно бедна, и частенько мне лично приходилось урывать кое-что для партии из своих небольших сбережений.
Спустя полтора года, это помещение оказалось уже однако слишком малым, и мы переехали в новое помещение на Корнелиусштрассе. Помещение это опять-таки принадлежало одной пивной, но теперь мы имели в своем распоряжении уже не одну комнату, а целых три и сверх того еще большую прихожую. В те времена такое помещение казалось нам настоящей роскошью. В этом помещении мы оставались до ноября 1923 г.
В декабре 1920 г. мы приобрели газету "Фелькишер беобахтер". Эту газету, придерживавшуюся, как видно уже из ее названия, в общем народнических взглядов, мы должны были теперь реорганизовать в орган германской национал-социалистической рабочей партии. Газета выходила два раза в неделю. В начале 1923 г. она превратилась в ежедневную газету, а с конца августа 1923 г. стала выходить в большом формате.
Будучи тогда еще совершеннейшим новичком в области газетного дела, я не раз должен был платить большие деньги за "науку". Знаменателен уже один тот факт, что против всего лагеря бесчисленных еврейских газет тогда удалось поставить только одну единственную действительно крупную народническую газету. В значительной мере это объяснялось тем обстоятельством, что все так называемые народнические предприятия до сих пор ставились на совершенно неделовую ногу. В этом я имел случай убедиться много раз. Руководители этих предприятий вербовались не по принципу действительной умелости, а по тому принципу, чтобы это был свой человек, разделяющий убеждения партии. Мы пришли к тому выводу, что это совершенно неправильный критерий. Убеждение с нашей точки зрения не должно быть чем-то только внешним. Если данный человек является убежденным сторонником движения, то он должен это показать на деле, т. е. должен уметь как следует поставить то дело, которое ему поручено. Тот, кто умеет сделать для своего народа что-либо ценное, этим самым доказывает, что он человек убежденный. А если люди только много кричат о своих убеждениях и в то же время не умеют ничем быть полезными своему народу, то таким убеждениям грош цена и ничего кроме вреда они не приносят. Такие люди являются только балластом для движения и для партии.
Газета "Фелькишер беобахтер", как видно уже из ее названия, была так называемым народническим органом со всеми теми преимуществами и еще больше со всеми теми слабостями и ошибками, которые свойственны были всем народническим предприятиям. Содержание газеты было весьма почтенно, а коммерческая сторона всего предприятия - ниже всякой критики. Издатели придерживались того мнения, что такая газета должна жить за счет добровольных пожертвований сторонников движения, между тем как мы считали, что газета сама должна оплачивать себя и должна проложить себе дорогу в серьезной конкуренции с другими газетами. Мы держались того мнения, что заставлять партию расплачиваться за ошибки и слабости коммерческой стороны предприятия просто неприлично. Нельзя за свое собственное неуменье заставлять расплачиваться добропорядочных патриотов.
Я счел своим долгом добиваться того, чтобы такому положению был раз и навсегда положен конец. И мне повезло. К счастью я нашел человека, который сумел не только реорганизовать всю постановку дела в газете, но и стать первым коммерческим руководителем всех предприятий партии и снискал себе громадные заслуги перед нашим движением. В 1914 г. я встретился на фронте с нынешним коммерческим руководителем всей нашей партии Максом Аманном, который тогда еще был моим начальством. В течение 4 лет войны я имел случай много раз убедиться в том, что этот человек обладает совершенно необычайными способностями, прилежанием и поразительной добросовестностью. Вот этот человек и стал теперь моим сотрудником.
Поздним летом 1921 г. движение наше переживало тяжелый кризис. Многими нашими работниками я не был доволен, а один из них - просто-напросто ограбил кассу. Вот в этот-то момент я случайно встретился с моим прежним товарищем по фронту Максом Аманном и стал его просить, чтобы он взял на себя коммерческое руководство делами партии. После долгих колебаний - Аманн находился тогда на очень хорошей должности, открывавшей ему большие перспективы - он согласился, поставив только одно условие, что он не согласен быть на посылках у невежественных комитетов, а будет признавать только одного хозяина: меня лично.
И вот, я должен сказать, что незабываемой заслугой этого действительно коммерчески образованного человека является то, что наши партийные предприятия были приведены в полный порядок. С тех пор наши центральные партийные предприятия стали образцовыми; во всяком случае ни одно из предприятий более низких партийных звеньев не смогли подняться на такую высоту, а тем более не смогли обогнать в коммерческом отношении наши центральные предприятия. Но как всегда в жизни, именно такие люди превосходных качеств становятся объектом зависти и вражды. Это правило к сожалению, подтвердилось в данном случае. Но тут уж ничего не поделаешь. Приходилось только запастись соответствующим терпением.
Уже в 1922 г. движение стояло на прочной основе как в смысле организации, так и в смысле коммерческой постановки наших предприятий. Мы обладали уже совершенно законченной центральной картотекой, охватывающей всех членов партии; финансирование партии было поставлено на здоровую основу; текущие расходы покрывались текущими же доходами; чрезвычайные доходы употреблялись только на чрезвычайные же расходы. Несмотря на то, что времена были очень тяжелые, партия почти совершенно не влезала в долги, если не считать небольших текущих счетов, и постепенно даже стала увеличивать свой капитал. Мы работали на тех же началах, на каких работают частные предприятия: служащий персонал не должен был ссылаться только на знаменитые "убеждения", а должен был делами доказывать, что люди находятся на месте. Настоящий национал-социалист подтверждает свои убеждения тем, что действительно прилежно и со знанием дела выполняет ту работу, которую поручил ему коллектив. Люди, которые не умеют, как следует, выполнять свои обязанности, пусть уж лучше не ссылаются на свои "убеждения", ибо на деле они только грешат против национал-социалистических убеждений. С крайней энергией, невзирая на лица, наш новый коммерческий руководитель последовательно провел ту точку зрения, что партийные предприятий ни в коем случае не должны являться синекурой для лентяев, хотя бы они принадлежали к числу сторонников движения и даже членов партии. Партия, которая как наша ведет столь резкую борьбу против партийной коррупции, господствующей в современных органах управления, прежде всего не должна допускать, чтобы ее собственный аппарат был заражен теми же самыми болезнями. У нас бывали случаи, когда в администрацию газеты мы принимали людей, по своим убеждениям принадлежавших к баварской народной партии, но зато показавших на деле, что они действительно квалифицированнейшие работники. Результат таких опытов был в общем превосходный. Честно и откровенно выдвигая именно этот критерий, движение быстрее и вернее завоевывало сердца своего персонала, чем это было бы возможно при другом подходе к делу. Большинство этих служащих впоследствии становились хорошими национал-социалистами и умели доказать это не только словами, но и честной работой на службе новому движению. Конечно, если перед нами были два одинаково квалифицированных человека, из которых один был членом партии, а другой беспартийным, то в этом случае преимущество мы оказывали первому, но никогда мы не принимали на службу людей только за то, что они являются членами партии. Та решительность, с которой наш новый коммерческий руководитель несмотря на сопротивление проводил и провел этот принцип, впоследствии принесла движению величайшую пользу. Только благодаря этому оказалось возможным, что в тяжелое время инфляции, когда гибли десятки тысяч предприятий и приостанавливались тысячи газет, коммерческое руководство нашего движения оставалось по-прежнему на высоте и газета "Фелькишер беобахтер" все больше и больше укреплялась. Именно в эту пору наша газета стала одним из крупнейших органов ежедневной печати.
1921 год ознаменовался далее еще тем, что, став председателем партии, я добился, чтобы и все другие партийные предприятия были освобождены от вмешательства комитетов и от критики такого-то и такого-то количества членов коллегий. Это было очень важно, ибо иначе нельзя было для серьезного предприятия найти серьезного человека. Серьезный работник не соглашался идти на работу, раз он знал, что ничего не понимающие болтуны будут вмешиваться в его работу на каждом шагу, изображать дело так, будто они все сделали бы лучше, тогда как на самом деле они создают только хаос и беспорядок. Все эти господа советчики должны были ретироваться. Иным из них ничего не осталось, как начать подыскивать себе другие "функции", которые по-прежнему давали бы им возможность "контролировать", "инспирировать" и т.д. В те времена существовал целый круг людей, которые были прямо одержимы вечным стремлением всюду и везде "что-либо" найти и постоянно были беременны совершенно замечательными планами, прожектами, мыслями, методами и т. д. Высшим идеалом этих людей по-прежнему являлось образование какого-либо контрольного органа или комитета, который должен был сделать своей специальностью вынюхивать, что делают другие, и "контролировать". Этим комитетчикам не приходило даже в голову, что с точки зрения подлинного национал-социализма мешать людям, которые действительно знают свое дело, на каждом шагу "контролировать" их и вмешиваться в их распоряжения есть настоящее оскорбление. Я конечно счел своей обязанностью взять под свою защиту от этаких попыток всех действительно добросовестных и знающих свое дело работников. Я считал своей задачей обеспечить им тыл и создать для них все условия, при которых только и возможна серьезная и ответственная работа.
Лучшим средством обезвредить подобные комитеты, занимавшиеся вынесением невыполнимых решений или просто бездельничавшие, было предложить им самим какую-нибудь действительную работу. Просто смешно было видеть, как в этом случае подобные комитеты моментально улетучивались и членов этих комитетов уже нельзя было найти даже днем с огнем. Всякий раз в подобных случаях мне приходили на память нынешние наши высокие государственные учреждения - в первую голову наш германский рейхстаг. Как моментально испарились бы, думалось мне, все эти почтенные депутаты рейхстага, если бы им сказали: перестаньте болтать, вот вам такая-то и такая-то практическая работа! Как испугались бы эти господа, если бы им сверх того тут же было заявлено, что каждый из этих болтунов в отдельности будет нести строжайшую личную ответственность за определенную работу!
Я уже и тогда систематически отстаивал ту точку зрения, что мы должны в этом отношении поступать так же, как поступают частные предприниматели: на каждый пост в каждом предприятии подыскивать исключительно способных и честных чиновников, добросовестных и умелых администраторов и руководителей и менять их до тех пор, пока не подберется должный состав. Но подобравши этих людей, надо обеспечить им безусловный авторитет и предоставить полную свободу действий по отношению к подчиненным им работникам с тем, чтобы они несли и полную ответственность. Никто через их голову не должен отдавать распоряжений их подчиненным, раз он сам не является лучшим знатоком данной отрасли работы. В течение двух лет боролся я за эту свою точку зрения. Постепенно удалось мне провести ее в жизнь. Ныне такой подход к делу является у нас уже чем-то само собою разумеющимся - по крайней мере, поскольку речь идет о центральном руководстве партии.
9 ноября 1923 г. можно было произвести проверку того, насколько правилен такой подход. Когда четыре года тому назад я примкнул к движению, партия не имела еще даже своей печатки. 9 ноября 1923 г., когда партия была распущена, ее имущество было конфисковано. И что же? В этот момент капитал партии, включая и имущество нашей газеты, составлял уже более 170 тысяч золотых марок.
Быстрый рост движения заставил нас занять в 1922 г. позицию по одному из таких вопросов, который не разрешен еще полностью и до сих пор.
Мы систематически думали над тем, какими же путями наше движение легче всего могло бы завоевать сердца широких масс рабочих. В этих своих размышлениях мы всегда наталкивались на то, что нам трудно завоевать рабочих, до тех пор пока представительство профессиональных и экономических интересов рабочих находится в руках людей, враждебных нам, и пока на профсоюзы могут накладывать отпечаток чуждые нам политические организации. К этому выводу мы вынуждены были приходить постоянно. И несомненно, что это действительно так. Ведь по общему убеждению рабочий, занятый на предприятии, вообще не может существовать если он не является членом профессионального союза. Не в том только дело, что профсоюзы защищают его экономические интересы. Главная загвоздка в том, что его вообще не будут долго держать в предприятии, если он не является членом профессионального союза. В наше время профсоюзы охватывают уже большинство рабочих. Долгой борьбой профессиональные союзы добились заключения тарифных договоров, обеспечивающих каждому рабочему известный уровень заработной платы. Результатом этой борьбы пользуется каждый рабочий. Приличный человек из рабочих всегда будет испытывать угрызения совести, если он будет пользоваться более высокой заработной платой, завоеванной профессиональными союзами, и в то же время не будет участвовать в борьбе, которую ведут профсоюзы.
Разговаривать на эти темы со средним буржуазным предпринимателем значит зря терять время. Предприниматели не понимают (или не хотят понять) ни материальной ни моральной стороны вопроса. Они уверены в том, что их собственные экономические интересы будто бы требуют, чтобы рабочие не были организованы, и уже благодаря одному этому предприниматели неспособны сколько-нибудь беспристрастно судить об этих вопросах. Вот почему тут приходится, как и в целом ряде других случаев, обращаться к незаинтересованным людям, т. е. к тем, о которых не приходится думать, что они из-за деревьев не видят леса. Незаинтересованные круги при доброй воле сумеют понять то, от чего так или иначе зависят важнейшие стороны нашей теперешней и будущей жизни.
В первой части настоящей работы я уже высказался достаточно подробно о значении и целях профсоюзов, а также об их необходимости. Я пришел там к выводу, что до тех пор пока взаимоотношения между работодателями и рабочими не изменятся в корне, рабочим ничего другого не остается как самим защищать свои интересы в экономической области, выступая, как равноправные контрагенты. Я указывал там, что измениться эти взаимоотношения могут либо в результате государственных мероприятий (которые однако по большей части остаются бесплодными), либо в результате общего перевоспитания всего населения. Я развивал в первой части ту мысль, что защита экономических интересов рабочих полезна для общества в целом, если эта защита устраняет социальные несправедливости, способные принести только громадный вред обществу как целому. Я говорил там, что профсоюзы являются необходимостью, раз у нас среди предпринимателей существуют люди, которые не только не сознают, что на них лежат определенные общественные обязанности, но которые вообще не хотят идти навстречу даже самым примитивным правам человека. И я приходил к тому неизбежному выводу, что раз такая самозащита для рабочих нужна, то она возможна только в форме объединения рабочих на профсоюзной основе.
В этом отношении моя точка зрения в 1922 г. не изменилась. Но теперь нужно было точно формулировать наше отношение к этой проблеме. Теперь мы не могли уже ограничиваться только декларированием наших убеждений; теперь надо было сделать практические выводы из наших убеждений.
Необходимо было ответить на следующие вопросы.
1. Необходимы ли профсоюзы вообще?
2. Должна ли германская национал-социалистическая рабочая партия создать свои собственные профессиональные союзы или она должна дать своим членам возможность в какой-либо другой форме участвовать в профсоюзах?
3. Какой характер должны носить национал-социалистические профсоюзы? Каковы должны быть наши задачи и их цели?
4. На каких путях можем мы создать такие профессиональные союзы?
Первый вопрос, по-моему, освещен уже достаточно. При нынешнем положении вещей профессиональные союзы на, мой взгляд, совершенно необходимы. Я даже считают, что они относятся к самым важным из всех учреждений, касающихся хозяйственной жизни нации. Они имеют большое значение не только для социально политической жизни страны, но и для национально-политической жизни народа. Если бы широкие массы трудящихся благодаря правильной организации профессиональных союзов получали действительно полное удовлетворение своих потребностей и в то же время получали бы через профсоюзы соответствующее воспитание, то это только укрепляло бы силы народа и в необычайной мере увеличивало бы его стойкость в борьбе за существование.
Профсоюзам прежде всего предстоит сыграть очень большую роль при построении нашего будущего экономического парламента и наших будущих сословных камер.
На второй вопрос ответ столь же легок. Раз профессиональное движение имеет такую большую важность, что ясно, что национал-социализм не может тут ограничиться только чисто теоретическими ответами, а должен занять практическую позицию. Какую именно - на это уже ответить потрудней.
Национал-социалистическое движение ставит целью своей деятельности создание национал-социалистического государства. Мы не должны поэтому упускать из виду, что все будущие учреждения нашего государства должны вырасти из самого нашего движения. Было бы величайшей ошибкой думать, что достаточно только получить в свои руки власть и мы сможем тогда одним ударом из ничего построить новые учреждения, не имея для этого заранее подготовленных человеческих кадров, воспитавшихся специально для данных задач и функций. Внешняя форма и тут не играет особенно большой роли, ее можно создать и механически. Главное значение имеет содержание, дух всего. Нет ничего легче, например, как путем приказа диктаторски навязать учреждениям государства тот принцип руководства, который господствует в наших партийных учреждениях (исключительная роль вождей и т.д.). Но действительно жизненным проведение этих принципов будет лишь тогда, когда оно не декретировано сверху, когда эти порядки развиваются постепенно, начиная с самого малого, и когда суровая жизнь сама в течение многих лет производит необходимый личный отбор, благодаря которому только и может выкристаллизоваться соответствующая группа вождей.
Вот почему не следует представлять себе дело так, что нам достаточно иметь в своем портфеле прожекты нового государственного устройства и что, получив в свои руки государственную власть, мы можем сразу "ввести в жизнь" эти прожекты. Нечто подобное можно конечно попытаться сделать, но результат никогда не будет достаточно благоприятен. В большинстве случаев это будет мертворожденное дитя. Такие планы напоминают мне только обстановку рождения Веймарской конституции. Люди сели за стол и написали новую конституцию, а заодно и даровали немецкому народу и новые эмблемы. Но ни то, ни другое совершенно не соответствовало тому, что пережито было нашим народом в течение последнего полустолетия.
Национал-социалистическое государство должно остерегаться повторить подобные эксперименты. Наше государство должно вырасти из недр давно уже существующих организаций. Лишь в том случае, если наши современные организации будут проникнуты национал-социалистическим духом, из них в свое время сможет родиться действительно жизненное национал-социалистическое государство.
Мы уже говорили, что именно в нынешних профессиональных органах, т. е. прежде всего в профессиональных союзах, мы видим зародыши наших будущих экономических камер. Но для того, чтобы эти будущие сословные представительства и будущий центральный экономический парламент были действительно национал-социалистическими учреждениями, надо, чтобы уже нынешние зародыши этих учреждений тоже проникнуты были национал-социалистическим духом. Учреждения, созданные нашим движением, в свое время перевоплотятся в государственные учреждения. Наше государство тоже не может одним ударом вытряхнуть из рукава соответствующие учреждения - если мы только не хотим, чтобы это были совершенно не жизненные органы.
Уже из одних этих более высоких соображений вытекает, что национал-социалистическое движение непременно само должно заняться профсоюзами.
Этим вопросом национал-социалистическое движение должно заняться еще и потому, что действительно перевоспитать работодателей и рабочих и сделать тех и других носителями нашей государственной идеи нельзя только при помощи теоретических поручений, воззваний к их совести и т.д. Этого можно достичь, только переделывая в повседневной борьбе всю обстановку жизни. Только в повседневной борьбе наше движение может перевоспитать обе стороны и сблизить их точки зрения в самом основном. Без такой предварительной работы чистейшей иллюзией было бы надеяться создать когда бы то ни было действительное единство интересов всего народа. Нужно, чтобы великие идеалы нашего мировоззрения постепенно просочились во все области жизни. Только тогда создастся новый стиль жизни, и со временем мы убедимся, что новый строй имеет действительно серьезную почву под ногами, а не является чем-то внешним и наносным.
Отсюда вытекает, что наше движение должно отнестись положительно не только к идее профсоюзов вообще, а должно поставить себе задачей всей своей практической работой перевоспитать всех своих сторонников и членов партии так, чтобы они действительно подготовляли грядущее национал-социалистическое государство.
Из сказанного вытекает наш ответ на третий вопрос.
Национал-социалистические профсоюзы отнюдь не должны являться органами классовой борьбы, а только органами профессионального представительства. Национал-социалистическое государство не знает "классов". Оно в политическом отношении знает только граждан, пользующихся совершенно одинаковыми правами и несущих одинаковые обязанности, а рядом с ними - подданных государства, которые никакими политическими правами не пользуются.
Задачей профсоюзов с нашей национал-социалистической точки зрения отнюдь не является сплочение определенных групп населения внутри государства и превращение их в классы с тем, чтобы они потом повели борьбу с другими, тоже сплоченными группами иных слоев населения внутри государства. Мы не можем считать, что такая задача присуща профессиональным союзам как таковым. Нет, эту задачу искусственно привили профсоюзам марксисты в тот момент, когда они сумели превратить профсоюзы в орудие для достижения своих целей. "Дух классовой борьбы" свойственен не профсоюзам как таковым, а свойственен только марксизму, который сумел сделать из профсоюзов орудие своей классовой борьбы. Марксизм создал это орудие, а интернациональное еврейство употребляет теперь этот инструмент в целях разрушения хозяйственной основы свободных независимых национальных государств, в целях уничтожения национальной индустрии и национальной торговли. На этих путях надгосударственный интернациональный еврейский капитал порабощает свободные народы, ставя их в рабскую зависимость от себя.
В противовес всему этому национал-социалистические профсоюзы должны организационно объединять определенные группы участников национального хозяйственного процесса с той целью, чтобы укреплять национальное хозяйство, увеличивать его силы. Устраняя существующие злоупотребления, которые в последнем счете приносят только вред национальному народному организму в целом, профсоюзы будут бороться против всего того, что вредит нации, а стало быть и государству и в последнем счете самому хозяйству.
Если поэтому национал-социалистический профсоюз прибегает к стачке, то для него стачка не есть средство разрушения или потрясения национального производства, а средство устранения тех злоупотреблений, которые в силу своего антисоциального характера только вредят производству и стало быть обществу в целом. Интересы производства, его роста, его мощи наши национал-социалистические профсоюзы будут принимать близко к сердцу. Производительность каждого отдельного труженика всегда находится в причинной зависимости от общеправового и социального положения, какое он занимает в хозяйственном процессе. Только этим в последнем счете и определяется степень его забот о производственном процессе в целом и понимание того, что его собственная судьба тоже зависит от процветания всего хозяйства как целого.
Труженики национал-социалисты должны иметь уверенность, что процветание национального хозяйства обеспечивает и их собственное материальное благосостояние.
Работодатели национал-социалисты должны иметь уверенность, что счастье и довольство их рабочих являются предпосылкой дальнейшего процветания их собственных предприятий.
И рабочие национал-социалисты, и работодатели национал-социалисты одинаково являются только слугами общества и выполняют его поручения.
Наш строй предоставит и тем и другим максимальную личную свободу в выполнении их обязанностей. Он сделает это потому, что, как показывает опыт, каждый выполняет свои обязанности тем лучше, чем больше ему предоставлено свободы, чем меньше практикуется принуждения сверху. Наш строй поступит так потому, что, как показывает тот же опыт, чрезмерное принуждение только мешает естественному процессу отбора наиболее крепких, наиболее способных и наиболее трудолюбивых.
Вот почему для наших национал-социалистических профсоюзов стачка является средством, которое может и должно применяться лишь до того момента, когда возникнет национал-социалистическое народническое государство. Наше государство возьмет на себя защиту всех прав всех граждан без различия и тем самым сделает излишней борьбу между обеими большими группами населения, т. е. работодателями и рабочими. Тогда и сама эта борьба, постоянно ведущая к известному сокращению производства, а стало быть приносящая ущерб всему обществу, станет излишней. На наши экономические камеры государство возложит обязанность заботиться о нормальном ходе всего национального производства и о своевременном устранении всех недостатков и ошибок, могущих принести вред производству. То, что теперь не может быть устранено иначе как борьбой миллионов, тогда будет изживаться в стенах сословных камер и центрального хозяйственного парламента. Тогда прекратится такой порядок, когда предприниматели и рабочие ведут ожесточенную борьбу из-за норм зарплаты, нанося при этом громадный вред всему хозяйству. Тогда все эти проблемы будут разрешаться сообща в более высоком учреждении, которое выше всего будет ставить благо общества и государства в целом и для которого не будет никакого другого критерия кроме этого.
В этой области, как и во всех других, у нас будет господствовать тот железный закон, что интересы отечества как целого стоят превыше всего и лишь затем идут интересы отдельных профессий, групп и т. д.
Задачей национал-социалистических профсоюзов является воспитание их членов именно в этом духе и подготовка их к этой более высокой цели, которая выражается в следующем: общая работа всех и каждого для обеспечения жизни народа и государства в соответствии с прирожденными способностями и тем развитием, которое дало этим способностям и силам общество.
На четвертый вопрос, на каких же путях можем мы придти к таким союзам, в свое время было особенно трудно ответить. Строить что бы то ни было на пустом месте легче, чем строить, когда на этом месте существует нечто старое. Если в данном месте нет еще предприятия соответственной отрасли, то его сравнительно легко создать. Значительно труднее создать предприятие, если аналогичное ему предприятие уже существует в данном месте. А еще труднее создавать параллельное предприятие, когда действительно процветать может только одно из них. Ибо при таком положении вещей перед инициатором стоит задача не только укрепить свое собственное новое предприятие, но и сделать все возможное, чтобы уничтожить уже существующее в данном месте предприятие, без чего инициатор не сможет укрепиться сам.
Существование параллельных национал-социалистических профсоюзов просто рядом с другими профессиональными союзами было бы бессмыслицей. Наш национал-социалистический профсоюз должен быть проникнут сознанием величия своих задач, и отсюда у него должна неизбежно родиться безусловная нетерпимость к каким бы то ни было параллельным, а тем более враждебным организациям. Наш профсоюз должен ставить себе целью во что бы то ни стало настоять до конца на своем я, на своей исключительности. В этой области для нас тоже не может быть никакого соглашательства и никаких компромиссов с родственными стремлениями. Нет, и здесь необходимо прежде всего требование полной исключительности для нас самих.
И вот, чтобы достигнуть этого, возможны были только два пути:
1) можно было тут же сразу начать строить свои собственные профсоюзы и затем постепенно начать борьбу против интернациональных марксистских профсоюзов, или можно было
2) начать входить в марксистские профсоюзы и попытаться наполнить их новым духом с тем, чтобы сделать из них орудие нового миросозерцания.
Против первого из этих путей говорили следующие соображения: наши финансовые трудности в те времена были еще очень велики, ибо мы обладали только очень незначительными средствам. Все усиливающаяся инфляция затрудняла положение еще тем, что в эти годы трудно было говорить о каких-либо ощутимых выгодах, приносимых профсоюзами своим членам. Исходя из этого, отдельный рабочий не видел тогда особых оснований вносить членские взносы в профсоюз. Это относилось и к уже существующим профсоюзам, а не только к таким, которые мы могли бы построить. Марксистские профсоюзы стояли на краю гибели. Их спасла от этого только гениальная рурская акция г-на Куно, принесшая внезапно профсоюзам в подарок миллионы марок. Именно этого национального" рейхсканцлера по всей справедливости следует рассматривать как спасителя марксистских профсоюзов.
Мы на такие финансовые возможности в те времена рассчитывать не могли. Ну, а такие профсоюзы, которые в силу своего безденежья не в состоянии были оказывать материальную поддержку рабочим, не могли рассчитывать и на их поддержку. Наконец с моей лично точки зрения существенное значение имело еще и то обстоятельство, что такое дело как создание новых профсоюзов нельзя поручать заурядным средним работникам.
Вообще при разрешении этой проблемы вопрос о нужных для этого людях сыграл крупнейшую роль. В моем распоряжении не было тогда ни одной головы, на которую я мог бы возложить разрешение этой гигантской задачи. Кто сумел бы в это время действительно разбить марксистские профсоюзы и вместо этой машины истребительной классовой борьбы создать национал-социалистические профсоюзы, того можно было бы назвать одним из величайших людей Германии. Такому человеку впоследствии ставили бы памятники и причислили бы к Пантеону величайших деятелей истории.
К сожалению, я в то время не знал ни одного человека, который просился бы на такой памятник.
Было бы совершенно неправильно утешать себя тем, что ведь и во главе интернациональных профсоюзов ныне стоят совершенно заурядные люди. Это ничего не доказывает; ибо когда в свое время основывались эти профсоюзы, никаких других аналогичных организаций не существовало. Совсем другое дело теперь, когда национал-социалистическому движению пришлось бы провести борьбу с давно существующей гигантской организацией, очень разветвленной и прекрасно построенной сверху до низу. Тот, кто хочет отвоевать чужую позицию, всегда должен обладать превосходством над тем, кто только защищает позицию, которую он держит в своих руках. Теперь крепости марксистских профсоюзов легко могут удерживать и самые заурядные бонзы. Но чтобы с успехом штурмовать эти крепости и захватить их в свои руки, нужна дикая энергия, нужны гениальные способности людей, которые во всех отношениях имели бы превосходство над нынешними руководителями профсоюзов. Бесцельно было бы спорить с судьбой, пока у нас не нашелся такой человек. А еще бессмысленнее было бы попытаться брать эти крепости, опираясь только на суррогат такого человека.
Тут больше чем где бы то ни было следует иметь в виду, что в жизни гораздо лучше отложить то или другое дело, чем взяться за него с неподходящими силами и получить осечку.
Еще одно соображение руководило мною при этом. Пусть назовут его демагогическим, но оно все-таки верно. Я держался тогда и держусь еще и теперь твердого убеждения, что опасно великую принципиально политическую борьбу слишком рано осложнять экономическими проблемами. Это особенно верно применительно к нашему немецкому народу. У нас экономическая борьба тотчас же отвлечет энергию от борьбы политической. Стоит только немцу придти к убеждению, что при бережливости он сможет завести себе маленький домик, и он сейчас же посвятит себя целиком именно этой задаче, так что у него даже не останется времени для политической борьбы. Это приведет к тому, что он оставит в покое те силы, которые, спустя некоторое время, сумеют, конечно, отнять у него и последний грош, сэкономленный им на путях бережливости. Вместо того, чтобы действительно до конца бороться за свои политические цели и убеждения, немец очень склонен целиком отдаться заботам о своем домике и садиться между всех стульев.
Наше национал-социалистическое движение ныне стоит у начала своих крупнейших боев. Ему еще приходится сосредоточивать свое внимание на окончательной выработке своих программных идеалов, ему еще приходится концентрировать всю энергию и напрягать последний мускул в борьбе за определившиеся идеалы, причем успех борьбы возможен лишь в том случае, если мы сумеем полностью сосредоточиться на определенных целях.
Отвлечение внимания к исключительно хозяйственным проблемам неизбежно парализует активность в политической борьбе. Это лучше всего доказано следующим классическим примером.
Германская революция в ноябре 1918 г. сделана была не профсоюзами, а вопреки профсоюзам. Германская буржуазия не ведет никакой политической борьбы за лучшее будущее именно потому, что она видит достаточную гарантию лучшего будущего в хозяйственном росте.
Эти уроки не должны пропасть даром и для нас, ибо с нами повторилось бы то же самое. Чем больше мы сосредоточим всю силу нашего движения на политической борьбе, тем вернее мы добьемся успеха по всей линии. А если мы преждевременно обременим свое движение профсоюзными вопросами, вопросами переселенческой политики и другими аналогичными проблемами, то от этого пользы нашему делу в целом не будет. Все эти проблемы сами по себе очень важны, но по-настоящему разрешить их мы сможем лишь тогда, когда для разрешения их можно будет пустить в ход политическую власть. До тех пор эти проблемы могут только парализовать энергию нашего движения. Чем более преждевременно мы займем свое внимание такими проблемами, тем более вредно это будет для движения, ибо тем больше будет расслабляться воля к борьбе за коренную переделку политических порядков. При таком положении вещей вполне могло получиться, что профсоюзные моменты стали бы сталкивать с правильного пути политическое движение вместо того, чтобы наши принципиальные воззрения сами определяли пути развития профессионального движения.
Самостоятельные национал-социалистические профсоюзы могли бы принести действительную пользу нашему движению и нашему народу лишь в том случае, если бы они настолько прониклись уже нашими идеями, что ни при каких обстоятельствах не могли бы попасть в тенета марксизма. Нам нужны ведь такие национал-социалистические профсоюзы, которые не просто занимались бы мелкой конкуренцией с марксистскими профсоюзами. Чем такие национал-социалистические профсоюзы лучше отсутствия каких бы то ни было профсоюзов! Нам нужны такие свои профсоюзы, которые сумели бы повести против марксистских профсоюзов не только организационную, но и идейную борьбу. Наши профсоюзы должны суметь нанести решающий удар марксистским профсоюзам как организациям классовой борьбы, как представителям классовой идеи. Наши профсоюзы должны суметь вытеснить марксистские профсоюзы и сами стать организациями, представляющими профессиональные интересы немецких граждан.
Все эти соображения говорили тогда и говорят еще и теперь против образования своих собственных профсоюзов, - разве что внезапно появилась бы такая голова, о которой можно было бы сказать, что она явно предназначена судьбой разрешить именно эту проблему.
Итак, оставались еще только две последних возможности: либо посоветовать своим товарищам выйти из профсоюзов, либо же посоветовать им оставаться в них и вести свою разрушительную работу против марксизма внутри них.
Как правило, я рекомендовал этот второй путь.
В 1922-1923 гг. можно было смело советовать этот путь. Движение наше было еще молодо, число наших товарищей, входивших в существующие профсоюзы, было еще сравнительно невелико, а финансовая польза от членских взносов, которые делались нашими товарищами в период инфляции/ не могла быть сколько-нибудь ощутимой для существующих профсоюзов. Вред же мы наносили им очень существенный, ибо наши товарищи, входившие в профсоюзы, вели внутри этих профсоюзов политику самой резкой критики и разложения рядов противника.
Решительно высказался я против экспериментов создания своих маленьких самостоятельных профсоюзов, которые с самого начала неизбежно были бы обречены на неуспех. К тому же я считал бы настоящим преступлением лишать рабочего хотя бы небольшой части его скромного заработка в виде членских взносов в такую организацию, от которой члены не могут ожидать серьезной пользы.
Если на политическом горизонте появляется та или другая новая политическая партия, чтобы затем быстро и бесследно исчезнуть, то это не беда, а зачастую от этого даже бывает только польза. Во всяком случае тут никто не имеет права жаловаться: кто вносит взнос в пользу той или другой политической партии, тот всегда дает свои денежки как бы "а fond perdu", но кто вносит взнос в кассу профсоюза, тот имеет право требовать, чтобы профсоюз ему действительно чем-нибудь помог, а если данный профсоюз не имеет никаких шансов это сделать, то на организаторов таких профсоюзов смотрят как на обманщиков или по крайней мере как на легкомысленных людей.
Вот всеми этими соображениями руководились мы в 1922 г. и соответственно им действовали. Некоторые из моих противников считали, что они лучше понимают положение нежели я, и приступили к образованию собственных профсоюзов. То, что мы отстаивали указанную точку зрения, они объявляли доказательством нашей ограниченности. И что же? Прошло совсем немного времени, и образованные ими новые профсоюзы совершенно исчезли с лица земли. В результате они также остались без своих профсоюзов, как и мы. Разница была лишь в том, что мы не стали обманывать ни других, ни самих себя.
Уже до революции руководство иностранной политикой в Германии было достаточно беспорядочно и не имело никакой определенной принципиальной линии, особенно, поскольку дело шло о политике целесообразных союзов с другими странами. После революции этот разброд не только продолжался, но принял еще более угрожающие размеры. В предвоенную эпоху приходилось констатировать просто недостаточное понимание дела и видеть именно в этом причину нашей неправильной внешней политики. По окончание же войны эту причину приходится искать в недостатке доброй воли и честности. В конце концов совершенно естественно, что те круги, которые благодаря революции увидели осуществленными свои разрушительные цели, совершенно не заинтересованы в такой внешней политике, которая в последнем счете могла бы привести к возрождению свободного германского государства. Такое развитие противоречило бы внутреннему смыслу всего ноябрьского преступления, ибо оно могло бы прервать процесс перехода германского хозяйства и германского труда под интернациональный контроль, что, конечно, отнюдь не входит в планы ноябрьских преступников. Но мало того. Если бы внешняя политика новой Германии действительно была направлена на возвращение свободы Германии, то ведь это могло бы стать прямой угрозой нынешним представителям власти внутри страны. Всякий действительно крупный успех в области внешней политики с железной необходимостью приводит к аналогичным результатам в области внутренней политики. А с другой стороны, серьезная попытка возрождения нации вовне невозможна, если этому не предшествует укрепление национальной идеи внутри. Если данная страна начинает серьезную борьбу за свою национальную независимость и свободу, то это неизбежно приводит к росту национального самосознания, к укреплению национальных чувств, что в свою очередь не может не усилить сопротивления по отношению к антинациональным элементам внутри страны. В обычное мирное серое время народ сравнительно покорно переносит такие порядки и терпит таких владык, которых ни за что не станут терпеть в период национального подъема. В эти бурные периоды народ повернется спиной к таких людям, а зачастую окажет им и такое сопротивление, которое станет для них роковым. Вспомним например, как отнеслось общественное мнение Германии к опасности шпионства в начале войны. Ведь в этот момент получился настоящий взрыв человеческих страстей; дело дошло до точки кипения; начались преследования шпионства, иногда доходившие даже до несправедливостей. А между тем каждый легко сообразит, что и в течение долгих лет мирного времени опасность шпионства тоже существовала и, быть может, была даже большей, нежели непосредственно в дни войны. Но в обычной будничной обстановке на эту опасность никто не обращал внимания.
Государственные паразиты, взобравшиеся на трон благодаря ноябрьским событиям, обладают очень изощренным инстинктом самосохранения. Они прекрасно понимают, что, если бы Германия повела умную иностранную политику и сумела заключить надлежащие союзы с другими государствами, то это привело бы к национально-освободительному подъему в нашем народе и вызвало бы затем такой взрыв национальных страстей, который легко мог бы привести к уничтожению самих ноябрьских преступников.
Вот почему с 1918 г. наши руководящие правительственные сферы ведут такую иностранную политику, которая стоит ниже всякой критики. Прослеживая эту их политику, приходится придти к выводу, что эти сферы почти всегда и во всем планомерно работают против интересов немецкой нации. На первый взгляд может показаться, что действия правительственных сфер в этой области лишены всякого плана и системы, но при ближайшем рассмотрении этих действий ясно видишь, что перед нами последовательное продолжение тех преступных методов, на путь которых ноябрьская революция впервые открыто встала в конце 1918 г.
Конечно мы должны уметь различать тут между позицией ответственных или, точнее сказать, "имеющих быть ответственными" вождей и руководителей государства, позицией среднего парламентского политикана и позицией большого безответного лагеря народа, обнаруживающего баранье терпение.
Одни прекрасно знают, чего они хотят; это - руководители государства. Другие поддерживают эту политику либо тоже потому, что знают, чего хотят, либо же потому, что трусость мешает им вступить в серьезную борьбу против того, что они сами в глубине души считают вредным. Это - средние парламентские политиканы. Ну, а третьи - т. е. основная масса населения - подчиняются из непонимания и глупости.
Пока наша немецкая национал-социалистическая рабочая партия представляла собою только маленькую и малоизвестную организацию, проблемы внешней политики в глазах наших сторонников могли иметь
только подчиненное значение. К тому же наше движение всегда настаивало на том, что внешняя независимость и свобода народа не падают с неба и не могут явиться подарком из рук земных властей, а всегда являются только плодом внутреннего напряжения всех сил самого народа. Действительной предпосылкой национально-освободительного подъема нашего народа является предварительное устранение тех причин, которые привели к нашему крушению, и уничтожение того лагеря, который пользуется крушением Германии в своекорыстных целях.
Все это вполне объясняет, почему наше молодое движение на первых порах сосредоточивалось главным образом на проблемах изменения внутренней политики и не могло еще с должным вниманием относиться к проблемам внешней политики.
Но как только движение наше выросло и перестало быть небольшой и малозначащей организацией, как только мы стали крупной партией, сразу же возникла необходимость занять позицию в вопросах внешней политики. Необходимо было выработать тезисы иностранной политики, которые не только не находились бы в противоречии с основами нашего миросозерцания, а наоборот, сами вытекали бы из него.
Нашему народу не хватает достаточной школы внешней политики. Из этого для нашего молодого движения вытекает особенно важная обязанность преподать вождям нашего движения, да и всей широкой массе сторонников основной метод понимания внешнеполитических проблем. Без этого невозможно практически подготовиться к тем мероприятиям, которые необходимы, дабы народ наш мог со временем вернуть себе независимость, вернуть себе подлинный государственный суверенитет.
Самое важное и основное, что мы должны тут помнить, это то, что и внешняя политика является только средством к цели; сама же цель заключается в одном - в пользе для собственного народа. Внешняя политика может и должна исходить только из одного соображения: полезно ли данное предприятие твоему народу, принесет ли оно ему выгоды сейчас или в будущем или оно принесет ему только ущерб?
Это - единственный критерий, из которого можно исходить. Все остальные критерии - партийно-политические, религиозные, соображения гуманности и т.д.- отпадают совершенно.
В чем заключалась задача германской внешней политики до войны? В том, чтобы обеспечить прокормление нашего народа и его детей на этой земле, для чего соответствующей политикой необходимо было обеспечить Германии полезных союзников. В конце концов задача германской внешней политики и ныне сводится к тому же, с одной только разницей: до войны мы могли бороться за сохранение и укрепление немецкой нации, опираясь на силу существовавшего тогда независимого государства; ныне приходится еще сначала добиться восстановления нашей государственной независимости и тем создать предпосылку для дальнейшего проведения правильной внешней политики, способной обеспечить в будущем пропитание и укрепление нашего народа.
Другими словами, целью современной германской внешней политики является подготовка условий, необходимых для восстановления независимости и свободы нашего государства.
При этом постоянно надо иметь в виду следующее кардинальное соображение. Для того, чтобы народ получил возможность в будущем снова завоевать себе независимость, отнюдь не необходимо, чтобы он непременно сохранил полностью единство своей государственной территории. Этого может и не быть. Гораздо важнее то, чтобы он сохранил хотя бы небольшую часть своей государственной территории, но зато обладающую полной свободой. Тогда эта, пусть небольшая, территория сможет стать носительницей идей всей нации и будет в состоянии взять на себя дело подготовки освободительной борьбы всего народа, в том числе и подготовку вооруженной борьбы за свободу и независимость.
Если стомиллионный народ, чтобы сохранить свое государственное единство, готов покорно переносить иго рабства, то это гораздо хуже, чем если бы такое государство и такой народ были раздроблены, но при этом осталась бы хотя одна небольшая часть народа, сохранившая полную свободу. Конечно - при том предположении, что эта часть народа будет преисполнена сознания своей священной миссии и будет готова долго и упорно бороться не только за духовное и культурное единство своего народа, но и за военную подготовку освобождения своей родины и воссоединения всех тех частей народа, которые постигло несчастье иноземного порабощения.
Далее следует иметь в виду то соображение, что важнее отвоевать полную независимость и полную политическую самостоятельность для главной территории данного государства, чем гоняться за тем, чтобы сразу же вернуть себе второстепенные территории, которые данному государству или народу пришлось потерять. В подобных случаях надо решительно отодвинуть на задний план соображения о возвращении этих второстепенных территорий и целиком сосредоточиться на том, чтобы вернуть полную свободу и подлинную независимость главной территории. Вернуть оторванные провинции, восстановить полное государственное единство, включая все оторванные осколки, это зависит не от одних желаний порабощенных народов, не от одних протестов тех частей территории, которые сохранили свою самостоятельность. Это можно сделать только в том случае, если у тех территорий, которые в большей или меньшей мере сохранили свой государственный суверенитет, найдется достаточно реальный силы, чтобы в борьбе добиться восстановления отечества в прежних его границах.
Для того, чтобы со временем вернуть назад оторванные территории, надо суметь всеми силами укрепить оставшиеся свободными части государства, надо суметь укрепить во всех сердцах непоколебимое решение во что бы то ни стало выковать новую силу и в должный час поставить ее на карту в борьбе за освобождение и объединение всего народа. Отсюда - наш вывод: надо временно отодвинуть вопрос о возвращении отторгнутых областей и все внимание сконцентрировать на том, чтобы укрепить оставшиеся территории; надо добиться того, чтобы эти территории отвоевали себе подлинную политическую независимость и создали ту силу, без которой никогда не удастся исправить несправедливость, нанесенную нам чужеземным победителем. Чтобы вернуть в лоно нации отторгнутые от нее территории, недостаточно даже самых пламенных протестов. Для этого необходим хорошо отточенный меч. Отточить этот меч - такова задача внутренней политики данного народа. Создать обстановку, которая дает возможность заняться этим и которая поможет найти новых союзников, братьев по оружию, - такова задача внешней политики данного государства.
* * *
В первой части настоящей работы я остановился подробно на половинчатости нашей иностранной политики в довоенную эпоху. Из всех четырех путей, которые были возможны в борьбе за сохранение и пропитание нашего народа, правительство остановилось на четвертом, самом неблагоприятном из них. Вместо здоровой политики приобретения новых земель в Европе правительство остановилось на политике завоевания колоний и усиления своей международной торговли. Надеясь таким образом избежать войны, правительство совершило еще большую ошибку. Пытаясь усесться на все стулья сразу, германское правительство на самом деле упало между стульев. Расплатой за эту в корне неправильную внешнюю политику и была в последнем счете война.
Единственно правильным путем из всех очерченных мною в первой части четырех возможностей был бы третий путь: путь континентального укрепления Германии через приобретение новых земель в Европе. Если бы мы пошли по этому пути, то спустя некоторое время мы могли бы дополнить эту тактику приобретением колониальных территорий. Эту политику можно было провести либо в союзе с Англией, либо при таком напряжении военных сил собственной страны, которое заставило бы нас лет на 40-50 совершенно отодвинуть на задний план все культурные задачи. На худой конец и это последнее вполне оправдало бы себя. Культурное значение любой нации почти всегда связано с политической свободой и независимостью данной нации. Без независимости нет и культуры. Отсюда вытекает, что нет таких жертв, которые были бы чрезмерными, раз без них нельзя обеспечить политическую независимость и свободу данной нации. Если даже на время культурное развитие несколько отстанет из-за того, что придется отдать слишком большие средства на вооружение, то спустя некоторое время это окупится сторицей. Обычно так и бывает, что после очень уж сильного напряжения сил государства в интересах сохранения его независимости неизбежно наступает разрядка и должные средства могут быть обращены опять на культуру. Как раз в такие эпохи опять наступает гигантский расцвет культурных сил и государству легко удается наверстать то, что было упущено. Из напряжения персидских войн впоследствии родился расцвет эпохи Перикла. Через тяготы пунических войн римское государство пришло затем к великому культурному подъему.
Конечно, решение такого вопроса, как вопрос о том, необходимо ли подчинить все стремления народа одной единственной задаче - подготовке будущей военной борьбы, - нельзя предоставить на рассмотрение большинства, составляющегося из парламентских дурачков и бездельников. Подчинить всю жизнь народа одной единственной задаче подготовки будущей военной борьбы мог отец Фридриха Великого. Но отцам нашего современного еврейско-демократического парламентаризма такая задача конечно не по плечу.
Уже ввиду одного этого подготовка Германии к завоеванию новых земель в Европе в предвоенное время могла быть лишь очень небольшой. Разрешить эту задачу, не имея должных союзников, было крайне трудно.
Но так как у нас и слышать не хотели о планомерной подготовке к войне, то предпочли вовсе отказаться от завоевания земель в Европе и, избрав путь колониальной и торговой политики, отказались от единственно целесообразного союза с Англией. При этом ухитрились еще сделать так, чтобы одновременно порвать и с Россией, несмотря на то, что политика борьбы с Англией логически должна была бы привести к союзу с Россией. В конце концов мы влезли в войну, оставленные всеми, и оказались в несчастном союзе только с изжившим себя габсбургским государством.
* * *
К характеристике нашей современной внешней политики надо сказать, что найти в ней какую-нибудь определенную, сколько-нибудь понятную общую линию совершенно невозможно. До войны германское правительство шло по четвертому из возможных путей, хотя и тут проявляло достаточно половинчатости. Но со времени революции даже вооруженным глазом нельзя разглядеть сколько-нибудь определенной линии нашей внешней политики. Еще в большей степени чем до войны нынешняя иностранная политика Германии абсолютно лишена какой бы то ни было планомерности и обдуманности. В ней можно найти только одну планомерность: систематическое стремление создать такое положение, при котором наш народ никогда не мог бы подняться.
При хладнокровном рассмотрении современного соотношения сил в Европе приходится придти к следующим выводам.
В течение трехсот лет история нашего континента определялась прежде всего попытками Англии всегда создавать такие группировки держав в Европе, которые уравновешивали бы друг друга и тем обеспечивали бы тыл Англии, давая ей свободу действий в области мировой политики.
Традиционная тенденция британской дипломатии (в Германии аналогичную традицию до некоторой степени пыталась создать прусская армия) со времен императрицы Елизаветы заключалась в том, чтобы не дать ни одной из европейских великих держав подняться выше определенного уровня. В борьбе за эту цель Англия прибегала к каким угодно средствам, не исключая и войн. Средства, которые Англия в этих случаях пускала в ход, бывали очень различны, в зависимости от создавшегося положения или поставленной задачи. Но решительность и настойчивость Англия всякий раз проявляла одну и ту же. Чем труднее становилось со временем положение Англии, тем с большей настойчивостью британские государственные деятели продолжали добиваться того, чтобы европейские государства непременно уравновешивали друг друга и во взаимном соревновании неизменно парализовали свои силы. Когда Северная Америка политически отделилась от Англии, это еще в большей мере привело к тому, что Англия стала делать еще более настойчивые попытки к сохранению европейского равновесия, долженствовавшего обеспечить английский тыл. После того как Испания и Нидерланды были уничтожены как большие морские державы, Англия сконцентрировала все свои усилия против подымающейся Франции, пока наконец с крушением Наполеона 1 угроза военной гегемонии Франции могла в глазах Англии считаться уничтоженной.
Лишь постепенно британское государственное искусство обращалось против Германии. Процесс этот развивался медленно, во-первых, потому что пока Германия не достигла единства, она не могла представлять сколько-нибудь реальной опасности для Англии, во-вторых, потому что общественное мнение широких масс, созданное путем длительной пропаганды, меняется лишь весьма медленно. Убеждения государственных деятелей носят характер трезвый, широкая же пропаганда, имеющая в виду народные массы, апеллирует больше к чувствам. Но благодаря этому настроения, созданные широкой пропагандой, более стабильны. Чтобы переменить их, нужно больше времени. Бывает так, что государственные деятели, руководящие судьбами своей страны, успели уже придти к новым планам и к новым идеям, а массы все еще находятся под обаянием старых идей и их приходится медленно и постепенно поворачивать на новую дорогу, соответственно новым планам государственных руководителей.
Свою новую позицию по отношению к Германии Англия в основном определила уже в 1870-1871 гг. В связи с ростом экономического значения Америки, а также в связи с ростом политического влияния России, Англия несколько раз обнаруживала колебания в вопросе о своем отношении к Германии. Но Германия, к сожалению, не сумела использовать этих моментов, и ввиду этого враждебная позиция Англии по отношению к нам все больше укреплялась.
Англия стала видеть в Германии ту державу, которая вследствие своей чрезвычайно быстрой индустриализации приобретала такое большое торговое и общеполитическое значение, что она начала уже меряться силами с самой Великобританией. Германские государственные деятели видели перл мудрости в своей пресловутой идее "мирного хозяйственного" завоевания влияния. Но в глазах английских политиков эти планы германской политики являлись доводом в пользу необходимости сорганизовать как можно более сильное сопротивление Германии. Это английское сопротивление вскоре, разумеется, приняло форму всестороннего наступления, ибо Англия никогда не видела цели своей политики в сохранении сомнительного мира, а всегда видела свою цель исключительно в том, чтобы укрепить и упрочить свое собственное британское мировое господство. Разумеется, Англия стала далее думать о том, чтобы использовать в борьбе против Германии абсолютно всех возможных союзников, какие только могли в военном отношении пригодиться для этой цели. Это тоже соответствовало старой английской традиции - трезво оценивать силы противника и не делать себе иллюзий насчет собственных сил. Эти свойства английской политики у нас характеризовали, как "бесстыдные"; но это просто неумно уже по той простой причине, что организацию любой войны следует рассматривать только под углом зрения целесообразности, а не под углом зрения героических фраз. Задача дипломатии любой страны заключается не в том, чтобы самым героическим образом привести свой народ к гибели, а в том, чтобы обеспечить дальнейшее существование своему народу, пусть самым прозаическими средствами. С этой точки зрения целесообразно каждое средство, которое ведет к цели. Упустить хотя бы одно из таких средств означает забвение своего дома и преступление по отношению к собственному народу.
Лишь с победой ноябрьской революции в Германии Англия могла вполне спокойно вздохнуть и сказать себе, что теперь опасность германской гегемонии в мире исчезла надолго.
Однако Англия вовсе не заинтересована в том, чтобы Германия совершенно исчезла с географической карты Европы. Напротив, как раз ужасное крушение Германии, пережитое ею в ноябрьские дни 1918 г., создало для британской дипломатии совершенно новую ситуацию, которую раньше никто не считал правдоподобной.
В течение четырех с половиной лет британская мировая империя вела войну против мнимого перевеса одной определенной колониальной державы, т. е. Германии. И вот внезапно разражается катастрофа, которая угрожает вообще стереть с лица земли эту державу. Германия внезапно обнаруживает такой ужасающий недостаток самого элементарного инстинкта самосохранения, что в течение каких-нибудь 48 часов все европейское равновесие нарушено. Совершенно неожиданно создается новое положение: Германия уничтожена, и самой сильной континентальной державой Европы становится Франция.
Но Англия в течение многих лет, особенно в годы войны, провела огромную пропаганду среди своего собственного населения и разбудила в нем все инстинкты и страсти против Германии. Теперь эти созданные английской пропагандой настроения ощущались уже британскими государственными деятелями, как некая свинцовая гиря. Уничтожив Германию как колониальную державу, как государство, претендующее на мировую роль в торговле, Англия могла считать, что она своих целей в войне, в сущности говоря, уже достигла. Все, что шло дальше этого, - шло уже вразрез с британскими интересами. Полное уничтожение Германии как крупного государства на европейском континенте входило только в интересы противников Англии. И тем не менее в ноябрьские дни 1918 г. и вплоть до конца лета 1919 г. английская дипломатия не могла быстро перестроить свою политику, хотя бы уже по одному тому, что в течение длительной войны она сама вызвала в широких массах английского народа определенные чувства и создала определенные настроения. Быстро перестроить свою политику английская дипломатия не могла, во-первых, потому что ей приходилось считаться с настроениями своего собственного народа, а во-вторых, потому что этого не позволяло и соотношение чисто военных факторов по окончание войны. Франция захватила инициативу в свои собственные руки и могла теперь диктовать свою волю другим. Сама же Германия, которая в эти месяцы, когда чаша весов колебалась, могла бы многое изменить, переживала судороги внутренней гражданской войны и устами своих так называемых государственных деятелей систематически заявляла только одно, а именно, что она неизменно готова подчиниться любым условиям, какие продиктует противник.
Так всегда будет. Если та или другая нация совершенно потеряла инстинкт самосохранения и не в состоянии уже играть роль "активного" союзника, то она непременно падет до роли раба и данная страна неизбежно испытает судьбу колонии.
Англии ничего другого не оставалось, как принять участие в грабежах Франции, хотя бы уже для одного того, чтобы не дать Франции чрезмерно укрепиться за наш счет. Это была единственная тактика, которая вообще была возможна для Англии в данной обстановке.
В действительности Англия не достигла тех целей, которые она ставила себе в войне. Ей не удалось добиться такого положения, чтобы ни одно из европейских государств не поднялось выше определенного уровня. Напротив, теперь такая опасность для Англии стала еще более реальной, лишь с той разницей, что этим государством является не Германия, а Франция.
Германия как военная держава до 1914 г. находилась в окружении двух стран, из которых одна была столь же сильна, а другая обладала еще большей силой, нежели Германия; кроме всего этого Германии еще приходилось считаться с преобладанием морских сил Англии. Уже одних сил России и Франции было достаточно, чтобы помешать слишком большому распространению влияния Германии. Далее надо учесть еще достаточно неблагоприятное военно-географическое положение Германии; на это Англия тоже могла делать известную скидку, ибо плохое военно-географическое положение очень мешало росту военного могущества Германии. Морское побережье с военной точки зрения представляло для Германии особенно большие неудобства, ибо берега ее были слишком узки и малы; что же касается сухопутных границ, то они были слишком открыты, а сухопутные фронты слишком обширны.
Совсем иное нынешнее положение Франции. Франция является самой могущественной военной державой на континенте, где она не имеет теперь ни одного сколько-нибудь серьезного соперника. Ее южные границы представляют собою как бы естественную защиту против Испании и Италии. Против Германии Франция сейчас достаточно защищена тем, что мы сами совершенно бессильны. Линия французского побережья такова, что Франция всегда может на длинном участке фронта угрожать самым важным нервным узлам Великобритании. Эти крупные английские центры представляют сейчас очень хорошие мишени как для французского флота, так и для французской дальнобойной артиллерии. Подводная война со стороны Франции могла бы также стать чрезвычайно опасной для всех важнейших путей английской торговли. Если бы Франция, опираясь на протяженность своего атлантического побережья и на не менее обширные французские части Средиземного моря, начала подводную войну, то ее подводные лодки могли бы нанести Англии величайший ущерб.
Что же получилось на деле? Англия ставила себе целью не допустить чрезмерного усиления Германии и получила на деле французскую гегемонию на европейском континенте. Таков общеполитический итог. Результаты войны в чисто военном отношении: укрепление Франции как первой державы на суше и признание за Америкой прав на такие же морские вооружения, какие имеет сама Англия. Экономические итоги войны для Англии: ряд территорий, в которых великобританское хозяйство чрезвычайно заинтересовано, стали достоянием бывших союзников.
Английская традиционная политика требовала и требует известной балканизации Европы; интересы же современной Франции требуют известной балканизации Германии.
Желание Англии было и остается - не допустить, чтобы какая бы то ни было европейская континентальная держава выросла в мировой фактор, для чего Англии необходимо, чтобы силы отдельных европейских государств уравновешивали друг друга. В этом Англия видит предпосылку своей собственной мировой гегемонии.
Желание Франции было и остается - не допустить, чтобы Германия стала действительно единым государством с единым крепким руководством, для чего она систематически поддерживает идею превращения Германии в конгломерат мелких и мельчайших государств, чьи силы взаимно уравновешивают друг друга, И все это - при сохранении левого берега Рейна в своих руках. В такой системе Франция видит главную предпосылку своей собственной гегемонии в Европе.
Цели французской дипломатии в последнем счете идут вразрез с целями и тенденциями британского государственного искусства.
* * *
Кто под этим углом зрения взвесит возможности, остающиеся для Германии, тот неизбежно должен будет придти вместе с нами к выводу, что нам приходится искать сближения только с Англией. Английская военная политика имела для Германии ужасающие последствия. Но это не должно помешать нам теперь понять, что ныне Англия уже не заинтересована в уничтожении Германии. Напротив, теперь с каждым годом английская политика все больше будет испытывать неудобства от того, что французская гегемония в Европе становится все сильнее. В вопросе о возможных союзниках наше государство не должно конечно руководствоваться воспоминаниями старого, а должно уметь использовать опыт прошлого в интересах будущего. Опыт же учит прежде всего тому, что такие союзы, которые ставят себе только негативные цели, заранее обречены на слабость. Судьбы двух народов лишь тогда станут неразрывны, если союз этих народов открывает им обоим перспективу новых приобретений, новых завоеваний, словом, усиления и той и другой стороны.
Насколько наш народ неопытен в вопросах внешней политики, можно судить по нашей прессе, часто помещающей сообщения о том, что какой-нибудь государственный деятель какой-нибудь страны настроен дружественно к Германии и наоборот - причем в "дружественности" таких-то государственных деятелей к нам видят серьезную гарантию для Германии. Это совершенно невероятный вздор. Это простая спекуляция на беспримерной наивности заурядного немецкого мещанина. На самом деле нет и никогда не может быть такого, скажем, американского, английского или итальянского государственного деятеля, о котором можно было бы сказать, что его ориентация является "прогерманской". На самом деле любой английский государственный деятель является прежде всего англичанином, любой американский государственный деятель - прежде всего американцем, и среди итальянских государственных деятелей мы также не найдем ни одного, кто не держался бы прежде всего проитальянской ориентации. Кто хочет строить союзы Германии с чужими нациями на том, что такие-то чужие государственные деятели придерживаются прогерманской ориентации, тот либо лицемер, либо просто осел. Народы связывают свои судьбы друг с другом не потому, что они испытывают особое уважение или особую склонность друг к другу, а только потому, что сближение обоих контрагентов кажется им обоюдовыгодным. Английские государственные деятели конечно всегда будут держаться проанглийской политики, а не пронемецкой. Но дела могут сложиться так, что именно интересы проанглийской политики по разным причинам в известной мере совпадут с интересами прогерманской политики. Разумеется, только в известной мере; в один прекрасный день все это может совершенно перемениться. Подлинное искусство руководящего государственного деятеля в том и должно заключаться, чтобы для каждого отрезка времени уметь соединиться с тем партнером, который в своих собственных интересах на данный период времени вынужден идти той же самой дорогой.
Для того, чтобы практически применить изложенные соображения к нашему случаю при том положении вещей, какое для Германии создалось ныне, надо ответить на следующие вопросы: есть ли такие государства на свете, которые в настоящий момент совершенно не заинтересованы в том, чтобы полностью уничтожить значение Германии в Средней Европе и тем окончательно упрочить безусловную гегемонию Франции в Европе? Необходимо спросить себя: есть ли такие государства, которые, исходя из своих собственных интересов и своих собственных политических традиций, неизбежно должны были бы увидеть в этом угрозу для себя?
Мы должны до конца понять следующее: самым смертельным врагом германского народа является и будет являться Франция. Все равно, кто бы ни правил во Франции - Бурбоны или якобинцы, наполеониды или буржуазные демократы, республиканцы-клерикалы или красные большевики - конечной целью французской иностранной политики всегда будет захват Рейна. И всегда Франция, чтобы удержать эту великую реку в своих руках, неизбежно будет стремиться к тому, чтобы Германия представляла собою слабое и раздробленное государство.
Англия не желает, чтобы Германия была мировой державой. Франция же не желает, чтобы вообще существовала на свете держава, именуемая Германией. Это все же существенная разница. Ну, а ведь злобой дня для нас сейчас является не борьба за мировую гегемонию. Сейчас мы вынуждены бороться просто за существование нашего отечества, за единство нашей нации и за то, чтобы нашим детям был обеспечен кусок хлеба. И вот, если мы учтем все это и спросим себя, где же те государства, с которыми мы могли бы вступить в союз, то мы должны будем ответить: таких государств только два - Англия и Италия.
Англия не хочет такой Франции, чей военный кулак без всяких помех со стороны остальной Европы охранял бы политику, которая раньше или позже придет в столкновение с английскими интересами. Англия ни в коем случае не может хотеть такой Франции, которая, опираясь на несметные угольные и железные богатства в Западной Европе, продолжала бы создавать себе могущественную мировую экономическую позицию, представляющую опасность для Англии. Наконец, Англия не может хотеть такой Франции, которая смогла бы разбить все остальные государства на европейском континенте, что не только могло бы, но неизбежно должно было бы привести к возрождению старых мечтаний Франции о мировом господстве. Англия понимает, что при таких обстоятельствах французский воздушный флот может стать для нее много опаснее, чем в свое время наши цеппелины. Военное превосходство Франции не может не расстраивать нервов мировой великобританской империи.
Но и Италия не может хотеть и не хочет, чтобы Франция еще больше укрепляла свое привилегированное положение в Европе. Будущие судьбы Италии неизменно связаны с побережьем Средиземного моря. Италия приняла участие в мировой войне, разумеется, совсем не для того, чтобы добиться расширения Франции. Италию толкало в войну стремление нанести смертельный удар своему адриатическому сопернику. Всякое дальнейшее укрепление Франции на европейском континенте неизбежно будет служить помехой Италии. И этого, разумеется, ни на йоту не может изменить тот факт, что итальянский и французский народы родственны между собою. Ни малейших иллюзий на этот счет быть не может: это обстоятельство ни капельки не устраняет соперничества.
Рассуждая совершенно хладнокровно и трезво, мы приходим к выводу, что при нынешней обстановке лишь два государства в первую очередь сами заинтересованы, по крайней мере до известной степени, в том, чтобы не подрывать условий существования немецкой нации. Эти два государства - Англия и Италия.
* * *
Взвешивая возможности такого союза, мы прежде всего не должны забывать три фактора. Один из этих факторов зависит от нас самих, а два остальных - от других государств.
Можно ли вообще вступать в союз с нынешней Германией? Станет ли какая бы то ни было держава вступать в союз (а целью союза всегда может быть лишь проведение определенных наступательных задач) с нашим государством, раз руководители нашего государства в течение ряда лет являют всему миру образцы жалкой неспособности и пацифистской трусости и раз громадная часть нашего народа, ослепленная марксистско-демократическими идеями, предает интересы собственной нации и собственной страны самым вопиющим образом? Станет ли какая бы то ни было держава ценить союз с нашим государством и возложит ли она какие бы то ни было надежды на совместную с нами успешную борьбу, раз она видит, что наше государство не имеет ни мужества ни желания пошевелить даже пальцем для защиты своего собственного существования? Станет ли какая бы то ни была держава, которая в союзе с другим государством ищет не просто сохранения статус-кво, обеспечивающего только дальнейшее гниение на корню (как это было с тройственным союзом), связываться не на жизнь, а на смерть с нашим государством, когда она видит, что мы способны теперь только пресмыкаться и покорно подчиняться любым предъявляемым нам требованиям? Кому нужен союз с таким государством, теряющим последние остатки своего величия? Ведь всем своим поведением мы лишили себя права претендовать на что-либо лучшее! Кому нужен союз с таким правительством, которое уже не пользуется каким бы то ни было уважением со стороны своих собственных граждан? Не может же в самом деле наше правительство претендовать на то, чтобы иностранцы уважали его больше, нежели его собственные граждане!
Нет, уважающая себя держава, видящая в союзах с другими государствами нечто большее, чем простой объект интриг предприимчивых парламентариев, не станет вступать в союз с нынешней Германией да и не могла бы этого сделать, если бы и хотела. Нынешняя Германия лишилась тех качеств, которые нужны для того, чтобы быть желанным союзником. Это в последнем счете является главной причиной солидарности, все еще существующей в лагере держав-грабительниц. Сама Германия никогда не оказывает никакого сопротивления. Все "сопротивление" ограничивается только парочкой пламенных "протестов" со стороны наших парламентских избранников. Раз мы сами не боремся за свои интересы, то естественно, что и весь остальной мир не видит никакого основания вступаться за нас. Да и сам всевышний, несмотря на все свое милосердие, принципиально не любит трусливых народов, - вопреки тому, что утверждают наши плаксивые патриотические союзы. При таком положении вещей даже тем государствам, которые непосредственно не заинтересованы в окончательном уничтожении Германии, ничего другого не остается, как принять участие в грабительских походах Франции, хотя бы для того, чтобы Франция не воспользовалась одна всей добычей и не стала благодаря этому еще сильнее.
Далее не следует упускать из виду, что странам, воевавшим против нас, далеко не так просто добиться перемены в настроениях широких масс населения, после того как массовая пропаганда в течение долгого промежутка времени била в одну определенную точку. В течение долгих лет народ наш изображали "гуннами", "грабителями", "вандалами" и т. д. После этого нельзя сразу переменить фронт и тут же объявить, что этот исконный враг теперь сразу может стать союзником. Но особенно большое значение имеет третий фактор, который оказывает самое существенное влияние на вопрос о будущих группировках европейских государств и на будущую политику союзов.
Собственно британские интересы Англии отнюдь не требуют дальнейшего ослабления и тем более уничтожения Германии, но за то в этом чрезвычайно заинтересован интернациональный еврейский биржевой капитал. Расхождение между официальной или, лучше сказать, традиционной политикой английских государственных деятелей и решающими силами еврейского биржевого капитала явственнее всего обнаруживается именно в вопросах английской иностранной политики. В противовес всем интересам британского государства еврейский финансовый капитал добивается не только полного экономического уничтожения Германии, но и полнейшего политического порабощения ее. Еврейский капитал считает, что полностью подчинить Германию интернациональному контролю, т. е. полностью подчинить германский труд еврейскому мировому капиталу возможно только в том случае, если Германию удастся в политическом отношении большевизировать. Чтобы марксистские банды интернационального еврейского биржевого капитала в состоянии были окончательно сломить спинной хребет германскому национальному государству, им необходима дружественная поддержка извне. Для этого евреям и нужно, чтобы французские армии угрожали Германии, до тех пор пока внутри страны наступит такое разложение, которое позволит большевистским бандам, спущенным интернационально-еврейским биржевым капиталом, окончательно овладеть нашим государством.
В наше время евреи больше всех ведут травлю, чтобы Германия была добита до конца. Главными фабрикантами всех нападок на Германию являются евреи. Так было и до войны и во время мировой войны. Еврейская биржевая и марксистская пресса систематически разжигала ненависть против Германии, пока она не добилась того, что одно государство за другим стало отказываться от своей нейтральной позиции и стало примыкать к антигерманской коалиции вопреки интересам своих собственных народов.
Чем руководятся при этом евреи, ясно. Посредством большевизации Германии они надеются искоренить основной слой немецкой патриотической интеллигенции и тем создать для себя совершенно неограниченные возможности выжимать из немецкой рабочей силы последние соки. Полностью покорив себе Германию, евреи хотят конечно распространять свою власть и дальше, вплоть до покорения под ноги свои всего мира. Германия, как это не раз бывало и в прежней нашей историй, является той точкой, вокруг которой происходит борьба, решающая судьбы мира. Если наш народ и наше государство действительно станут жертвой этой хищной и кровожадной еврейской тирании, то этот спрут охватит щупальцами всю землю. И наоборот: если Германии удастся избежать этого ига, тогда можно будет считать, что смертельная опасность, угрожающая всему миру и всем народам, сломлена.
Что евреи сделают абсолютно все от них зависящее, дабы поддержать прежнюю вражду ряда наций против Германии, а по возможности разжечь эту вражду еще больше, - в этом не может быть никакого сомнения. Однако нет никаких сомнений и в том, что подлинные интересы данных народов лишь в очень небольшой степени совпадают с тем, чего хотят евреи. Как правило, евреи в своей работе отравления сознания народов прибегают к тому оружию, которое больше всего соответствует, умонастроению данного народа и которое, стало быть, обещает максимально возможный успех. У нас в Германии, где расовая чистота населения пострадала особенно сильно, евреи больше всего орудуют при помощи пацифистской идеологии, при помощи ссылок на интересы "мировых" граждан, словом, при помощи интернационалистского круга идей. Во Франции евреи больше всего орудуют при помощи шовинизма, справедливо считая, что здесь именно шовинизм будет иметь наибольший успех. В Англии евреи орудуют, пуская в ход больше всего аргументы, относящиеся к мировому господству - хозяйственному и политическому. Словом, в каждой стране евреи пускают в ход ту аргументацию, которая больше всего соответствует умонастроению данного народа. Только проделав эту предварительную работу и обеспечив себе достаточное политическое и экономическое влияние, евреи отбрасывают в сторону это оружие, снимают маску и начинают уже более откровенно обнаруживать подлинные цели своих стремлений. Тогда евреи начинают уже более интенсивно разрушать одно государство за другим, превращая их в груды развалин, с тем, чтобы на этой груде затем воздвигнуть вечный суверенитет еврейства.
В Англии как и в Италии можно и простым невооруженным глазом легко нащупать то расхождение, какое существует между взглядами лучшей части наиболее почтенных государственных деятелей данных стран и стремлениями еврейского мирового биржевого капитала.
Только во Франции ныне больше чем когда бы то ни было существует единство во взглядах биржи и еврейского биржевого капитала, с одной стороны, и шовинистически настроенных государственных деятелей французской республики, с другой. Это тождество интересов и настроений представляет громаднейшую опасность для Германии. Именно вследствие этого обстоятельства Франция является самым страшным нашим врагом. С одной стороны, французский народ все больше и больше смешивает свою кровь с кровью негров; а с другой, французский народ все теснее и теснее сближается с евреями на основе общего стремления к подчинению себе всего мира. И все это, вместе взятое, превращает Францию в самую большую угрозу для дальнейшего существования белой расы в Европе. Стремление французов привезти негров на Рейн в сердце Европы и тем отравить нашу кровь является выражением садистской, прямо противоестественной мести, которой пылает к нашему народу этот наш исконный враг, полный шовинистских чувств; но и хладнокровно мстительные евреи стремятся к тому же. Им тоже хочется начать свою работу отравления крови белой расы как раз в центре европейского континента. Отсюда они надеются нанести нашей более высокой расе самый верный удар, подорвав основы ее господствующего положения.
То, чем Франция, побуждаемая единственно чувством мести и планомерно руководимая евреями, занимается теперь в Европе, есть преступление против всего белого человечества на земле. Придет момент и целые поколения будут за это проклинать Францию и мстить ей за то, что, совершая преступление против расы, она совершает первородный грех против всего человечества.
Мы, немцы, для себя должны сделать из французской опасности только один вывод: мы обязаны отодвинуть на задний план все моменты чувства и, не колеблясь, подать руку тем, для кого диктаторские стремления французов представляют такую же опасность как и для нас.
На целый период времени для Германии возможны только два союзника в Европе: Англия и Италия.
* * *
Кто возьмет на себя труд произвести ретроспективный обзор всей внешней политики Германии за послереволюционный период, тот при виде совершенно невероятной слабости наших правительств должен схватиться за голову и либо впасть в полное отчаяние, либо преисполниться пламенным возмущением и начать борьбу против этих так называемых правительств. Сказать, что этим правительствам не хватает достаточного понимания, было бы слишком слабо, ибо умственные циклопы наших ноябрьских партий ухитрились избрать такую политику, которая ни одному человеку с нормальными мозгами, казалось бы, и в голову не могла придти: они стали льстить Франции, ища ее благоволения. Да, да, не больше и не меньше! В течение целого ряда лет наши правительства с трогательной наивностью неисправимых фантастов делают целый ряд повторных попыток подружиться с Францией, Они ходили на задних лапках перед ней, крича на всех перекрестках о том, что мы полны уважения к "великой нации", и всякое ловкое жульничество французских палачей неизменно пытались изображать, как предвестник явного поворота в нашу пользу. Действительные импресарио нашей политики конечно сами никогда не верили в эту нелепость, они смотрели на политику подлаживания к Франции исключительно под одним углом зрения: для них это был лучший способ саботажа всяких попыток наладить союз между Германией и другими странами - такой союз, который мог бы иметь действительно практическое значение. Эти господа превосходно отдавали себе отчет в том, каковы подлинные измерения Франции и тех, кто стоит за ней. Они притворялись, будто верят в возможность союза Германии с Францией, вполне отдавая себе отчет в том, что если бы народ наш перестал верить в эту химеру, то он вероятно стал бы искать иных путей.
Даже для нас, национал-социалистов, сейчас представляет еще известную трудность убедить наших собственных сторонников, что Англия в будущем может быть нашей союзницей. Наша еврейская пресса очень хорошо умела и умеет концентрировать всю ненависть на Англии. А многие добрые, но наивные немцы поддаются на эту еврейскую удочку и начинают направо и налево болтать о том, что не сегодня - завтра Германия "возродит" свою морскую мощь, начинают выносить протесты против того, что нас лишили колоний, и грозятся не сегодня - завтра вернуть себе эти колонии и т.п. А негодяям евреям только этого и нужно; они тщательно собирают весь этот материал и посылают его своим сородичам в Англию для их пропагандистских надобностей. Казалось бы, даже самым неискушенным в политике немцам нетрудно понять, что сейчас у нас на очереди вовсе не борьба за укрепление "морской мощи" Германии. Ставить себе такие цели, не укрепив предварительно наших позиций в Европе, было нелепостью уже до войны, а в нынешней обстановке такая глупость равносильна преступлению.
Можно поистине придти в отчаяние, когда наблюдаешь, как еврейским интриганам легко удается занять добрых немцев десятистепенными вопросами и пустыми демонстрациями, в то время как Франция систематически рвет на части наш народ и планомерно душит нашу независимость.
Я должен остановиться здесь еще на одной излюбленной евреями теме, которую они использовали в течение последних лет с особенной ловкостью. Я говорю о южном Тироле.
Да, южный Тироль! Я должен остановиться здесь хотя бы вкратце на этом вопросе, чтобы посчитаться с теми лжецами и негодяями, которые рассчитывают только на забывчивость и глупость широких слоев нашего народа. Эти негодяи смеют изображать дело так, будто они действительно полны чувства национального возмущения. Но ведь мы прежде всего знаем, что парламентским обманщикам понятие о национальном чувстве столь же свойственно, как сороке понятие о собственности.
Я хочу подчеркнуть, что в тот период, когда действительно решались судьбы южного Тироля - т.е. в период от августа 1914 до ноября 1918 г. - я лично находился там, где действительно можно было помочь благоприятному разрешению для нас этого вопроса, т. е. на фронте. Я все эти годы сражался бок о бок со всеми честными бойцами нации за то, чтобы мы не потеряли южного Тироля и чтобы эта немецкая территория как и все другие немецкие территории принадлежала никому другому как нашему отечеству.
А вот парламентские фокусники, вся эта политиканствующая партийная сволочь конечно и не подумала тогда пойти на фронт. Напротив, пока мы сражались на фронтах, будучи уверены, что мы добьемся благоприятного разрешения вопроса о южном Тироле, эти господа в поте лица своего работали против нации, изо всех сил точили нож и в конце концов всадили его в спину нашей армии. Кто же не понимает, что удержать южный Тироль в немецких руках можно было не лживыми спичами ловких парламентариев на венской Площади ратуши или перед мюнхенской Аллеей полководцев, а только мечом, только борьбой железных батальонов на фронте? Южный Тироль предали те, кто развалил фронт и кто тем самым предал еще ряд других немецких территорий.
А кто теперь изображает дело так, будто южнотирольскую проблему можно разрешить при помощи протестов, заявлений, глупеньких демонстраций и т.п., тот либо негодяй, либо немецкий филистер.
Ведь ясно как божий день, что вновь вернуть отторгнутые от нас территории можно только силой оружия, а никак не торжественными призывами к милости божией или апелляциями к Лиге наций.
И вот я прямо ставлю вопрос: кто же способен и кто готов действительно вооруженной рукой бороться за возвращение этих отторгнутых территорий?
Что до меня лично, то смею уверить, что у меня все же хватило бы мужества стать во главе батальона, даже если бы он состоял только из парламентских болтунов и других партийных руководителей и надворных советников. Пусть они образуют такой штурмовой батальон, и мы пойдем вместе отвоевывать южный Тироль. Черт побери, хотел бы я все-таки посмотреть, как реагировала бы эта братия, если бы в момент, когда они выносят "пламенный" протест, над их головами разорвалось бы несколько шрапнелей. Я думаю, картина немногим отличалась бы от той, когда в курятник внезапно вламывается лиса. Вся эта почтенная братия, вероятно, бежала бы, подобрав фалды, в таком же стройном порядке, как куры, преследуемые лисой.
Но самое низкое во всем этом то, что господа эти сами совершенно не верят, чтобы на их путях можно было бы чего-нибудь достигнуть. Они сами превосходно отдают себе отчет в том, что вся их шумная возня абсолютно никакого значения не имеет. Но почему не пошуметь? Конечно болтать об освобождении южного Тироля в нынешней обстановке куда легче, чем в свое время было бороться за его сохранение в немецких руках. Каждый делает то, что ему свойственно. Мы в свое время проливали кровь за южный Тироль, а эти господа ныне только точат свои клювы.
Особенно забавно видеть, какой важный вид принимают теперь венские легитимисты, притворяясь, будто они ведут невесть какую тяжелую борьбу за возвращение южного Тироля. Ни дать ни взять индюки! Семь лет тому назад высокая династия, которой поклонялись эти господа, не задумываясь, совершила предательство и преступление, помогая антигерманской коалиции проглотить также южный Тироль. Тогда эти круги всеми силами поддерживали политику своей предательской династии и плевать хотели на южный Тироль, как и на многое другое. Ну, а теперь отчего же не поболтать о борьбе за отторгнутые территории, - ведь это же борьба только "духовными средствами"! Почему и не вынести дюжину - другую "протестов", почему и не сделать вида, что ты "до глубины души" возмущен несправедливостью. Ведь тут никакого риска нет. Максимум только охрипнешь на время или перепачкаешь себе пальцы, когда мажешь статейку для газеты. Ведь это не то, что во время занятия Рурского бассейна организовывать, допустим, взрыв мостов.
Если вдуматься в дело, то конечно совсем нетрудно понять, почему определенные круги в течение последних лет пытались перенести центр тяжести немецко-итальянских взаимоотношений в плоскость проблемы южного Тироля. Евреи и габсбургские легитимисты крайне заинтересованы в том, чтобы помешать такой иностранной политике Германии, которая в один прекрасный день может привести к возрождению свободного немецкого отечества. Весь шум по поводу южного Тироля поднят не из любви к этому последнему - ибо шум этот не помогает южному Тиролю, а только вредит ему - а исключительно из боязни, как бы дело не дошло до соглашения и дружбы между Германией и Италией.
Ну, а лживости и хладнокровия у этих господ хватит, и они вопреки всякой очевидности самым наглым образом начинают доказывать, будто южный Тироль "предали" именно мы.
Давайте же скажем этим господам прямо в лицо.
Южный Тироль предали те немцы, кто, будучи здоров в течение 1914-1918 гг., находился не на фронтах и не отдал тем самым всех своих сил делу защиты отечества. Заметьте себе это, во-первых.
Южный Тироль предали те, кто в течение этих лет не считал своим долгом отдать все свои силы на то, чтобы укрепить государство как целое, укрепить волю народа для доведения войны до конца, чего бы это не стоило. Заметьте себе это, во-вторых.
Южный Тироль предали те, кто помогал революции - прямо или косвенно, обнаруживая трусливую терпимость к ней, - и тем самым выбил из рук наших единственное орудие, которое способно было спасти южный Тироль. Заметьте себе это, в-третьих.
Южный Тироль предали те, чьи партии и сторонники дали свои подписи под позорными "мирными" договорами Версаля и Сен-Жермена. Заметьте себе это, в-четвертых.
Да, господа храбрые организаторы пламенных протестов, именно так, а не иначе обстоит дело!
Я лично ныне руковожусь только той трезвой мыслью, что отторгнутые провинции не вернешь при помощи красноречия парламентских болтунов, а вернуть их можно только при помощи хорошо отточенного меча, т, с. при помощи кровавой войны.
Я лично совершенно не считаю нужным скрывать, что теперь, когда жребий уже брошен, я не считаю возможным вернуть южный Тироль при помощи войны. Более того. Я лично высказался бы против такой войны, ибо я уверен, что из-за одного этого вопроса в германском народе не удастся вызвать того пламенного национального подъема, без которого ни о какой победе не может быть и речи. Я лично считал и считаю, что если уж придется проливать кровь, то было бы преступлением делать это во имя 200 тысяч немцев, когда тут же рядом под чужеземным игом страдают 7 миллионов немцев, а африканские орды негритянских племен невозбранно отравляют кровь немецкого народа.
Если немецкая нация хочет покончить с грозящей ей опасностью истребления в Европе, она не должна впадать в ошибки предвоенной эпохи и наживать себе врагов направо и налево. Нет, она должна отдать себе ясный отчет, какой же из противников является самым опасным, и затем концентрировать все свои силы, чтобы ударить по этому противнику. Будущие поколения нашего народа не осудят нас, если достигнуть этой победы мы сможем только ценой известных жертв в других пунктах. Чем более блестящи будут достигнутые нами успехи, тем больше будущие поколения поймут и оценят наш подвиг и отдадут себе отчет в том, что мы действовали так, а не иначе только под влиянием тяжелой нужды и после глубокого раздумья.
Мы не имеем права забывать и никогда не забудем того основного тезиса, что для отвоевания отторгнутых областей надо прежде всего отвоевать политическую независимость нашей метрополии и вернуть былую силу нашему государству в тех его размерах, в каких оно сохранилось сейчас.
Чтобы добиться прежде всего этих целей, нужна умная политика союзов; в этом первая задача действительно сильного правительства, желающего спасти Германию.
Мы, национал-социалисты, ни в коем случае не пойдем по стопам наших крикливых "патриотов", которыми на деле руководят евреи. Горе нашему движению, если бы вместо подготовки действительно решающей вооруженной борьбы оно стало упражняться в словесных протестах!
Своим крушением Германия обязана также фантастическому представлению о священном союзе с государственным трупом габсбургской монархии. Фантазии и сантименты в подходе к внешнеполитическим возможностям нынешнего дня являются лучшим средством, чтобы помешать Германии возродиться когда бы то ни было.
* * *
Остановимся еще совсем коротко на тех возражениях, которые могут быть сделаны в связи с тремя поставленными мною вопросами.
Во-первых, пойдет ли вообще какое бы то ни было государство на соглашение с нынешней Германией при ее современной очевидной для всех слабости;
во-вторых, способны ли враждовавшие с нами до сих пор нации перестроить свои собственные ряды в этом направлении и
в-третьих, не пересилят ли еврейские влияния добрую волю и понимание государственных деятелей соответственных стран и не сумеют ли таким образом евреи расстроить все наши планы, не допустив их реализации.
На первый вопрос я наполовину уже ответил. Само собою понятно, что с нынешней Германией в таком виде, как она есть, никто в союз вступать не станет. Ни одно из государств не решится связать свою судьбу с таким государством, правительства которого делают все возможное, чтобы уничтожить какое бы то ни было доверие к нему. Но если многие наши соплеменники пытаются оправдать поведение наших правительств тем, что и сам народ наш настроен теперь плохо, и если в этом хотят видеть извинение для наших государственных деятелей, то против этого необходимо протестовать самым резким образом.
Совершенно несомненно, конечно, что поведение нашего народа в течение последних шести лет было крайне бесхарактерно - что очень печально. То безразличие, с которым народ наш относится ныне к самым важным вопросам, ложится прямо камнем на сердце. Проявляемая народом трусость иногда прямо вопиет к небу. И все-таки мы не должны забывать, что всего еще несколько лет тому назад этот самый народ являл всему миру примеры изумительных человеческих добродетелей. Начиная с августа 1914 г., и до самого конца великой борьбы народов ни один другой народ не показал таких чудес мужества, стойкости и терпения, как наш ныне столь опустившийся немецкий народ. Никто не посмеет, я думаю, утверждать, что позорное положение, переживаемое нами ныне, вообще заложено в характере нашей нации. Нет, все то, что мы вынуждены переносить теперь, есть только результат безумного преступления, совершенного 9 ноября 1918 г. Зло неизбежно порождает новое зло. Это утверждение поэта самым наглядным образом оправдывается событиями последних лет. Однако и в наше время не исчезли еще окончательно основные положительные черты характера нашего народа. Эти силы находятся только в дремлющем состоянии, их нужно пробудить. Уже сейчас отдельные молнии прорезают темные тучи, и перед нами нередко вспыхивают огоньки таких подвигов, которые впоследствии будут рассматриваться всей Германией как предвестники начавшегося выздоровления. Уже не раз видели мы в последнее время примеры того, как тысячи и тысячи молодых немцев опять собираются в ряды и твердо заявляют о своей готовности умереть за дорогое отечество, как это делала наша молодежь в 1914 г. Уже опять миллионы немцев со всем старанием и прилежанием занялись своим творческим трудом, как будто разрушений революции никогда и не было. Кузнец по-прежнему стоит за наковальней, крестьянин идет за сохой, а ученый работает в своем кабинете, и каждый целиком отдается своему делу, каждый добросовестно выполняет свою обязанность.
По поводу притеснений со стороны наших врагов рядовой немец теперь уже не смеется и не ищет оправдания противнику. Нет, эти притеснения вызывают уже горечь и гнев. Без сомнения перемены в настроениях произошли большие.
Если все это не привело еще к полному возрождению инстинкта самосохранения нашего народа и не создало еще настоящего стремления вернуть Германии ее былую мощь, то вину за это несут наши правители, которые не столько посланы нам небом, сколько сами захватили власть и пользуются ею с 1918 г. на погибель нашего народа.
Да, людей, которые жалуются ныне на нашу нацию, необходимо прежде всего спросить: а что сделали вы, чтобы улучшить дело, чтобы вытравить эти слабости? Если наш народ оказывает недостаточную поддержку мероприятиям наших правительств (а мы-то знаем, что серьезных мероприятий со стороны последних, пожалуй, и не было), то можно ли все это поставить в счет нашему народу? Не объясняется ли это, напротив, в большей мере тем, что сами правительства не умеют выполнять своего элементарного долга? Мы спрашиваем: что сделали наши правительства, чтобы опять заразить наш народ духом гордого самоутверждения, мужественного упрямства и гневной ненависти?
Когда в 1919 г. немецкому народу навязали грабительский мирный договор, можно было надеяться, что именно этот рабский договор вырвет из груди всей немецкой нации один сплошной крик протеста и требования свободы. Нередко в истории бывало так, что мирные договоры, как удары бича обрушивавшиеся на плечи побежденного народа, служили сигналом к началу подъема.
Как много мы могли бы в этом отношении сделать из Версальского грабительского договора!
Разве достойное своего звания немецкое правительство не сумело бы из этого неслыханно позорного бесконечно вымогательского договора сделать орудие борьбы против врага и довести национальные страсти до точки кипения? Разве не сумела бы подлинно гениальная пропаганда использовать садистскую жесткость этого договора, чтобы вывести собственный народ из равнодушия, вызвать в народе возмущение, а затем перевести это всеобщее возмущение в настоящее бешенство против грабителей?
Мы должны были взять каждый отдельный пункт Версальского договора и систематически разъяснять его самым широким слоям народа. Мы должны были добиться того, чтобы 60 миллионов немцев - мужчины и женщины, взрослые и дети - все до одного человека почувствовали в сердцах своих стыд за этот договор. Мы должны были добиться того, чтобы все эти 60 миллионов возненавидели этот грабительский договор до глубины души, чтобы эта горячая ненависть закалила волю народа и все это вылилось в один общий клич: Дайте нам снова оружие!
Да, именно так должны были мы использовать подобный мирный договор. Чем бесстыднее требования этого договора, чем безмернее гнет, возлагаемый им на нас, тем в большей мере он мог стать орудием лучшей пропаганды, средством пробуждения уснувших в нашей нации национальных стремлений.
Но конечно такая пропаганда возможна лишь в том случае, если бы мы сумели использовать все, начиная с улыбки ребенка и продолжая всеми до единой газетами, всеми театрами, всеми кино, всеми киосками и т. д. Если бы мы сумели поставить все и вся на службу этой идее, тогда нынешняя мольба плаксивых маргариновых патриотов "господи, пошли нам свободу!" вскоре сменилась бы действительно смелыми лозунгами, и мы сумели бы добиться того, что каждый немецкий мальчик стал бы обращаться к всевышнему с горячей мольбой: "господь всевышний, благослови наше оружие, окажи ту справедливость, которую ты всегда оказывал! Суди сам, заслуживаем ли мы теперь свободы. Господь бог, ниспошли благословение нашей борьбе!"
Но ничего подобного сделано не было. Мы ухитрились все это прозевать.
И теперь еще удивляются, что наш народ не таков, каким он мог и должен был бы быть. И теперь еще причитают по поводу того, что весь мир видит в нас рабов, видит в нас покорных собак, которые благодарно лижут руки тех, кто только что избил их.
Мы признаем, конечно, что нынешнее поведение нашего народа сильно мешает тому, чтобы в нас увидели ценных союзников. Но в гораздо большей мере этому содействует позорное поведение наших правительств. Если после 8 лет безмерного гнета народ наш все еще обнаруживает так мало воли к свободе, то в этом виновата прежде всего развращенность наших правительств.
Вести активную иностранную политику и найти себе ценных союзников мы можем только тогда, когда за границей станут по-иному оценивать качества нашего народа. Но еще в большей мере для этого необходимо, чтобы у нас возникло наконец правительство, которое будет смотреть на себя не как на поденщика чужих государств, не как на сборщика податей с собственного народа, а как на герольда национальной совести.
Когда народу нашему удастся создать себе правительство, которое увидит свою миссию в этом, то не понадобится новых шести лет, как смелая иностранная политика нашего государства сможет опереться на столь же смелую волю народа, готового к борьбе за свою свободу.
* * *
На второй вопрос - о трудностях, с которыми связано превращение враждебных настроений народных масс Англии и Италии в дружественные, - приходится ответить так:
Военная пропаганда вызвала в среде целого ряда народов, стоявших в мировой войне против нас, настоящий немецкий психоз. Для того, чтобы такое настроение изменилось, нужно, чтобы для всех стало очевидным, что воля к самосохранению вновь проснулась в германском народе. Только тогда германское государство вновь обретет те черты, которые необходимы, чтобы играть серьезную роль на шахматной доске европейской политики, и только тогда найдутся партнеры, которые захотят и смогут с ним играть. Лишь тогда, когда правительства соответствующих держав убедятся, что наш собственный народ и наше собственное правительство обрели наконец те качества, которые делают из нас ценного союзника, они, исходя из своих собственных интересов, начнут вести новую пропаганду, которая переделает общественное мнение данных стран. Конечно, это требует многих лет настойчивой и умелой работы. Но именно потому, что на такую работу нужны годы, все высказывают тут большую осмотрительность и осторожность. Ни одно правительство не приступит к этой работе, если оно не имеет безусловной уверенности, что ею стоит заняться и что в будущем можно будет пожать на этих путях достаточно обильные плоды. Пустой болтовни более или менее остроумных министров иностранных дел тут маловато. Ни одно правительство не станет менять характера своей агитации и переносить симпатии своего населения с одной нации на другую, пока оно не убедится, что этот возможный новый союзник имеет за собой действительно реальную силу. Иначе данное правительство только распылило бы общественное мнение в своей стране. Гарантию в том, что будущий союз с таким-то государством действительно будет иметь серьезную ценность, ни одно правительство не увидит в торжественных фразах отдельных членов правительства данной страны. Для этого нужно, чтобы соответствующая иностранная держава увидела, что у нас существует действительно стабильное правительство, ведущее действительно целесообразную политику. Для этого нужно, чтобы соответствующая держава убедилась, что и общественное мнение нашей страны целиком проникнуто теми же идеями. К нам отнесутся с тем большим доверием, чем больше убедятся, что и наше собственное правительство делает соответственные приготовления в области пропаганды и что наше собственное общественное мнение недвусмысленно поддерживает в этом свое правительство.
При нашем нынешнем положении это значит, что нас лишь тогда сочтут ценными союзниками, когда и наше правительство и наше общественное мнение сумеют показать, что они действительно проникнуты фанатической волей к борьбе за свободу и независимость. Только тогда и другие государства начнут подготовлять перегруппировку в общественном мнении их собственного населения - по крайней мере те государства, которые, исходя из своих собственных интересов, могут пойти с нами рука об руку, т. е. заключить с нами известный союз, если мы станем достойным партнером.
Но тут надо иметь в виду еще следующее: переделать общественное мнение целого народа в другом направлении - дело очень нелегкое. Многие во всяком случае вначале не поймут этого. Вот почему было бы глупостью и преступлением своими собственными ошибками давать оружие в руки элементам, желающим иного.
Мы должны отдать себе отчет в том, что пока целый народ до конца поймет внутренний смысл новых намерений своего правительства, пройдет большое время. Ведь слишком откровенно объяснять свои мотивы и окончательные цели данное правительство не сможет. Тут приходится надеяться либо на слепую веру массы, либо на интуитивное понимание более развитых руководящих слоев данного народа. Многие люди, однако лишены дара политического предвидения и дальнозоркости. И так как по политическим соображениям правительства, как мы уже сказали, не смогут в данном случае быть слишком откровенными, то вероятнее всего всегда найдется такая часть интеллектуальных руководителей, которая в силу недостаточной прозорливости непременно увидит в новом повороте только простой эксперимент. Часть консервативно настроенных элементов нации таким образом окажет вероятно сопротивление новой пропаганде.
Вот почему особенно необходимо позаботиться о том, чтобы эти консервативные элементы ни в коем случае не получили от нас самих оружия в руки, при помощи которого они смогли бы воздвигнуть серьезные препятствия для необходимого сближения. Этого нельзя забывать особенно у нас, где наши, с позволения сказать, политики выступают с чисто фантастическими и совершенно нереальными лозунгами. Разве не ясно в самом деле, что крики о необходимости воссоздания нового военного флота Германии, отвоевания наших колоний и т.д. - только пустая болтовня? Стоит только спокойно подумать над этими вопросами, и каждый убедится, что никаких сколько-нибудь реальных шансов на это не существует. А эти бессмысленные крики, которыми занимаются частью совершенно наивные, частью же спятившие с ума люди, ни в коем случае пользы принести Германии не могут. В Англии эти крики производят совершенно определенное впечатление. Все эти словесные протесты и громкие словоизлияния неизменно служат службу только нашим смертельным врагам. Люди тратят все силы на вредные демонстрацийки против бога и всего света, забывая, что главной предпосылкой каждого успеха прежде всего является принцип: Что делаешь - делай до конца.
У нас исходят словами и протестами сразу против пяти или даже целого десятка государств и забывают при этом, что нам прежде всего необходимо сконцентрировать все свои физические и духовные силы, чтобы нанести удар в сердце нашему злейшему противнику, Так мы только лишаемся всяких шансов заключить тот союз, который необходим нам, чтобы когда-нибудь свести счеты с самым проклятым врагом. Национал-социалистическое движение и тут должно взять на себя определенную миссию. Мы должны научить наш народ проходить мимо мелочей и концентрироваться на главном, не рассеивать своих сил на второстепенном и никогда не забывать, что целью данного дня для нас является борьба за голое существование нашего народа и что единственным нашим противником в данное время является та держава, которая лишает нас даже права на существование.
Многое конечно огорчает нас до глубины души; но это еще вовсе не основание, чтобы потерять хладнокровие и в бессмысленных криках ссориться со всем светом вместо того, чтобы концентрировать свои силы против самого смертельного врага.
Да наконец немецкий народ вообще не имеет никакого морального права жаловаться на поведение других государств, пока он не призвал на суд собственных преступников, продающих и предающих нашу родину. Издалека осыпать ругательствами Англию, Италию и т.д. - это совсем, совсем несерьезно, если мы в то же время предоставляем свободу действий негодяям, за 30 сребреников продавшимся врагу, - тем негодяям, которые в свое время поступили на службу враждебной пропаганде, помогли выбить у нас из рук оружие и постарались сломать моральный хребет парализованному народу.
Противник делает только то, чего и следовало ожидать от него, Его поведение и его действия должны бы только послужить уроком для нас самих.
Кто не хочет подняться на высоту таких взглядов, тому мы рекомендуем внять по крайней мере последнему доводу: ведь в таком случае нам остается только полный отказ от всего, потому что какая бы то ни была политика союзов становится в будущем невозможной. Если с Англией мы не можем заключить союза, потому что она захватила наши колонии; если с Италией мы не можем пойти рука об руку, потому что она владеет южным Тиролем; если с Польшей и Чехо-Словакией мы вовсе не можем заключить никаких союзов, - тогда в Европе вообще не остается никаких других держав, если только не считать Франции, которая однако, смеем напомнить, тоже украла у нас Эльзас-Лотарингию.
Едва ли можно сомневаться в том, что такая политика отнюдь не полезна немецкому народу. Усомниться можно только в одном: кто такие эти люди, проповедующие такую политику, - простаки, невежды или прожженные мошенники?
Поскольку дело идет о руководителях и вождях, мне всегда кажется, что эти господа принадлежат к последнему сорту людей.
Итак, насколько может предвидеть ум человеческий, достигнуть того, чтобы настроение ныне враждебных нам народов изменилось в нашу пользу, вполне возможно, поскольку их подлинные интересы схожи с нашими собственными. Для этого только нужно, во-первых, чтобы наше собственное государство проявило серьезную волю к борьбе за свое существование и приобрело качества ценного союзника и, во-вторых, нужно перестать давать этим народам материал против нас самих, - для чего необходимо положить конец собственным ошибкам, а тем более преступным действиям в нашем собственном лагере.
* * *
Труднее всего ответить на третий вопрос.
Мыслимо ли вообще, чтобы представители подлинных интересов английской и итальянской наций смогли провести свою волю вопреки воле евреев, смертельных врагов народного и национального государства?
Смогут ли, например, силы традиционного британского государственного искусства сломить еврейские влияния или нет?
Ответить на этот вопрос, как я уже сказал, очень трудно. Разрешение этой проблемы зависит от слишком большого числа факторов, чтобы можно было сразу дать вполне определенный ответ. Относительно одного государства мы во всяком случае можем сказать, что оно настолько прочно стабилизировано и служит исключительно интересам своей нации, что тут никаким еврейским влияниям не удастся преодолеть те тенденции, которые являются политической необходимостью для данного государства, Я говорю об Италии.
Борьба, которую фашистская Италия ныне, пусть и бессознательно (я-то лично думаю, что далеко не бессознательно), ведет против трех главных орудий еврейского влияния, служит порукой тому, что Италии удастся хотя бы и окольными путями вырвать ядовитые зубы еврейской силе, пытающейся стать над всеми государствами. Итальянское правительство запретило франкмасонские тайные общества, преследует прессу, которая хочет стать над нацией, и прочно пресекло всякое влияние интернационального марксизма. С другой стороны, итальянское правительство неизменно ведет политику укрепления фашистского образа правления. Вот почему нельзя сомневаться в том, что итальянское правительство не поддастся шипению еврейской мировой гидры и чем дальше, тем больше будет руководиться единственно интересами итальянского народа.
Труднее обстоит дело с Англией. В этой стране "самой свободной демократии" евреи обходным путем все еще неограниченно диктуют свою волю общественному мнению. Все-таки и в Англии мы видим уже непрерывную борьбу между представителями подлинно британских государственных интересов, с одной стороны, и защитниками еврейской мировой диктатуры, с другой.
Насколько острый характер зачастую принимают эти противоречия, впервые можно было видеть после войны в той разнице позиций в японском вопросе, какая выразилась во взглядах английского правительства, с одной стороны, и английской прессы, с другой.
Тотчас же по окончание мировой войны между Америкой и Японией, как известно, возникло старое взаимное раздражение. Великие европейские мировые державы, разумеется, тоже не смогли остаться равнодушными перед лицом новой военной опасности. Между Англией и Америкой, как известно, существует немало родственных связей. Но связи эти ни в коей мере не мешают возникнуть в Англии чувству известной зависти и озабоченности по поводу чрезмерного усиления Американского союза во всех областях международной политики и экономики. Еще недавно Америка была колонией, еще недавно все смотрели на эту страну как на дитя великой матери Англии. И вот теперь Америка становится владычицей всего мира. Вполне понятно, что Англия в тревожном беспокойстве пересматривает все свои старые союзы и британское государственное искусство с боязнью смотрит в будущее, как бы не наступил момент, когда формула "Англия - владычица морей" сменится формулой: "Америка - владычица морей". Справиться с американским государственным колоссом, с его бесчисленными богатствами и нетронутой неистощенной землей труднее, чем справиться с окруженной со всех сторон Германией. Если в момент, когда будет решаться спор между Англией и Америкой, Англия будет предоставлена сама себе, то приговор ей подписан заранее. Вот почему Англия так жадно стремится к союзу с желтой нацией, который с чисто расовой точки зрения может быть и довольно сомнителен, зато с государственно-политической точки зрения является единственной возможностью подкрепить мировое положение Великобритании против быстро растущего влияния американского континента.
И что же мы видели? В то время как английское правительство несмотря на сотрудничество с Америкой на европейских фронтах не хотело ослаблять своих связей с азиатским партнером, - еврейская пресса в Англии самым решительным образом ударила в тыл англо-японскому союзу.
Спрашивается: как же это было возможно, что те самые еврейские органы, которые вплоть до 1918 г. ни на минуту не переставали служить идее британской борьбы против немецкого государства, тут вдруг пошли своими собственными путями, как бы нарушив свою клятву верности?
Дело объясняется очень просто. Уничтожения Германии требовали в первую очередь не интересы Англии, а интересы еврейства. Подлинные государственные интересы Англии не требуют также и уничтожения Японии. Это тоже нужно только евреям, стремящимся, как известно, к неограниченному господству над всем миром. Вот и получается, что пока Англия озабочена только тем, чтобы укрепить свое положение в мире, евреи в то же время готовятся захватить господство над всем миром.
Евреи держат уже сейчас в своих руках современные европейские государства. Они превращают эти государства в свои безвольные орудия, пользуясь для этого либо методом так называемой западной демократии, либо методом прямого угнетения в форме русского большевизма.
Но евреи ныне держат в своих руках уже не только старый свет. Нет, та же участь угрожает и новому свету. Евреи являются подлинными заправилами биржи в Североамериканских соединенных штатах. С каждым годом евреи все больше начинают вершить судьбы также и этого 120-миллионного народа. С бешенством евреи смотрят на то, что немногим народам все же удалось еще сохранить себе известную независимость по отношению к ним.
С бесстыдной ловкостью евреи лепят общественное мнение так, как это им нужно, для превращения его в орудие борьбы за их собственные мечты.
Наиболее крупные головы еврейства считают, что уже близок час, когда они увидят исполненной свою заветную мечту и смогут пожрать все другие народы.
И вот евреи боятся, чтобы рядом с большим стадом народов, которые им все больше удается превратить в свои колонии и лишить всяких черт своей собственной национальности, не осталось бы хотя бы одного действительно независимого государства, которое в последнюю минуту может испортить всю игру евреев. Ибо большевизированный мир сумеет удержаться лишь в том случае, если он охватит все.
Если на свете сохранится хотя бы одно подлинно национальное государство достаточных размеров, то еврейская мировая сатрапия неизбежно погибнет в борьбе с национальной идеей. Такова судьба любой тирании в этом мире.
Евреи прекрасно отдают себе отчет в том, что в течение тысячелетий им удалось достаточно приспособиться к европейским условиям. Здесь они успешно подкапываются под расовые фундаменты наций, все больше превращая европейское население в каких-то бесполых ублюдков. Но евреи не менее хорошо знают, что приуготовить такую же судьбу азиатскому национальному государству как Япония им едва ли удастся. Подделываться под немцев, англичан или французов евреям удается, но мостов к желтым азиатам они не находят. Вот почему евреи и стараются разрушить японское национальное государство, использовав для этого силы пока еще существующих других национальных государств. Евреи хотят заблаговременно избавиться от опасного противника еще раньше, чем в их руки перейдет власть над всеми остальными государствами и они таким образом превратятся в мировую деспотию.
Евреи боятся Японии, ибо в нынешнем ее виде она совершенно не укладывается в рамки тысячелетнего еврейского господства. Вот почему они хотят сломить национальное государство еще до того, как окончательно обоснуют свою собственную диктатуру.
Вот почему евреи ныне натравливают все народы на Японию, совершенно так же, как они в свое время делали это по отношению к Германии. Вот почему могло случиться, что в то время, когда английские государственные деятели стараются заключить союз с Японией, британско-еврейская пресса требует прямой борьбы против японского союзника. Не исключено, что под флагом ли демократии или под лозунгом борьбы против японского милитаризма и японского кайзеризма евреям и впрямь удастся подготовить истребительную войну против Японии.
Этим объясняется то обстоятельство, что евреи вступили в открытое противоречие с английскими государственными деятелями. Но благодаря этому и в Англии неизбежно начнется борьба против еврейской мировой опасности.
Вот почему перед национал-социалистическим движением опять-таки возникает громадная задача.
Наше движение должно открыть глаза народу также на положение чужих наций и суметь показать всему миру, где действительный враг. Вместо ненависти против арийцев, от которых нас может отделять очень многое, но с которыми нас во всяком случае объединяет общность крови и общность культуры, наше движение должно направить всеобщий гнев против тех, кто является действительным врагом всего человечества и подлинным виновником всех страданий.
Но прежде всего мы должны позаботиться о том, чтобы по крайней мере в нашей собственной стране все поняли, где же действительный наш противник. Тогда наша собственная борьба станет лучшим примером и мы покажем другим народам дорогу, которая приведет к счастью всего арийского человечества.
Да будет нашим руководителем разум, а нашей силой - воля! Пусть сознание нашего священного долга поможет нам проявить достаточно упорства в действии! В остальном - да поможет нам господь бог, да послужит он нам защитой!
Отношение Германии к России я считаю необходимым подвергнуть особому разбору. И это - по двум причинам.
1. Эта проблема имеет решающее значение для всей вообще иностранной политики Германии в целом.
2. Эта проблема является оселком, на котором прежде всего проверяются политические способности нашего молодого национал-социалистического движения; на этом оселке мы проверяем, насколько в самом деле мы способны ясно мыслить и правильно действовать.
Я должен тут же признаться, что в особенности этот второй пункт причиняет мне иногда не малые заботы. Наше молодое движение, как известно, завоевывает себе сторонников главным образом не из кругов ранее индифферентных людей, а большею частью из числа бывших сторонников крайних взглядов. Вот почему вполне естественно, что эти люди являются к нам, еще не вполне разделавшись с теми представлениями в области внешней политики (или с тем недостаточным пониманием этих вопросов), которые свойственны были им до перехода в наш лагерь. Это относится не только к тем сторонникам, которые приходят к нам из левого лагеря. Напротив, как ни вредны были те взгляды, которых до сих пор придерживались люди в вопросах иностранной политики, остатки здравого рассудка и верного инстинкта нередко вносили свои поправки в эти взгляды. Нам оставалось в этих случаях только указать этим людям на прежние ошибки и дать им более верные установки. Не раз приходилось нам при этом констатировать, что здравый рассудок и правильный инстинкт самосохранения являются нашими лучшими союзниками в этом отношении.
Гораздо труднее привить правильное политическое мышление тем кругам людей, которые ранее получили не только неправильное воспитание в этой области, но к тому же лишились последних остатков здорового инстинкта, принеся их на алтарь так называемой объективности. Опыт показал нам, что труднее всего переубедить выходцев из рядов так называемой интеллигенции. Именно они труднее всего усваивают себе, казалось бы, совершенно простые и логически ясные взгляды на то, что является подлинным интересом нашей иностранной политики. Эти люди не только обременены целой кучей самых бессмысленных представлений и предрассудков, но кроме того еще совершенно потеряли здоровый инстинкт самосохранения. Национал-социалистическому движению приходится выдерживать довольно тяжелые бои именно с этими кругами. Бои эти тяжелы, потому что перед нами субъекты, обладающие громадным самомнением и нередко смотрящие сверху вниз на людей с более здоровыми инстинктами, хотя их полное собственное невежество не дает им на это никаких прав. Эти надменно самонадеянные элементы воображают, что они все понимают. На деле у них нет даже и следа способностей трезво и хладнокровно анализировать положение и взвешивать необходимые действия. А ведь без этого ни шагу не сделаешь как раз именно в области внешней политики.
Но именно эти круги в последнее время все больше и больше определяют направление нашей внешней политики, сталкивая ее на самые несчастные и неправильные пути. Фантастическая идеология этих кругов определяет нашу внешнюю политику в гораздо большей мере, нежели подлинные здоровые интересы немецкого народа. Это является в моих глазах лишним аргументом за то, чтобы я разобрал здесь перед своими сторонниками самую важную проблему всей нашей иностранной политики, т. е., вопрос об отношении нашем к России. Я сделаю это со всей той обстоятельностью, которая необходима и какая возможна в рамках настоящего сочинения. Прежде всего я должен заметить здесь следующее. Под внешней политикой по нашему мнению следует понимать урегулирование взаимоотношений одного народа со всеми остальными народами мира. Как именно регулируются эти взаимоотношения, это всегда зависит от вполне определенных факторов. Мы, национал-социалисты, должны указать на то, что иностранная политика нашего народнического государства прежде всего будет исходить из следующего.
Наше государство прежде всего будет стремиться установить здоровую, естественную, жизненную пропорцию между количеством нашего населения и темпом его роста, с одной стороны, и количеством и качеством наших территорий, с другой. Только так наша иностранная политика может должным образом обеспечить судьбы нашей расы, объединенной в нашем государстве.
Здоровой пропорцией мы можем считать лишь такое соотношение между указанными двумя величинами, которое целиком и полностью обеспечивает пропитание народа продуктами нашей собственной земли. Всякое другое положение вещей, если оно длится даже столетиями или тысячелетиями, является ненормальным и нездоровым. Раньше или позже такое положение принесет величайший вред народу и может даже привести к его полному уничтожению.
Чтобы народ мог обеспечить себе подлинную свободу существования ему нужна достаточно большая территория.
Чтобы установить, как велика должна быть необходимая территория, недостаточно руководиться только потребностями текущего момента. Тут нельзя просто взять валовую сумму урожая и разделить ее на количество населения. В соответствующей главе первой части настоящей работы я уже изложил подробно, что величина территории имеет значение для государства не только с точки зрения чисто продовольственной но еще и с точки зрения военной и общеполитической. Народ не может довольствоваться тем, что принадлежащие ему территории дают ему достаточное пропитание. Народ должен еще заботиться и о том, чтобы сами эти территории были достаточно защищены. Это же последнее зависит от общеполитической силы данного государства, которая в свою очередь не в малой степени определяется военно-географическими факторами.
Что касается нашего немецкого народа, то надо сказать, что Германия может обеспечить свое будущее только в качестве мировой державы. В течение почти двух тысяч лет история нашего народа с его более или менее удачной внешней политикой являлась мировой историей. Разве в этом не смогло убедиться и наше собственное поколение? Ведь та гигантская борьба народов, которая заполнила 1914-1918 г., была на деле только борьбой германского народа за его существование на земном шаре, но тем не менее все называли эту войну мировой войной.
Вступая в эту войну, германский народ представлял собою только мнимо мировую державу. Я говорю "мнимо мировую", потому что в действительности Германия мировой державой не была. Если бы в Германии к 1914 г. существовала другая пропорция между объемом территории и количеством населения, тогда Германия действительно была бы мировой державой. И только тогда - если отвлечься от других факторов - мировая война могла бы кончиться для нас благоприятно.
Я вовсе не хочу и не вижу своей задачи в том, чтобы попытаться разобрать здесь, "как" могло бы обернуться дело, "если бы" все обстояло по-иному. Но я считаю совершенно необходимым с полной трезвостью и без всяких прикрас указать на нынешнее положение, внушающее самые тревожные опасения. Надо, чтобы по крайней мере в рядах национал-социалистического движения все отдавали себе отчет в том, как плохо обстоит дело сейчас, и чтобы люди поглубже задумались над тем, что надо предпринять, дабы выйти из положения.
Германия ныне не является мировой державой. Если бы даже нам и удалось преодолеть нашу нынешнюю военную беспомощность, Германия все равно не могла бы претендовать на такое звание. Какое в самом деле значение может иметь ныне на нашей планете государство с такой неблагоприятной пропорцией между количеством народонаселения и количеством земли? В наш век вся земля поделена между несколькими государствами, каждое из которых обнимает почти целые континенты. Кто же при таком положении вещей назовет мировой державой страну как современная Германия, территория которой (если иметь в виду ее основное политическое ядро) не превышает каких-нибудь 500 тыс. кв. километров.
Если взять только размер территорий, то германское государство имеет до смешного малое значение по сравнению с так называемыми мировыми державами. И пусть не говорят нам, что Англия тоже представляет собою небольшую территорию! На деле Англия является только столицей британской мировой империи, а эта последняя обнимает почти четвертую часть всей земной поверхности. Посмотрите далее на такие гигантские государства, как Североамериканские соединенные штаты, затем Россия и Китай. Каждое из этих государств владеет территорией по крайней мере в 10 раз большей, нежели современная Германия. К этим огромным государствам приходится отнести теперь даже Францию. Все в больших размерах черпает она новый человеческий материал для своих армий из африканских колоний. В расовом отношении Франция претерпевает теперь столь сильные негритянские влияния, что скоро можно будет уже говорить о возникновении нового африканского государства на европейской территории. Колониальную политику современной Франции совершенно нельзя сравнивать с той колониальной политикой, которую в свое время вела Германия. Если Франция в продолжение еще каких-нибудь трех веков будет развиваться в том же направлении, последние остатки франкской крови исчезнут, растворившись в новом европейско-африканском мулатском государстве. Франция постепенно превращается в одно гигантское государство, простирающееся от Рейна до Конго. И в государстве этом постепенно распространяется более низкая раса, являющаяся продуктом все усиливающегося смешения крови.
Этим и отличается французская колониальная политика от старой немецкой колониальной политики.
Колониальная политика старой Германии была половинчата, как и все остальное, что мы делали тогда. Германия не приняла мер к тому, чтобы в серьезных размерах заселить свои колонии людьми немецкой расы, а с другой стороны, не приняла мер и к тому, чтобы обеспечить приток крови черных на наши собственные территории (хотя это последнее было бы предприятием преступным). Аскеры в восточно-африканской колонии Германии представляли собою только робкий шаг в этом направлении. Их роль на деле заключалась только в охране самой колонии. У нас не возникало и мысли о том, чтобы подвезти черные войска на европейские фронты войны, даже если бы мы имели такую возможность. Но в действительности этой возможности мы не имели. Французы же с самого начала видели одну из важнейших своих задач именно в этом.
Так и получилось, что ряд государств теперь имеет не только гораздо большее народонаселение, чем мы, но и гораздо большую территорию, являющуюся основой их политической силы. Две тысячи лет тому назад соотношение между количеством народонаселения и количеством земли было для нас максимально неблагоприятным. И вот теперь, спустя две тысячи лет, мы находимся в этом отношении в столь же неблагоприятном положении. Но тогда мы были молодым народом, а вокруг нас были большие государства, переживавшие эпоху распада; и сами мы могли еще принять участие в борьбе против последнего великана - Рима. Совсем другое дело теперь. Ныне мы окружены кольцом все растущих гигантских государств, по сравнению с которыми значение нашего современного государства ничтожно.
Эту горькую правду никогда не следует забывать, сохраняя при этом трезвость и хладнокровие. Проследим соотношение между нашим государством и рядом других государств в течение последних столетий - как в смысле количества народонаселения, так и в смысле количества земли. Каждый, кто проделает эту работу, с горестью должен будет констатировать то, о чем я говорил уже в начале главы: Германия не является больше мировой державой, независимо от того, сильна ли она в военном отношении в данную минуту или слаба.
Мы попали теперь в такое положение, когда не выдерживаем уже никакого сравнения с другими государствами. И все это благодаря несчастной иностранной политике руководителей нашего государства, т. е. благодаря тому, что у нас вообще не было определенных, позволю себе сказать, заветных целей и стремлений в области иностранной политики и благодаря тому наконец, что потеряли здоровый инстинкт самосохранения.
Если национал-социалистическое движение действительно хочет взять на себя великую историческую миссию, мы прежде всего обязаны понять всю тяжесть нашего современного положения, как бы горько оно ни было, а затем смело и планомерно повести борьбу против той бездарной и бесплодной иностранной политики, которую до сих пор наши государственные деятели навязывали Германии. Мы должны освободиться от всяких традиций" и предрассудков, должны найти в себе мужество объединить весь наш народ и двинуться по той дороге, которая освободит нас от нынешней тесноты, даст нам новые земли и тем самым избавит наш народ от опасности либо вовсе погибнуть, либо попасть в рабство к другим народам.
Национал-социалистическое движение во что бы то ни стало обязано устранить существующую диспропорцию между количеством нашего народонаселения и объемом наших территорий, имея при этом в виду территорию не только как непосредственно продовольственную базу, но и как фактор защиты границ. Только тогда устраним мы безысходность нашего нынешнего положения и займем то место, на которое мы вправе рассчитывать в силу той роли, какую играли в истории.
Мы, национал-социалисты, являемся хранителями высших арийских ценностей на земле. Вот почему на нас лежат высшие обязательства. Чтобы суметь выполнить эти обязательства, мы должны суметь убедить наш народ сделать все необходимое для защиты чистоты расы. Мы должны добиться того, чтобы немцы занимались не только совершенствованием породы собак, лошадей и кошек, но пожалели бы, наконец и самих себя.
* * *
Что я прав, называя нашу немецкую внешнюю политику, какой она была до сих пор, бесцельной и бесплодной, - это видно уже, из одного того, к каким результатам она привела. Даже если бы наш народ действительно принадлежал к числу самых бездарных и трусливых народов, и то результаты не могли бы быть для нас хуже, нежели они есть. Если в течение последних десятилетий перед войной дело внешне обстояло лучше, то от этого вывод наш не меняется. Ведь сила каждого государства измеряется только сравнением его с другими государствами. Но стоит только сравнить тогдашнюю Германию с другими государствами, и мы сразу увидим, что эти последние росли равномернее и быстрее развивались: Германия же несмотря на весь внешний успех в действительности все больше и больше отставала от других государств, так что дистанция между нами и ими все больше изменялась в неблагоприятную для нас сторону. Даже с точки зрения одного роста народонаселения мы со временем тоже стали все больше отставать.
Мы допустили предположение, что немецкий народ уступает в добродетелях другим народам. Но на деле ведь это не так. На деле ни в смысле героизма, ни в смысле готовности проливать свою кровь за дело своего государства Германия никак не отставала от других народов. А раз это так, то нам остается только один единственный вывод: наш неуспех может объясняться только тем, что жертвы и кровь народа были использованы неправильно.
Если в этой связи мы попытаемся оглянуться назад на всю политическую историю нашего народа за тысячу лет и больше; если мы постараемся припомнить бесчисленные войны и битвы, в которых участвовал наш народ, и прикинем, каковы же в конце концов были результаты всего этого развития, - мы должны будем признать, что на фоне этих морей крови только три события получили в жизни нашего народа действительно важное и прочное историческое значение.
1. Колонизация восточной Германии.
2. Завоевание и колонизация областей на восток от Эльбы.
3. Организация Гогенцоллернами бранденбургско-прусского государства как образца и кристаллизационного ядра новой империи.
Вот урок и предостережение на будущее.
Именно первые два крупнейшие успеха нашей иностранной политики и явились самыми прочными успехами. Не будь их, наш народ не играл бы теперь никакой роли. Это и были первые, но, к сожалению, и единственные успешные попытки создать более благоприятную пропорцию между количеством растущего народонаселения и размером наших территорий. Поистине неисчислимый вред нашему народу приносят те историки, которые не умеют воздать должное именно этим двум самым важным событиям в истории Германии, не умеют показать новым поколениям нашего народа, что именно эти два события сыграли решающую роль. Вместо этого наши историки сосредоточивают внимание новых поколений на бесчисленных аванюрах и войнах, на различных эпизодах, где, правда, было проявлено много героизма, но и много фантастики. Наши историки не умеют понять, что все эти эпизоды в сущности не имеют никакого серьезного значения по сравнению с этими двумя великими событиями в нашей истории.
Третий большой успех нашей политической деятельности заключался в образовании прусского государства и в создании немецкой армии. Идея всеобщей воинской повинности в ее современном виде соответствует именно государственным идеям этого нового образования. Значение этой идеи поистине огромно. Немецкий народ, так сильно страдавший от расчлененности и ультраиндивидуализма, именно благодаря созданию дисциплинированной прусской армии вернул себе те организационные способности, которых он надолго лишился. Другие народы благодаря условиям своей жизни никогда не лишались чувства самосохранения и здоровой стадности. Нам же эти чувства могла вернуть только заново организованная прусская армия. Этим-то и объясняется тот факт, что уничтожение всеобщей воинской повинности привело к столь тяжким последствиям для нас, в то время как для десятков других национальностей оно могло бы пройти бесследно. Если бы теперь, скажем, еще десять наших поколений вынуждено было жить в этой обстановке и если при этом мы не вносили соответствующих поправок усилением военного элемента в нашем школьном воспитании, то нет никакого сомнения, что наш народ потерял бы последние остатки самостоятельности на этой планете, особенно, если учесть при этом неблагоприятные расовые влияния и вытекающий отсюда идейный разброд. Немецкий дух мог бы жить тогда только в чужих нациях и скоро дело дошло бы до того, что о немцах как творцах культуры стали бы забывать. Немцы превратились бы в культурный навоз. Последние остатки северноарийской крови скоро были бы отравлены, и мы окончательно сошли бы со сцены.
Достойно быть отмеченным, что наши противники гораздо лучше чем мы сами отдают себе отчет в том, что именно три вышеуказанных события в германской истории имеют решающее значение. Противники это отлично понимают, в то время как мы сами больше восторгаемся героическими эпизодами прошлого, совершенно бесплодными для нашего народа, хотя они и стоили миллионов жизней самых благородных сынов Германии.
Нам надо во что бы то ни стало научиться различать в нашей предыдущей истории между действительно крупными и оставившими прочный след успехами и теми эпизодами, которые стоили нам больших жертв, но ни к чему прочному не привели. Это будет иметь громадное значение для нашего поведения в настоящем и в будущем.
Мы, национал-социалисты, никогда и ни при каких условиях не должны усваивать себе ура-патриотических настроений современного буржуазного мира. Особенно опасно, прямо смертельно опасно было бы для нас в какой бы то ни было мере связать себе руки традициями той политики, какую германская империя вела до войны.
На протяжении всего исторического периода XIX столетия мы не найдем ничего такого, чему мы должны были бы последовать теперь сами и что с нашей точки зрения можно было бы оправдать хотя бы только обстановкой того периода. В противоположность руководителям тогдашнего времени мы должны избрать высшим принципом нашей внешней политики: установление надлежащей пропорции между количеством народонаселения и размером наших территорий! Уроки прошлого еще и еще раз учат нас только одному: целью всей нашей внешней политики должно являться приобретение новых земель; и в то же время фундаментом всей нашей внутренней политики должно явиться новое, прочное, единое национал-социалистическое миросозерцание.
* * *
Хочу еще остановиться здесь вкратце на вопросе о том, насколько оправдано наше требование новых земель с точки зрения морально-нравственной. Это необходимо потому, что даже в так называемых народнических кругах всевозможные сладкоречивые болтуны стараются доказать нашему народу, будто целью всей нашей внешней политики должно являться только исправление тех несправедливостей, которые были причинены немецкому народу в 1918 г. Если это будет исправлено, то нам, немцам, больше-де ничего не нужно и мы готовы будем принять в братские объятия всех и каждого.
По этому поводу считаю необходимым прежде всего заметить следующее.
Требование восстановления тех границ, которые существовали до 1914 г., является политической бессмыслицей и притом такой, которая по своим размерам и последствиям равносильна преступлению. Прежде всего наши государственные границы 1914 г. были совершенно нелогичны. Они отнюдь не были совершенны с точки зрения национального состава и они отнюдь не были целесообразны с точки зрения военно-географической. Эти границы не были продуктом определенной, заранее обдуманной политики, они в известной мере были результатом случая. Это были временные границы, а вовсе не результат законченной политической борьбы.
С таким же, а во многих случаях еще с большим правом можно было бы взять не 1914 г., а какую-нибудь другую веху в немецкой истории и поставить себе целью добиться восстановления границ того времени. Требование вернуться к границам 1914 г. вполне соответствует узости кругозора нашего буржуазного мира. Полета ума для будущего у этого мира не хватает. Он живет только прошлым и при том больше всего недавним прошлым. Даже в прошлом кроме ближайших лет его взгляд ничего не в состоянии различить. Над ним довлеет закон косности. Благодаря этому он умеет видеть только то, что существует у него сейчас под носом. Любая серьезная попытка изменить данное положение вещей неизбежно наталкивается на сопротивление с его стороны. Но и тут его активность сильно парализуется его косностью. Вот чем объясняется, что политический горизонт этих людей не идет дальше границ 1914 г.
Но выставлением требования о возврате к границам 1914 г. наша буржуазия только помогает врагам, ибо это требование объединяет в общем отпоре всех бывших союзников и мешает распасться их союзу. Только так и можно понять, что после 8 лет, истекших со времени окончания мировой войны, этот пестрый союз государств, вступавших в войну с разными желаниями и целями, все еще не распался и коалиция победителей все еще остается более или менее единой.
В свое время все эти государства одинаково погрели руки на крушении Германии. Из страха перед нами все они старались помириться друг с другом, оставляя на время в стороне зависть и честолюбие в своих собственных рядах. Все они одинаково стремились поделить между собою как можно большую часть нашего наследства, видя в этом лучшую защиту против возможности возрождения Германии. Страх перед силой нашего народа и сознание взятых на свою совесть тяжелых грехов - вот тот цемент, который до сих пор еще спаивал воедино эту пеструю коалицию.
Поведение нашей буржуазии не в состоянии обмануть бывших союзников. Выставляя своей политической программой восстановление границ 1914 г., наш буржуазный мир отпугивает всех участников коалиции. Тот или другой партнер, который, может быть, счел бы своевременным порвать с бывшей коалицией, боится это сделать, опасаясь изоляции, которая по его мнению может привести к тому, что мы нападем на него как раз тогда, когда он отойдет от коалиции. Лозунг восстановления границ 1914 г. отпугивает каждое из государств, участвовавших в коалиции победителей.
Лозунг этот совершенно бессмыслен в следующих отношениях:
1. У нас нет никаких средств, чтобы действительно добиться этой цели, а пустые фразы на собраниях наших почтенных союзов этому не помогут.
2. Если бы этой цели можно было достигнуть, то проливать за нее кровь нашего народа поистине не стоило бы.
Нет и не может быть никаких сомнений в том, что добиться восстановления границ 1914 г. можно было бы только ценою крови. Только совершенно наивные люди могут поверить в то, будто исправления версальских границ можно достигнуть путем интриг и клянченья. Я уже не говорю о том, что такой опыт требовал бы, чтобы во главе Германии стояла фигура вроде Талейрана, которого у нас нет. Одна половина современных наших государственных деятелей состоит из тертых мошенников и в то же время весьма бесхарактерных субъектов; эта половина просто-напросто враждебна интересам нашего народа. Другая же половина наших государственных деятелей состоит из добродушных, совершенно неискушенных и абсолютно бесплодных дураков, которые вообще неспособны ни к чему серьезному. Но кроме того, надо еще иметь в виду, что мы живем уже не в эпоху венских конгрессов. Теперь уже не то время, когда споры о границах велись князьями и их метрессами; мы живем уже в другую эпоху, когда безжалостное мировое еврейство борется за свое господство над народами всего мира. Евреи держат за горло все народы мира, и только силой меча можно заставить эту руку убраться от горла. Побороть этих интернациональных поработителей народов может только концентрированная воля и сила проснувшихся национальных страстей, а такая борьба никогда не обходится без крови.
Но если уж приходится придти к убеждению, что интересы нашего будущего требуют величайших жертв, то независимо от соображений политической мудрости ради одних этих жертв надо поставить себе действительно достойную цель.
Границы 1914 г. никакого значения для будущего немецкой нации не имеют. Эти границы не обеспечивали в должной мере ни завоеваний прошлого, ни интересов будущего. Эти границы не обеспечили бы нашему народу подлинного внутреннего единства и не гарантировали бы ему достаточного пропитания. Эти границы совершенно неудовлетворительны с военной точки зрения и абсолютно не дали бы того соотношения между нами и другими мировыми державами (точнее сказать, и подлинно мировыми державами), которое нам необходимо. Границы 1914 г. не сокращают расстояния между нами и Англией и не обеспечивают нам такой территории, какой располагает Америка. Даже Франция не потеряла бы в этом случае сколько-нибудь значительной доли своего мирового влияния.
Одно только можно сказать наверняка: если бы даже наша борьба за восстановление границ 1914 г. привела к благоприятным результатам, то она потребовала бы таких жертв с нашей стороны, что у нас не осталось бы сил, которые нужны нам для борьбы за жизнь и подлинное величие нашей нации. Напротив, достигнув такого поверхностного успеха, мы не стали бы уже стремиться к более высоким целям, тем более, что можно было бы сказать, что "национальная честь" уже спасена и дорога к коммерческому развитию по крайней мере на время открыта.
Нет, мы, национал-социалисты, отвергаем такую постановку вопроса. Мы будем неуклонно стремиться к своим собственным целям в иностранной политике, а именно к тому, чтобы наш немецкий народ получил на этой земле такие территории, которые ему подобают. Только в борьбе за такие цели смеем мы принести хотя бы самые великие жертвы и только в этом случае мы сможем оправдать эти жертвы как перед богом, так и перед будущими поколениями. Перед богом мы будем чисты потому, что люди, как известно, вообще рождаются на земле с тем, чтобы бороться за хлеб насущный, и их позиция в мире определяется не тем, что кто-либо им что бы то ни было подарит, а тем, что они сумеют отвоевать своим собственным мужеством и своим собственным умом. Перед будущими поколениями мы будем оправданы потому, что при нашей постановке вопроса каждая капля пролитой крови окупится в тысячу раз. Нынешние поколения, конечно, должны будут пожертвовать драгоценной жизнью многих своих сынов, но за то на землях, которые мы завоюем, будущие поколения крестьян будут производить на свет божий новые сильные поколения сынов немецкого народа и в этом будет оправдание наших жертв. Государственных деятелей, которые возьмут на себя ответственность за проведение предлагаемой нами политики, история не обвинит в том, что они легкомысленно жертвовали кровью своего народа.
Здесь я должен еще самым решительным образом заклеймить тех писак из народнического лагеря, которые в предлагаемой нами политике завоевания новых территорий видят "нарушение священных прав человека" и тому подобный вздор. Когда прислушаешься к тому, что говорят эти господа, то невольно спрашиваешь себя: какие режиссеры стоят за спиной этих субъектов? Во всяком случае несомненно одно, что то смятение умов, которое вносят эти господа, выгодно только врагам нашего народа. Проповедь этих субъектов достигает только того, что она преступно ослабляет волю нашего народа в борьбе за его самые кровные интересы. Ведь ясно же, что ни один народ в этом мире никогда не получил ни одного квадратного метра земли в силу каких-то особых высших прав. Как границы Германии являлись и являются случайными, так случайны и границы других народов. Границы всех государств являются только результатом политической борьбы, результатом данного соотношения сил. Только безыдейные и слабоумные люди могут считать, что те или иные государственные границы на нашей земле являются чем-то навеки незыблемым и не подлежащем изменениям. На самом деле все границы только временны. Это только пауза перед тем как наступит новая борьба за переделку границ. Сегодня эти границы кажутся незыблемыми, а уже завтра они могут быть изменены.
Люди определяют государственные границы и сами люди их и изменяют.
Если тому или другому народу удалось завоевать себе очень большие территории, то это вовсе не обязывает другие народы к тому, чтобы, навеки признать этот факт незыблемым. Это доказывает только то, что завоеватель в данную минуту был достаточно силен, а остальные народы были достаточно слабы, чтобы это допустить. Право данного завоевателя основано только на его силе. Если наш немецкий народ ныне столь невозможным образом сжат на крошечной территории и вынужден поэтому идти навстречу столь тяжелому будущему, то из этого вовсе не вытекает, что мы должны примириться с судьбой. Восстать против этого - наше законнейшее право. Глупо было бы думать, что какая-то высшая сила судила так, чтобы другим государствам достались огромные территории, а мы должны были подчиниться нынешнему несправедливому разделу земли. Ведь и те земли, на которых мы живем сейчас, не свалились нам в виде подарка с неба, а достались нашим предкам в тяжелой борьбе. Так и в будущем новые территории достанутся нам не в результате подарка от писак указанного сорта, а только в результате тяжелой борьбы с оружием в руках.
Все мы теперь понимаем, что нам предстоит еще очень большая и тяжелая борьба с Францией. Но эта борьба была бы совершенно бесцельна, если бы ею исчерпывались все стремления нашей иностранной политики. Эта борьба с Францией может иметь и будет иметь смысл лишь постольку, поскольку она обеспечит нам тыл в борьбе за увеличение наших территорий в Европе. Наша задача - не в колониальных завоеваниях. Разрешение стоящих перед нами проблем мы видим только и исключительно в завоевании новых земель, которые мы могли бы заселить немцами. При этом нам нужны такие земли, которые непосредственно примыкают к коренным землям нашей родины. Лишь в этом случае наши переселенцы смогут сохранить тесную связь с коренным населением Германии. Лишь такой прирост земли обеспечивает нам тот прирост сил, который обусловливается большой сплошной территорией.
Задача нашего движения состоит не в том, чтобы быть адвокатом других народов, а в том чтобы быть авангардом своего собственного народа. Иначе наше движение было бы никому не нужно, и во всяком случае мы не имели бы тогда права болтать о грехах прошлого. Тогда мы сами повторили бы все старые ошибки. Как старая немецкая политика не имела права ограничиваться чисто династическими соображениями, так и мы в будущем не имеем никакого права руководиться пацифистскими заботами обо всех и вся. Мы ни в коем случае не возьмем на себя роль защитников и полицейских пресловутых "бедных маленьких народов". Наша роль - роль солдат своего собственного народа.
Мы, национал-социалисты, должны пойти еще дальше: право на приобретение новых земель становится не только правом, но и долгом, если без расширения своих территорий великой народ обречен на гибель. В особенности же, если дело идет не о каком-либо негритянскою народце, а о великом германском народе, - о том народе, которому мир обязан своей культурой. Дело обстоит так, что Германия либо будет мировой державой, либо этой страны не будет вовсе. Для того же, чтобы стать мировой державой, Германия непременно должна приобрести те размеры которые одни только могут обеспечить ей должную роль при современных условиях и гарантировать всем жителям Германии жизнь.
* * *
Мы, национал-социалисты, совершенно сознательно ставим крест на всей немецкой иностранной политике довоенного времени. Мы хотим вернуться к тому пункту, на котором прервалось наше старое развитие 600 лет назад. Мы хотим приостановить вечное германское стремление на юг и на запад Европы и определенно указываем пальцем в сторону территорий, расположенных на востоке. Мы окончательно рвем с колониальной и торговой политикой довоенного времени и сознательно переходим к политике завоевания новых земель в Европе.
Когда мы говорим о завоевании новых земель в Европе, мы, конечно, можем иметь в виду в первую очередь только Россию и те окраинные государства, которые ей подчинены.
Сама судьба указует нам перстом. Выдав Россию в руки большевизма, судьба лишила русский народ той интеллигенции, на которой до сих пор держалось ее государственное существование и которая одна только служила залогом известной прочности государства. Не государственные дарования славянства дали силу и крепость русскому государству. Всем этим Россия обязана была германским элементам - превосходнейший пример той громадной государственной роли, которую способны играть германские элементы, действуя внутри более низкой расы. Именно так были созданы многие могущественные государства на земле. Не раз в истории мы видели, как народы более низкой культуры, во главе которых в качестве организаторов стояли германцы, превращались в могущественные государства и затем держались прочно на ногах, пока сохранялось расовое ядро германцев. В течение столетий Россия жила за счет именно германского ядра в ее высших слоях населения. Теперь это ядро истреблено полностью и до конца. Место германцев заняли евреи. Но как русские не могут своими собственными силами скинуть ярмо евреев, так и одни евреи не в силах надолго держать в своем подчинении это громадное государство. Сами евреи отнюдь не являются элементом организации, а скорее ферментом дезорганизации. Это гигантское восточное государство неизбежно обречено на гибель. К этому созрели уже все предпосылки. Конец еврейского господства в России будет также концом России как государства. Судьба предназначила нам быть свидетелем такой катастрофы, которая лучше, чем что бы то ни было, подтвердит безусловно правильность нашей расовой теории.
Наша задача, наша миссия должна заключаться прежде всего в том, чтобы убедить наш народ: наши будущие цели состоят не в повторении какого-либо эффективного похода Александра, а в том, чтобы открыть себе возможности прилежного труда на новых землях, которые завоюет нам немецкий меч.
* * *
Само собою разумеется, что еврейство оказывает и будет оказывать такой политике самое решительное сопротивление. Евреи лучше, чем кто бы то ни было, отдают себе отчет в том, какое значение для них имела бы такая наша политика. Казалось бы, уже одного этого факта достаточно, чтобы все действительно национально настроенные немцы поняли всю правильность предлагаемой нами новой ориентации. К сожалению на деле мы видим обратное. Не только в кругах дейчнационале, но и в кругах фелькише идея такой восточной политики встречает самое упорное сопротивление. При этом обычно любят ссылаться на Бисмарка. Дух Бисмарка тревожат для того, чтобы защитить политику, которая совершенно нелепа и крайне вредна для судеб немецкого народа. Бисмарк, говорят нам, в свое время придавал очень большое значение сохранению хороших отношений с Россией. Это до известной степени верно. При этом однако забывают, что столь же большое значение Бисмарк придавал хорошим отношениям например и с Италией; что этот самый Бисмарк в свое время даже вступил в союз с Италией, дабы покрепче прижать Австрию. Из этого однако ведь не делают того вывода, что и мы должны продолжать теперь такую политику.
Да, скажут нам на это, мы не можем повторять такую политику, "потому что современная Италия не является Италией эпохи Бисмарка". Верно! Но, почтенные господа, позвольте мне напомнить вам тогда тот факт, что и современная Россия тоже уже не та, какой была Россия в эпоху Бисмарка! Бисмарку никогда и в голову не приходило тот или другой тактический ход увековечить на все времена. Бисмарк для этого был слишком большим мастером в использовании быстро меняющихся ситуаций. Вопрос поэтому должен быть поставлен не так: "как поступил тогда Бисмарк?", а так: "как поступил бы Бисмарк теперь?" При такой формулировке проблемы на нее будет легко ответить. Бисмарк при его политической дальнозоркости никогда не стал бы связывать судьбу Германии с судьбой такого государства, которое неизбежно обречено на гибель.
Не забудем и того, что Бисмарк в свое время относился с очень смешанными чувствами к первым шагам Германии на путях колониальной и торговой политики. Ближе всего к сердцу Бисмарк принимал интересы консолидации и внутреннего упрочения созданной им империи. Только из этого последнего он и исходил, когда приветствовал сближение с Россией, долженствовавшее обеспечить ему тыл и развязать руки по отношению к западу. То, что тогда было полезно Германии, теперь принесло бы ей только вред.
Уже в 1920-1921 гг., когда наше молодое национал-социалистическое движение только стало укрепляться, кое где начали понимать, что именно мы сумеем организовать национально-освободительное движение немецкого народа, и в связи с этим нам с разных сторон стали предлагать союз с освободительными движениями других стран. Этот план вполне соответствовал распространенной тогда пропаганде "союза угнетенных наций". Дело шло тогда преимущественно о представителях отдельных балканских государств, а также о некоторых политиках Египта и Индии. В большинстве случаев эти политики производили на меня впечатление важничающих болтунов, не имеющих за собою никакой серьезной реальной силы. Но среди немцев и, в частности, в национальном лагере немцев очень многие давали себя увлечь этим раздутым восточным знаменитостям. В любом египетском или индийском студенте, оказавшемся в Берлине, охотно видели "представителя" Индии и Египта. Люди не поняли, что по большей части перед нами лица, никем не уполномоченные заключать какие бы то ни было соглашения. Договоры с этими лицами не могли иметь никакого реального значения уже потому, что за ними не было никакой силы. Возиться с этими нулями - означало просто терять время. Я лично высказывался против таких опытов самым решительным образом. И не только потому, что все эти "переговоры", длившиеся иногда неделями, я считал совершенно бесплодными. Нет. Если бы даже эти люди были действительными представителями, уполномоченными соответствующими нациями, я тоже считал бы все это предприятие не только бесполезным, но и прямо вредным.
Достаточно бед причинила нам уже довоенная германская иностранная политика, которая всячески чуждалась активно наступательных намерений и ограничивалась оборонительными союзами с одними только отжившими государствами, в историческом смысле вышедшими в тираж. Как в союзе нашем с Австрией, так и в союзе с Турцией было очень мало веселого. Самые могущественные военные и индустриальные государства систематически готовили наступательный союз против нас, а мы в это время собирали вокруг себя только устаревшие импотентные государства, явно обреченные на гибель, и с этим хламом мы хотели идти в бой против мировой коалиции. За эту громадную ошибку нашей иностранной политики Германия расплатилась дорогой ценой. Но по-видимому для наших вечных фантастов этой цены еще мало, и они готовы опять впасть в ту же самую ошибку, за которую теперь пришлось бы расплатиться еще горше. Попытаться теперь с помощью "союза угнетенных наций" пойти в бой против всемогущих победителей было бы не только смешно, но и гибельно. Такая попытка была бы гибельной потому, что она опять отвлекла бы наш народ от реальных возможностей и вновь мы сосредоточили бы свое внимание на бесплодных надеждах и фантастических иллюзиях. Нынешний немец действительно похож на того утопающего, который хватается за соломинку. Это относится иногда и к очень образованным людям. Стоит только где-нибудь показаться тому или другому болотному огоньку, как эти люди уже связывают с ним свои надежды и начинают изо всех сил гоняться за фантомом. Пусть это будет "союз угнетенных наций", Лига наций или какое либо другое фантастическое открытие - все равно у нас неизбежно найдутся тысячи верующих душ, которые возложат свои надежды на эти фантазии.
Я и сейчас еще вспоминаю какие совершенно детские, прямо таки непонятные надежды в 1920-1921 гг. внезапно стали возлагаться в кругах фелькише в связи с тем, что Англия будто бы стоит перед катастрофой в Индии. Кто рассказывал эти сказки? Первые попавшиеся азиатские шарлатаны! Да хотя бы это были и подлинные "борцы за свободу" Индии - все равно, разве можно было верить этим слоняющимся по Европе индийским путешественникам? И тем не менее, этим шарлатанам удалось убедить довольно разумных, вообще говоря, людей в том, что в Индии, которая играет такую громадную роль для британского господства, Англию ожидает полный крах. Чего люди хотят, тому они легко верят. Нашим фелькише не приходило даже в голову, что только это является источником их веры.
Люди не понимали, насколько нелепы их надежды. Связывая крушение в Индии с возможностью полной гибели английского владычества, люди эти тем самым подчеркивали, какое громадное значение Индия действительно имеет для Англии. Но если это так - а это действительно так - то ведь ясно, что и сами англичане догадываются о том, какое значение для них имеет Индия, и что они в этом отношении не менее догадливы, нежели пророки наших фелькише. Ведь это же действительно ребячество предполагать, что в самой Англии не понимают, какое громадное значение для британского мирового владычества имеет индийское королевство. Нужно совершенно позабыть все уроки мировой войны, нужно абсолютно не понимать подлинного характера англосаксонской нации, чтобы хоть на минуту предположить, что Англия выпустит из своих рук Индию, не применив самых крайних средств для удержания своего господства. Люди, поверившие в эту сказку, доказали только, что они не имеют ни малейшего представления о том, как Англия умеет проникать во все поры индийского королевства. Англия могла бы потерять Индию либо в том случае, если бы английская администрация в Индии сама подверглась расовому разложению (о чем в данный момент в Индии не может быть и речи), либо в том случае, если Англия потерпит крах в войне с каким-нибудь более могучим чем она противником. Но чтобы английскую власть в Индии могли свергнуть сами индийские бунтовщики, об этом не может быть речи. Мы, немцы, кажется, могли и сами достаточно убедиться, как нелегко справиться с Англией. А кроме всего прочего скажу о себе, что я как германец все же всегда предпочту видеть Индию под владычеством Англии, чем под какой-либо другой властью.
Столь же несерьезны надежды на мифическое восстание в Египте. Наши немецкие дурачки могут, конечно, сколько им угодно потирать руки от удовольствия, утешая себя надеждой, что так называемая "священная война" египтян избавит нас от необходимости самим жертвовать своей кровью - ибо ведь надо же честно признать, что во всех этих трусливых спекуляциях дело идет именно о надеждах подобного рода. В действительности же такая священная война будет жестоко подавлена под перекрестным огнем английских пулеметов и бризантных бомб.
Глупо было бы в самом деле рассчитывать на то, что той или другой коалиции, состоящей из одних калек, когда бы то ни было может удаться свергнуть могущественнейшее государство, полное решимости бороться за свое владычество, если нужно будет, до последней капли крови. Я и сам принадлежу к лагерю фелькише, но именно поэтому знаю, какую громадную роль играет раса, и уже по одному этому я не поверю, чтобы эти так называемые "угнетенные нации", принадлежащие к низшим расам, могли побороть Англию. Уже по одному этому я не хочу, чтобы мой народ соединил свои судьбы с судьбами "угнетенных наций".
Ту же самую позицию должны мы занять теперь и по отношению к России. Не будем говорить о подлинных намерениях новых владык России. Нам достаточно того факта, что Россия, лишившаяся своего верховного германского слоя, уже тем самым перестала иметь какое бы то ни было значение как возможный союзник немецкой нации в освободительной борьбе. С чисто военной точки зрения война Германии - России против Западной Европы (а вернее сказать в этом случае - против всего остального мира) была бы настоящей катастрофой для нас. Ведь вся борьба разыгралась бы не на русской, а на германской территории, причем Германия не могла бы даже рассчитывать на сколько-нибудь серьезную поддержку со стороны России.
Вооруженные силы немецкого государства ныне столь ничтожны и настолько непригодны для внешней борьбы, что мы не смогли бы сорганизовать даже сколько-нибудь солидной охраны наших западных границ, включая сюда защиту от Англии. Как раз наши наиболее индустриальные области подверглись бы концентрированному нападению со стороны наших противников, а мы были бы бессильны их защитить. Прибавьте к этому еще тот факт, что между Германией и Россией расположено польское государство, целиком находящееся в руках Франции. В случае войны Германии - России против Западной Европы, Россия, раньше чем отправить хоть одного солдата на немецкий фронт, должна была бы выдержать победоносную борьбу с Польшей, В такой войне дело вообще было бы не столько в солдатах, сколько в техническом вооружении. В этом отношении ужасные обстоятельства, свидетелями которых мы были во время мировой войны, повторились бы с еще большей силой. Уже в 1914-1918 гг. германской индустрии приходилось ведь своими боками отдуваться за своих "славных" союзников, ибо техническая сторона вооружений целиком падала в мировой войне на нас, а не на этих союзников. Ну, а говорить о России, как о серьезном техническом факторе в войне, совершенно не приходится. Всеобщей моторизации мира, которая в ближайшей войне сыграет колоссальную и решающую роль, мы не могли бы противопоставить почти ничего. Сама Германия в этой важной области позорно отстала. Но в случае такой войны она из своего немногого должна была бы еще содержать Россию, ибо Россия не имеет еще ни одного своего собственного завода, который сумел бы действительно сделать, скажем, настоящий живой грузовик. Что же это была бы за война? Мы подверглись бы простому избиению. Германская молодежь изошла бы кровью еще больше чем в прежних войнах, ибо как всегда вся тяжесть борьбы легла бы на нас, а в результате - неотвратимое поражение.
Но если бы даже предположить, что совершилось чудо и что такая война не окончилась полным уничтожением Германии, - в последнем счете обескровленный немецкий народ все равно был бы окружен по-прежнему громадными военными державами, а стало быть, наше нынешнее положение ни в чем существенном не изменилось бы.
Обыкновенно на это возражают, что союз с Россией вовсе не должен еще означать немедленной войны или что к такой войне мы можем предварительно как следует подготовиться. Нет, это не так! Союз, который не ставит себе целью войну, бессмыслен и бесполезен. Союзы создаются только в целях борьбы. Если даже в момент заключения союза война является еще вопросом отдаленного будущего, все равно, стороны непременно будут иметь в виду прежде всего перспективу военных осложнений. Глупо было бы думать, что какая бы то ни было держава, заключая союз, будет думать иначе. Одно из двух: либо германско-русская коалиция осталась бы только на бумаге, а тем самым потеряла бы для нас всякую ценность и значение; либо такой союз перестал бы быть только бумажкой и был бы реализован, и тогда весь остальной мир неизбежно увидел бы в этом предостережение для себя. Совершенно наивно думать, будто Англия и Франция в таком случае стали бы спокойно ждать, скажем, десяток лет, пока немецко-русский союз сделает все необходимые технические приготовления для войны. Нет, в этом случае гроза разразилась бы над Германией с невероятной быстротой.
Уже один факт заключения союза между Германией и Россией означал бы неизбежность будущей войны, исход которой заранее предрешен. Такая война могла бы означать только конец Германии. К этому однако надо еще прибавить следующее.
1. Современные владыки России совершенно не помышляют о заключении честного союза с Германией, а тем более о его выполнении, если бы они его заключили.
Нельзя ведь забывать и того факта, что правители современной России это - запятнавшие себя кровью низкие преступники, это - накипь человеческая, которая воспользовалась благоприятным для нее стечением трагических обстоятельств, захватила врасплох громадное государство, произвела дикую кровавую расправу над миллионами передовых интеллигентных людей, фактически истребила интеллигенцию и теперь, вот уже скоро десять лет, осуществляет самую жестокую тиранию, какую когда-либо только знала история. Нельзя далее забывать и то обстоятельство, что эти владыки являются выходцами из того народа, черты которого представляют смесь зверской жестокости и непостижимой лживости, и что эти господа ныне больше чем когда бы то ни было считают себя призванными осчастливить весь мир своим кровавым господством. Ни на минуту нельзя забыть того, что интернациональное еврейство, ныне полностью держащее в своих руках всю Россию, видит в Германии не союзника, а страну, предназначенную понести тот же жребий. Кто же заключает союз с таким партнером, единственный интерес которого сводится только к тому, чтобы уничтожить другого партнера? И кто, прежде всего спрашиваем мы, заключает союз с субъектами, для которых святость договоров - пустой звук, ибо субъекты эти ничего общего не имеют с честью и истиной, а являются на этом свете только представителями лжи, обмана, воровства, грабежа, разбоя. Тот человек, который вздумал бы заключить союзы с паразитами, был бы похож на дерево, которое заключает "союз" с сухоткой.
2. Германия также не избавлена от той опасности, жертвой которой пала в свое время Россия. Только буржуазные простаки способны думать, будто большевизм в Германии уже сокрушен.
Эти поверхностные люди совершенно не понимают того, что тут дело идет о напоре со стороны евреев, стремящихся к мировому господству, и что этот натиск евреев столь же натурален, как натиск англосаксонской нации, которая в свою очередь тоже стремится к полному господству на земле. Англосаксы ведут эту борьбу на тех путях и теми средствами, которые свойственны им, а еврей ведет эту борьбу тем оружием, которое свойственно ему. Евреи идут своей дорогой. Они втираются в среду других народов, разлагают их изнутри; евреи борются ложью, клеветой, ядом и разложением, а когда наступит момент, они поднимают свою борьбу на "высшую" ступень и переходят к прямому кровавому истреблению ненавистного противника. Русский большевизм есть только новая, свойственная XX веку попытка евреев достигнуть мирового господства. В другие исторические периоды то же стремление евреев облекалось только в другую форму.
Стремления евреев слишком тесно связаны со всем характером этого народа. Никакой другой народ тоже добровольно не откажется от своего распространения на земле и от увеличения своей власти; только внешние обстоятельства могут его к этому принудить, или только вследствие импотентности, появляющейся, когда данный народ устареет, бывают такие явления. Ну, а тем более евреи никогда добровольно не откажутся от своих стремлений к мировой диктатуре, и никогда они не пойдут в этом отношении на самоограничение. С евреями тоже будет так, что либо их отбросит назад какая-нибудь сила, лежащая вне их, либо они сами начнут вымирать, а тем самым отомрут и их стремления к мировому господству.
Мы, как сторонники расовой теории, знаем, что впадение того или другого народа в импотентность является вопросом чистоты крови; но чистоту своей собственной крови еврейский народ как раз соблюдает больше, чем какой-либо другой народ. Вот почему несомненно, что евреи пойдут по своему ужасному пути и дальше - вплоть до того момента, когда найдется другая достаточно большая сила, которая сумеет схватиться в жестокой борьбе с еврейством и раз навсегда отправить этих богоборцев в преисподнюю.
Ближайшей приманкой для большевизма в нынешнее время как раз и является Германия. Чтобы еще раз вырвать наш народ из змеиных объятий интернационального еврейства, нужно, чтобы наша молодая идея сумела разбудить все силы нации и внушить ей сознание великой миссии, ожидающей нас. Только в этом случае мы сможем спасти свой народ от окончательного заражения нашей крови. Только тогда мы сумеем пробудить те силы, которые надолго дадут нам гарантию против повторения постигших нас катастроф. В свете таких целей чистейшим безумием было бы вступать в союз с державой, во главе которой стоят смертельные враги всей нашей будущности. Как в самом деле можем мы освободить наш собственный народ от этих ядовитых объятий, если мы сами полезем в эти объятия. Как в самом деле можем мы освободить немецких рабочих от большевистских влияний, как можем мы убедить их в том, что большевизм есть проклятие и преступление против всего человечества, если бы мы сами стали вступать в союз с большевистскими организациями, этим исчадием ада, и тем самым в основном признали бы эти организации. Как в самом деле стали бы мы потом осуждать рядового человека из массы за его симпатии к большевистским взглядам, если бы руководители нашего государства сами избрали себе в качестве союзников представителей большевистского мировоззрения.
Чтобы провести успешную борьбу против еврейских попыток большевизации всего мира, мы должны прежде всего занять ясную позицию по отношению к Советской России. Нельзя побороть дьявола с помощью Вельзевула.
Если даже в кругах фелькише все еще находятся люди, мечтающие о союзе с Россией, то мы просим их прежде всего оглянуться вокруг себя самих и отдать себе отчет в том, какие же именно силы внутри самой Германии поддерживают такой план. Разве не видят они, что именно интернациональная марксистская пресса рекомендует и поддерживает план союза с Россией? Кажется, одного этого было бы достаточно, чтобы понять, куда это ведет. С каких это пор в самом деле лагерь фелькише готов бороться тем оружием, которое подсовывают ему евреи?
Старой Германии мы делаем один упрек: в области иностранной политики она все время колебалась как маятник, стараясь во что бы то ни стало и какой угодно ценой сохранить мир, причем на деле только испортила отношения со всеми. Но никогда мы не делали старой Германии упрека за то, что она отказалась продолжать хорошие отношения с Россией.
Я признаюсь открыто, что уже в довоенное время я считал, что Германия поступила бы гораздо более правильно, если бы, отказавшись от бессмысленной колониальной политики, от создания военного флота и усиления своей мировой торговли, она вступила в союз с Англией против России. Если бы мы вовремя сумели отказаться от попыток завоевать себе универсальное влияние и сосредоточились на энергичной политике завоевания новых земель на европейском континенте, это принесло бы нам только пользу.
Я не забываю всех наглых угроз, которыми смела систематически осыпать Германию панславистская Россия. Я не забываю многократных пробных мобилизаций, к которым Россия прибегала с единственной целью ущемления Германии. Я не могу забыть настроений, которые господствовали в России уже до войны, и тех ожесточенных нападок на наш народ, в которых изощрялась русская большая пресса, восторженно относившаяся к Франции.
Однако перед самым началом войны у нас все-таки была еще вторая дорога: можно было опереться на Россию против Англии.
Ныне же положение вещей в корне изменилось. Если перед мировой войной мы могли подавить в себе чувство обиды против России и все же пойти с ней против Англии, то теперь об этом не может быть и речи. Стрелка на циферблате истории продвинулась уже куда дальше. Близится час, когда судьбы нашего народа так или иначе должны окончательно разрешиться. Все большие государства земли переживают сейчас процесс консолидации. Это должно послужить для нас предостережением. Мы должны наконец как следует призадуматься над всем происходящим, распроститься с миром мечтаний и встать на путь суровой действительности, который один только может вывести нас на новую широкую дорогу.
Если национал-социалистическому движению удастся полностью освободиться от всех иллюзий и взять себе в руководители одни только доводы разума, то дело может еще обернуться так, что катастрофа, постигшая нас в 1918 г., в последнем счете станет поворотным пунктом к новому возрождению нашего народа. Из уроков этого тяжкого поражения народ наш может извлечь новую ориентацию всей своей иностранной политики. Укрепив свое внутреннее положение на путях нового миросозерцания. Германия может придти и к окончательной стабилизации новой иностранной политики. Тогда в наших руках окажется наконец определенная заветная политическая цель и программа, т. е. то, что дает силу Англии, то, что давало в свое время силу даже России, то, что давало и дает силу Франции неизменно добиваться тех целей, которые с ее точки зрения правильны.
Этот неизменный политический завет в области внешней политики можно формулировать для немецкой нации в следующих словах:
- Никогда не миритесь с существованием двух континентальных держав в Европе! В любой попытке на границах Германии создать вторую военную державу или даже только государство, способное впоследствии стать крупной военной державой, вы должны видеть прямое нападение на Германию. Раз создается такое положение, вы не только имеете право, но вы обязаны бороться против него всеми средствами, вплоть до применения оружия. И вы не имеете права успокоиться, пока вам не удастся помешать возникновению такого государства или же пока вам не удастся его уничтожить, если оно успело уже возникнуть. Позаботьтесь о том, чтобы наш народ завоевал себе новые земли здесь, в Европе, а не видел основы своего существования в колониях. Пока нашему государству не удалось обеспечить каждого своего сына на столетия вперед достаточным количеством земли, вы не должны считать, что положение наше прочно. Никогда не забывайте, что самым священным правом является право владеть достаточным количеством земли, которую мы сами будем обрабатывать. Не забывайте никогда, что самой священной является та кровь, которую мы проливаем в борьбе за землю.
* * *
Перед тем как кончить эту главу, я хочу еще и еще раз остановиться на доказательстве той мысли, что в деле заключения союзов для нас существует только одна единственная возможность. Уже в предыдущей главе я доказал, что действительно полезным и открывающим нам крупные перспективы союзом был бы только союз с Англией и Италией. Здесь я хочу остановиться еще вкратце на военном значении, какое может получить такой союз.
Взвешивая положение, приходится сказать, что и в большом и в малом военные последствия такого союза были прямо противоположны тем, к каким привел бы союз Германии с Россией. Прежде всего тут важно то, что сближение Германии с Англией и Италией никоим образом не приводит к опасности войны. Единственная держава, с которой приходится считаться как с возможной противницей такого союза, - Франция - объявить войну была бы не в состоянии. Это дало бы Германии возможность совершенно спокойно заняться всей той подготовкой, которая в рамках такой коалиции нужна, дабы в свое время свести счеты с Францией. Ибо самое важное в таком союзе для нас то, что Германия не может тогда подвергнуться внезапному нападению и что наоборот союз противников распадается, т. е. уничтожается Антанта, из-за которой мы претерпели бесконечно много несчастий. Заключение такого союза означало бы, что смертельный враг нашего народа - Франция - сам попадает в изолированное положение. Если бы успех этого союза вначале имел только моральное значение, и то это был бы громадный шаг вперед. Германия развязала бы себе тогда руки настолько, что теперь даже трудно себе и представить. Ибо вся инициатива перешла бы тогда от Франции к новому англо-германо-итальянскому европейскому союзу.
Вторым результатом такого союза было бы то, что Германия одним ударом вышла бы из нынешнего неблагоприятного стратегического положения. Во-первых, мы получили бы могучую защиту своих флангов, во-вторых, мы были бы полностью обеспечены продовольствием и сырьем. И то и другое принесло бы величайшую пользу нашему новому государственному порядку.
А еще важнее то обстоятельство, что в этот новый союз входили бы как раз государства, друг друга до известной степени дополняющие в технической области. Впервые у Германии были бы союзники, не похожие на пиявок, которые сосут кровь из нашего хозяйства; впервые мы имели бы союзников, обладающих такой промышленностью, которая могла бы богатейшим образом дополнить нашу собственную технику вооружения.
Не забудем, что в обоих случаях дело идет о союзниках, которых нельзя и сравнивать с какой-нибудь Турцией или с нынешней Россией. Англия представляет собою величайшую мировую державу, а Италия - молодое, полное сил национальное государство. Союз с такими государствами создал бы совсем другие предпосылки для борьбы в Европе, нежели тот союз с гниющими государственными трупами, на который Германия опиралась в последней войне.
Конечно достигнуть такого союза - дело, связанное с большими трудностями, о чем я уже говорил в предыдущей главе. Но разве образование Антанты в свое время было делом менее трудным? То, что в свое время удалось королю Эдуарду VII, несмотря на почти полное расхождение этого союза с очень многими интересами, должно удаться и удастся и нам, если мы целиком проникнемся идеей необходимости предлагаемого мной союза и сумеем преодолеть в себе сопротивление такому союзу. Нужно только гонять, что вся обстановка повелительно требует от нас именно такого решения, нужно раз навсегда отказаться от внешней политики, не знавшей в течение последних десятилетий никаких целей, нужно твердо выбрать один единственный путь и идти по нему до самого конца.
Нам нужна не западная ориентация и не восточная ориентация, нам нужна восточная политика, направленная на завоевание новых земель для немецкого народа. Для этого нам нужны силы, для этого нам нужно прежде всего уничтожить стремление Франции к гегемонии в Европе, ибо Франция является смертельным врагом нашего народа, она душит нас и лишает нас всякой силы. Вот почему нет той жертвы, которой мы не должны были бы принести, чтобы ослабить Францию. Всякая держава, которая как и мы считает для себя непереносимой гегемонию Франции на континенте, тем самым является нашей естественной союзницей. Любой путь к союзу с такой державой для нас приемлем. Любое самоограничение не может показаться нам чрезмерным, если только оно в последнем счете приведет к поражению нашего злейшего врага и ненавистника.
Конечно у нас останутся еще и более мелкие раны. Исцеление этих ран мы можем спокойно предоставить смягчающему воздействию времени, раз только нам удастся выжечь самые большие из них и излечить самую тяжелую болезнь.
Выступая с таким предложением, мы ныне, разумеется, рискуем подвергнуться самым бешеным нападкам со стороны врагов нашего народа. Пусть лают. Нас, национал-социалистов, это не остановит и мы по-прежнему будем провозглашать то, что по нашему глубочайшему убеждению безусловно необходимо с точки зрения интересов отечества. Конечно сейчас нам приходится еще плыть против течения. Так называемое общественное мнение формируется лукавством евреев, превосходно использующих безыдейность громадного количества немцев. Волны вокруг нас вздымаются иногда очень высоко, угрожая нам бедой. Ничего! Кто плывет против течения, тот будет замечен легче, чем тот, кто плывет по течению. Сейчас мы представляем собою только маленький утес, но пройдет немного лет, и мы превратимся в ту незыблемую твердыню, о которую разобьется волна - с тем, чтобы направиться потом в новое русло.
Нам необходимо добиться того, чтобы в глазах всего остального мира именно национал-социалистическое движение рассматривалось, как носитель вполне определенной политической программы. Что бы ни ожидало нас в будущем, пусть весь мир сразу узнает нас по тому знамени, которое мы подымаем!
Нам прежде всего необходимо самим до конца понять, какова должна быть наша программа внешней политики. Познав это до конца, мы найдем в себе достаточно силы и устойчивости, чтобы бороться за свои взгляды до последнего. Это очень и очень необходимо нам. Враждебная пресса набрасывается на нас с такой яростью, что иным из наших иногда становится не по себе, и тогда возникают колебания: не сделать ли ту или другую уступку в этой области, не начать ли вместе с волками выть по-волчьи хотя бы в отдельных вопросах иностранной политики. Выработав в себе прочные взгляды на этот счет, мы забронируем себя от этой опасности.
Сдавшись на милость победителя в ноябре 1918 г., Германия вступила на путь политики, которая по всякому человеческому разумению неизбежно должна была привести к полному подчинению врагу. Все исторические примеры говорят за то, что если данный народ без самого крайнего принуждения сложил оружие, то он в дальнейшем предпочтет уже претерпеть какие угодно оскорбления и вымогательства, чем снова вверить свою судьбу силе оружия.
По человечеству это можно понять. Если победитель умен, он сумеет предъявлять свои требования побежденному по частям. Победитель правильно рассчитает, что раз он имеет дело с народом, потерявшим мужество, а таким является всякий народ, добровольно покорившийся победителю, то народ этот из-за того или другого нового частичного требования не решится прибегнуть к силе оружия. А чем большему количеству вымогательств побежденный народ по частям уже подчинился, тем больше будет он убеждать себя в том, что из-за отдельного нового вымогательства восставать не стоит, раз он молча принял на себя уже гораздо большие несчастья.
Гибель Карфагена - классический образец такой медленной казни целого народа, такой гибели, в которой, однако, виноват сам этот народ. Пример этот не может не отпугивать всякий народ, который попадает в аналогичное положение.
Эту мысль несравненным образом разработал в своей книге "Три принципа" Клаузевиц, который навеки запечатлел ее в следующих словах:
"Позорного пятна трусливого подчинения не отмыть никогда, - говорит Клаузевиц, - эта капля яда отравит кровь и будущих поколений данного народа, она подорвет силы и парализует волю ряда поколений". "Другое дело, - говорит Клаузевиц, - если данный народ потерял свою независимость и свободу после кровавой, но почетной борьбы. Сама эта борьба обеспечит тогда возрождение данного народа. Подвиг борьбы сам по себе послужит тем зернышком, которое даст в свое время новые богатые ростки".
Бесчестная и бесхарактерная нация конечно не сочтет нужным усвоить себе такие уроки. Те народы, которые помнят такие уроки, вообще не могут так сильно пасть. Лишь те, кто позабывает о них или не хочет их знать, - терпят полный крах. Вот почему от защитников такой безвольной покорности нельзя и ожидать, что они внезапно прозреют и решатся действовать по-иному. Напротив, именно эти люди всегда будут руками и ногами отбиваться от нового учения, до тех пор пока данный народ окончательно привыкнет к рабскому игу или на поверхности появятся новые лучшие силы, которые сумеют покончить с проклятым угнетателем. В первом случае люди, привыкая, перестают даже чувствовать себя особенно плохо. Умный победитель нередко даже удостоит таких лишенных характера людей должности надсмотрщиков за рабами, которую они охотно возьмут на себя, выполняя эту должность в отношении собственного народа еще более безжалостно, чем это сделала бы чужая бестия, поставленная победителем.
Ход событий с 1918 г. показывает, насколько в Германии распространена та тщетная надежда, будто, добровольно подчинившись милости победителя, мы добьемся известной пощады. Именно эта распространенная надежда в сильнейшей мере влияет на политические настроения и политические действия широких масс нашего народа. Я подчеркиваю это, поскольку речь идет именно о широких слоях народа, потому что вожаки-то руководятся конечно другими соображениями. Руководство судьбами нашей страны со времени окончания войны находится в руках евреев, которые теперь не особенно даже стараются прикрыть свою роль. А раз это так, то ясно, что тут перед нами совершенно сознательное намерение погубить наш народ, а вовсе не та или другая ошибка. Если под этим углом зрения присмотреться к руководству нашей внешней политикой, то мы убедимся, что перед нами не просто метание из стороны в сторону, а совершенно обдуманная, рафинированная, хладнокровная политика, направленная к тому, чтобы сыграть в руку мировым завоевательным идеям евреев.
Когда в начале XIX в. Германия потерпела страшнейшее поражение, то семи лет, протекших с 1806 по 1813 г., оказалось достаточно, чтобы Пруссия вновь стала подыматься, обнаружив громадную энергию и решимость к борьбе. А вот теперь, после нашего поражения в мировой войне, прошел такой же срок, и мы не только не использовали это время, но напротив, пришли еще к гораздо большему ослаблению нашего государства.
7 лет спустя после событий ноября 1918 г. мы подписали Локарнский договор!
Ход вещей был именно таков, как мы это изобразили выше: подписав однажды позорное перемирие, мы уже потом не могли найти в себе достаточно сил и мужества противостоять все новым и новым вымогательствам со стороны противника. Противники же были слишком умны, чтобы потребовать от нас слишком много сразу. Они всегда дозировали свои вымогательства так, чтобы они не казались чрезмерными, дабы не приходилось бояться немедленного взрыва народных страстей. И в этом отношении их мнения всегда сходились с мнениями наших руководителей. Один диктаторский договор следовал за другим, и каждый раз мы утешали себя тем, что так как мы приняли уже целую кучу других грабительских договоров, то не стоит уж слишком огорчаться по поводу отдельного вымогательства и прибегать к сопротивлению. Вот вам та "капля яда", о которой говорит Клаузевиц: проявив первую бесхарактерность, мы постепенно втягиваемся и унижаемся все дальше. Перед тем как принять какое бы то ни было новое решение, мы систематически ссылаемся на бремя, которое мы уже раньше взваливали на свои плечи, и на том успокаиваемся. Такое наследие является настоящей свинцовой гирей на ногах народа, благодаря которой народ окончательно обрекается на существование рабской расы.
В течение ряда лет на голову Германии сыпятся все новые приказы о разоружении, о лишении самостоятельности, о репарациях и т. п. В конце концов в Германии родился тот дух, который в плане Дауэса видит счастье, а в Локарнском договоре - успех. Одно только утешение можно найти в этом несчастии: людей обмануть можно, но бога не обманешь. Благословения божия все эти дни не получили. С тех пор как народ наш пошел по пути самоунижения, он не выходит из нужды и забот. Единственным нашим надежным союзником является сейчас нужда. Судьба не сделала и в данном случае исключения: она воздала нам по заслугам. Мы не сумели защитить свою честь, и вот судьба учит нас теперь тому, что без свободы и самостоятельности нет куска хлеба. Люди научились у нас теперь кричать о том, что нам нужен кусок хлеба, - придет пора и они научатся также кричать о том, что нам нужна свобода и независимость. Неслыханно тягостно было положение нашего народа после 1918 г. Но как ни горько было положение в то время, "общественное мнение" преследовало самым безжалостным образом всякого, кто осмеливался предсказывать то, что затем неизбежно наступало. Наши руководители были столь же жалки, сколь и самонадеянны. Их самомнение не знало пределов особенно тогда, когда дело шло о развенчании неприятных пророков. Полюбуйтесь на этих соломенных парламентских кукол, полюбуйтесь на этих седельщиков и перчаточников (я говорю тут не о профессии, что в данном случае не имело бы значения), ведь эти политические лилипуты всерьез взбираются на пьедестал и оттуда поучают всех остальных простых смертных. Нужды нет, что этакий "государственный деятель" уже через несколько месяцев оскандалится настолько, что за границей над ним все смеются. Все кругом видят, что этот "деятель" совершенно запутался и никакой дороги сам не знает; но это не мешает ему по-прежнему оставаться на своем месте и высоко держать голову. Чем более никудышными оказываются эти парламентские деятели современной республики, тем бешенее преследуют они всех, кто чего-нибудь от них еще ожидает, кто констатирует бесплодность их "просвещенной" деятельности и в особенности тех, кто осмеливается предсказать, что эта деятельность и в дальнейшем ни к чему хорошему не приведет. Но когда этакий парламентский фокусник окончательно пригвожден и когда он не может уже больше скрывать полного фиаско своей деятельности, тогда он непременно найдет тысячу причин, долженствующих извинить его неуспех. Одного только никогда не признает такой "государственный деятель" - а именно того, что главной причиной всех несчастий является прежде всего он сам.
* * *
Зимою 1922/23 г. уж во всяком случае все должны были понять, что Франция и после заключения мира продолжает с железной последовательностью добиваться тех целей, которые она поставила себе с самого начала и которых при заключении Версальского мира полностью не добилась. Кто в самом деле поверит, что четыре с половиной года Франция приносила тягчайшие жертвы и не жалела своей крови только для того, чтобы после этого взыскать соответствующие репарации за причиненный ей ущерб. Вопрос об одной Эльзас-Лотарингии не мог пробудить такой энергии у французов. Нет, если они воевали с таким напряжением сил, то это только потому, что проблема Эльзас-Лотарингии была для них только частью той большой политической программы, которую пишут на своем знамени иностранные политики Франции. В чем заключается эта большая программа? Ясно в том, чтобы раздробить Германию на ряд маленьких государств. Вот за что действительно боролась шовинистическая Франция - что, однако, не мешало ей на деле превратить свой собственный народ в ландскнехта интернационального еврейства.
Франция и действительно достигла бы этой своей цели, если бы, как на то в Париже вначале надеялись, вся борьба разыгралась на немецкой территории. Представим себе только на одну минуту, что кровавые сражения мировой войны разыгрывались бы не на Сомме, не во Фландрии, не в Артуа, не вокруг Варшавы и Нижнего Новгорода, Ковно, Риги и т.д., а разыгрывались бы в Германии на Руре, на Майне, на Эльбе, вокруг Ганновера, Лейпцига, Нюрнберга и т.д., - и тогда мы должны будем признать, что в таком случае раздробление Германии было бы вовсе не исключено. Большой вопрос, смогло ли бы наше молодое федеративное государство в течение четырех с половиной лет выдерживать такое испытание, которое оказалось по плечу Франции с ее единственным крупным центром - Парижем и с ее многовековой централизацией. Что эта величайшая борьба народов разыгралась вне границ нашего отечества, - в этом бессмертная заслуга нашей старой армии и великое счастье для всего нашего немецкого будущего. Я твердо убежден, что если бы это было не так, то мы теперь не имели бы уже Германии, а имели бы только кучку отдельных "немецких государств". С содроганием сердца думаю я часто, что такая перспектива была возможна. Только когда прикинешь умом, к чему все это могло бы привести, приходишь к выводу, что кровь наших павших друзей и братьев пролилась все-таки не совсем напрасно.
Цель, которую преследовала Франция войной, таким образом не осуществилась. В ноябре 1918 г. Германия, правда, потерпела молниеносное крушение. Однако в момент, когда внутри страны у нас разыгралась катастрофа, немецкие армии все еще стояли на территории враждебных государств, проникнув близко к их жизненным центрам. Первой заботой Франции в тот момент было не столько полное раздробление Германии, сколько вопрос о том, как бы поскорее освободить территории Франции и Бельгии от немецких армий. Первой заботой парижского правительства по окончании войны таким образом стало разоружение германских армий и отправление их как можно скорее в пределы Германии. Лишь во вторую очередь французское правительство могло подумать о том, как бы достигнуть тех целей войны, во имя которых и начата была вся борьба. Но в этом последнем отношении Франция была до известной степени парализована. Англия со своей точки зрения могла уже в этот момент считать, что она своих целей войны полностью достигла, ибо она добилась уже того, что Германия потеряла свое колониальное и торговое могущество и стала державой лишь второго ранга. Англия отнюдь не была заинтересована в том, чтобы совершенно уничтожить без остатка Германию, как единое государство. Напротив, Англия не могла не желать, чтобы в лице Германии на континенте все же остался достаточно сильный соперник Франции. Вот почему французскому правительству пришлось с помощью решительной политики в мирный период добиваться тех же целей, которые ставила война. Вот почему заявление Клемансо, что для него мир означает только продолжение войны, не было пустым словом.
Французы решили, что им остается только один путь: систематически и неуклонно они будут потрясать наше государство всякий раз, как к этому представится возможность. Постоянными требованиями все более окончательного разоружения Германии, с одной стороны, и грабительскими экономическими требованиями, с другой, французы систематически подкапываются под наше государственное единство. Чувство национальной чести в Германии постепенно отмирает и на этом фоне экономический гнет и вечная нужда могут повести к особенно опасным политическим последствиям. Если бы такой политический гнет и экономический грабеж продолжались 10-20 лет, то это должно было бы неизбежно погубить даже самый сильный государственный организм. И вот на этих путях цель, которую преследовала Франция войной, была бы тогда осуществлена.
Зимою 1922/23 гг. эти подлинные намерения Франции были уже до конца обнажены. Германии оставались только две возможности: либо наш государственный организм окажется настолько стойким, что зубы французов должны будут притупиться, либо мы решимся на активное сопротивление, воспользуемся для этого особенно убедительным поводом, перевооружим наш государственный корабль (что раньше или позже все равно неизбежно) и ударим против врага. Этот последний исход, разумеется, означал бы борьбу не на жизнь, а на смерть. Сохранить себе жизнь мы могли бы лишь в том случае, если бы нам удалось предварительно настолько изолировать Францию, что эта вторая война являлась бы уже не войной Германии против всего остального мира, а защитой Германии против Франции, ставшей угрозой для всего мира.
Так стоит вопрос. И я твердо убежден, что раньше или позже наступит именно этот второй случай. Никогда я не поверю, чтобы намерения Франции по отношению к нам могли измениться. Не поверю потому, что намерения эти в последнем счете вполне соответствуют интересам самосохранения французской нации. Если бы я сам был французом и величие Франции было бы мне, стало быть, столь же дорогим, сколь святым является для меня сейчас величие Германии, я в конце концов поступал бы так же, как поступает Клемансо. Франция постепенно теряет свое народонаселение; Франция теряет свои лучшие в расовом отношении элементы. При таких обстоятельствах вымирающая французская нация может сохранить свое значение на земле лишь в том случае, если Франции удастся раздробить Германию. Французская иностранная политика может тысячу раз меняться, но в конце концов самыми кружными путями она неизбежно придет все к тому же: план раздробления Германии не может не оставаться предметом ее самых страстных и заветных стремлений. И вот при таких обстоятельствах, по нашему мнению, совершенно неправильно думать, будто чисто пассивная тактика, направленная только на то, чтобы самим как-нибудь продержаться, при каких бы то ни было обстоятельствах может надолго оказаться целесообразной, раз Франция активно и неуклонно продолжает проводить свою линию. До тех пор пока вечный конфликт между Германией и Францией будет разрешаться нами только в форме обороны, он никогда на деле разрешен не будет. Результат может получиться только один: с каждым столетием Германия будет терять одну за другой все новые и новые позиции. Присмотритесь к тем изменениям, какие претерпели наши языковые границы с XII века, и вы убедитесь, как трудно рассчитывать на успех такой установки, которая стоила нам уже таких громадных потерь.
Нужно, чтобы Германия полностью и до конца поняла, что ее жизненная воля не должна ограничиваться только пассивной обороной.
Нужно понять, что мы должны наконец собрать все свои силы для активной борьбы с Францией, для последнего решительного боя. Нужно, чтобы мы, немцы, точно и ясно сформулировали те великие конечные цели, которые мы будем преследовать в этом бою. Только тогда сможем мы действительно довести дело до конца и прекратить вечную бесплодную борьбу между нами и Францией, стоившую нам столь многих жертв. Все это, разумеется, при том предположении, что в уничтожении Франции Германия увидит только средство, которое затем должно открыть нашему народу возможность завоевать себе новые территории в другом месте. Ныне мы имеем только 80 миллионов немцев во всей Европе! Нашу иностранную политику можно будет назвать правильной лишь в том случае, если в течение нескольких десятков лет на нашем континенте будет жить уже не менее 250 миллионов немцев и при том жить не в тесноте, как фабричные кули, работающие на другие государства, а как крестьяне и рабочие, взаимно дополняющие друг друга в творческом труде.
В декабре 1922 г. взаимоотношения между Германией и Францией снова обострились в угрожающей степени. Франция решила прибегнуть к новым чудовищным вымогательствам, и для этого ей понадобилось в виде залога захватить еще ряд других наших территорий. Раньше чем произвести очередной экономический грабеж Франции нужно было оказать на нас новое политическое давление. Чтобы легче покорить "непокорный" немецкий народ под новое ярмо, французы сочли необходимым захватить один из наиболее важных наших нервных узлов. Захват Рурского бассейна имел задачей не только окончательно сломить Германии хребет в моральном отношении, но и создать для нас такие хозяйственные затруднения, которые побудили бы нас взять на себя любые, хотя бы самые тяжелые обязательства. Согнуть или сломить Германию - такую задачу ставила себе Франция. И что же? Германия сначала согнулась, чтобы со временем окончательно сломиться!
В момент занятия французами Рурского бассейна судьба в сущности опять протянула немецкому народу свою руку, открыв нам известные возможности к возрождению. На первый взгляд занятие Рурского бассейна было для нас громадным несчастьем; но при ближайшем рассмотрении оказалось, что это событие, в сущности говоря, таило в себе многообещающую возможность - раз навсегда положить конец всем страданиям немецкого народа.
Занятие Францией Рурского бассейна впервые действительно привело к внутреннему отчуждению между Англией и Францией. Это событие вызвало недовольство не только в кругах британской дипломатии, которая и вообще всегда относилась к союзу с Францией с холодным расчетом, но и в широчайших кругах английского народа. Хозяйственные круги Англии были особенно недовольны этим происшествием и почти не скрывали того, что они чрезвычайно встревожены новым, совершенно невероятным усилением французских позиций на континенте. Ведь Франция получала благодаря занятию Рурского бассейна такую военную позицию в Европе, которой не имела раньше и сама Германия. Но мало того, Франция получала еще благодаря этому такие могущественные экономические позиции, которые почти обеспечивали ей положение монополиста. Франция получала теперь в свои руки самые крупные угольные шахты и железные рудники во всей Европе. Это придавало Франции громадное могущество, ибо все знали, что Франция в отличие от Германии всегда привыкла вести очень активную иностранную политику. А что касается военных доблестей французов, то в ходе мировой войны Франция опять напомнила всему миру, что сражаться она умеет. После того как Франция заняла угольные бассейны Рура, Англия неизбежно должна была почувствовать, что все успехи, достигнутые ею в ходе мировой войны, начинают улетучиваться, как дым. Победителем в действительности оказывался маршал Фош, а вовсе не британская дипломатия со всем ее трудолюбием и энергией.
В Италии тоже переменилось против Франции настроение, которое со времени окончания войны и без того было не очень розовым. Теперь неприязнь уступила место настоящей ненависти. Приближался тот великий исторический момент, когда вчерашние союзники могли назавтра превратиться в настоящих врагов. К сожалению у нас не повторилось то, что мы видели на Балканах, когда союзники во второй балканской войне внезапно оказались по разные стороны баррикады. Если у нас дело обернулось не так, то это потому, что у Германии не оказалось своего Энвера-паши, но зато оказался рейхсканцлер Куно.
Захват французами Рура открывал нам благоприятные перспективы не только в области внешней, но также и в области внутренней политики. Значительная часть нашего народа, которая до сих пор под влиянием лживой прессы верила в то, будто Франция все еще является поборницей прогресса и свободы, теперь освободилась от этого обмана. Весною 1923 г. повторилось нечто похожее на июльские дни 1914 года. Все мы хорошо помним, как к моменту начала войны мечта об интернациональной солидарности народов внезапно улетучилась из голов немецких рабочих. Все мы помним, что немецкие рабочие стали тогда в общие ряды, чувствуя, что только при сплочении наших сил мы не падем жертвою более сильного врага. Нечто подобное могло повториться и в момент занятия Рурского бассейна французами.
Когда французы начали осуществлять свою угрозу и сначала робко и осторожно стали продвигать свои полки на наши территории, для Германии пробил великий решающий час. Настроение в Германии менялось с минуты на минуту. И если бы в этот момент наш народ сумел претворить эти настроения в серьезные действия, то Рурский бассейн смог бы стать для Франции тем, чем в свое время стала Москва для Наполеона. Для Германии создались только две возможности: либо покориться судьбе и подчинится всем требованиям, либо приковать взгляд всей Германии к горящим горнам и дымящим печам Рура и вызвать во всем нашем народе пламенную волю раз навсегда покончить с этим позором и лучше взять на себя все ужасы временной борьбы, чем бесконечно сносить ожидающие нас ужасы, покорно подставляя спину.
Тогдашнему рейхсканцлеру Куно принадлежит сомнительная честь открытия третьего пути, а буржуазным партиям Германии принадлежит еще более сомнительная честь - что они устремились по этому третьему пути и объявили его чуть ли не гениальным. Но давайте сначала остановимся еще вкратце на втором пути. Заняв Рурский бассейн, Франция самым очевидным образом нарушила Версальский договор. Франция тем самым поставила себя во враждебные отношения к целому ряду держав, в свое время гарантировавших Версальский договор, и в особенности к Англии и Италии. Франция не могла теперь рассчитывать больше на какую бы то ни было поддержку со стороны этих государств целям ее эгоистического грабительского похода. Франции оставалось только на свой собственный страх и риск довести до счастливого исхода предпринятую ею авантюру - ибо вначале занятие Рура было только авантюрой.
Если бы у нас в Германии к тому времени существовало действительно национальное правительство, у него оставалась бы только одна дорога - дорога чести. Разумеется, мы не могли тогда с самого начала оказать вооруженное сопротивление Франции. Но надо было прежде всего понять, что вступать в переговоры, не имея за собою никакой реальной силы, было и смешно и бесплодно. Не имея возможности оказать активное сопротивление, было нелепо становиться на ту точку зрения, что "мы-де ни в какие переговоры не вступаем". Но еще куда более бессмысленно было начинать переговоры, не создав себе предварительно никакой реальной силы.
Мы отнюдь не говорим, что в тогдашней обстановке мы могли помешать занятию Рурского бассейна при помощи военных мероприятий. Только безумец мог бы посоветовать такие шаги. Однако одно мы могли сделать: мы должны были воспользоваться тем впечатлением, какое произвел факт захвата Рурского бассейна, и пока Франция осуществляла свой план, мы могли и должны были, не считаясь с версальскими запретами (поскольку Франция сама разорвала Версальский договор), создать себе ту военную силу, которая составила бы позднее реальный аргумент наших представителей на будущей конференции. Ведь с самого начала было ясно, что раньше или позже судьбы захваченного Францией бассейна будут решаться на той или другой конференции. Неужели трудно было догадаться, что если мы пошлем на такую конференцию даже самых гениальных представителей, они все равно ничего не сумеют достичь, если за ними не будет реальной силы?
Слабенький портняжка не может успешно состязаться с атлетом. Раз наши уполномоченные являются на конференцию совершенно безоружными, ясно, что они не выйдут из состязания с какими бы то ни было достижениями. Разве не позором являлись все те комедии, которые разыгрывались на пресловутых конференциях, начиная с 1918 г.? Нас приглашали на ту или другую конференцию и издевательски предъявляли нам уже заранее приготовленные решения. Нам предоставлялось поговорить об этих решениях, но все знали, что разговоры напрасны и что мы должны будем в конце концов подчиниться продиктованной воле. Разве эти позорные комедии, разыгравшиеся перед лицом всего мира, не были недостойны? Представителями на эти конференции мы всегда посылали людей средних и заурядных. Ллойд-Джордж не был неправ, когда он однажды грубо издевательски заметил, что "немцы не умеют выбрать себе даже умных вождей и представителей" (слова эти были сказаны по адресу нашего тогдашнего рейхсканцлера Симона). Однако мы должны заметить, что если бы мы даже посылали на эти конференции настоящих гениев, то при нашей безоружности и при той стальной воле, которую обнаруживали враги, мы все равно ничего не могли бы достигнуть.
Но если бы весною 1923 г. Германия захотела воспользоваться занятием Рурского бассейна, как поводом для воссоздания своей военной силы, она прежде всего должна была бы дать нашей нации духовное оружие в руки; она должна была бы прежде всего укрепить волю немецкого народа и уничтожить тех, кто систематически разлагает нашу национальную силу.
Всякая мысль о действительном сопротивлении Франции была бы чистейшей бессмыслицей, если тут же не объявить непримиримую борьбу против тех, кто 5 лет тому назад нанес нашей армии удар с тыла и помешал ей победоносно закончить борьбу на фронтах. Только буржуазные дурачки могли додуматься до той невероятной идеи, будто марксизм теперь стал чем-то другим и будто в тех канальях, которые в 1918 г. совершенно хладнокровно растоптали ногами два миллиона трупов, теперь в 1923 г., после того как они забрались на правительственные кресла, внезапно проснулась национальная совесть и т.п. Но наша буржуазия, как это ни невероятно, носилась именно с этой бессмысленной идеей. По ее расчетам прежние изменники теперь внезапно должны были превратиться в бойцов за немецкую свободу!
На деле господа марксисты об этом конечно и не помышляли. Как гиена добровольно не расстанется с падалью, так марксист не перестанет предавать родину. Обыкновенно в таких случаях приводят то возражение, что ведь многие немецкие рабочие в свое время охотно отдали свою жизнь за дело Германии. Глупейшее возражение! Немецкие рабочие - конечно! Но не интернациональные марксисты! Если бы немецкие рабочие в 1914 г. по своим убеждениям оказались марксистами, то мы проиграли бы войну уже спустя три недели. Германия потерпела бы тогда крушение еще раньше, чем первый наш солдат перешел бы чужую границу. Нет, тот факт, что немецкий народ в 1914 г. оказался еще способным к борьбе, свидетельствовал только о том, что язва марксизма не успела еще проникнуть слишком глубоко. Но именно в той мере, в какой в дальнейшие месяцы и годы немецкий рабочий и немецкий солдат опять начали возвращать свои симпатии марксистским вождям, дело Германии становилось все хуже.
Если бы в начале войны мы решились задушить ядовитыми газами 12-15 тысяч этих еврейских вожаков, губящих наш народ, как гибли впоследствии от ядовитых газов сотни тысяч лучших наших немецких рабочих различных профессий на фронтах, - тогда миллионные жертвы, принесенные нами на полях войны, не оказались бы напрасными. Напротив, если бы мы вовремя устранили бы каких-нибудь 12 тысяч мошенников, то этим мы быть может спасли целый миллион честных немцев, жизнь которых в будущем принесла бы ценнейшие плоды нашей родине. Однако наша буржуазная "государственная мудрость" и тут показала себя в обычном свете. Буржуазные государственные деятели хладнокровно, не моргнув глазом, отправляли на поля смерти миллионы и миллионы немцев, но покончить с 10-12 тысячами изменников, спекулянтов, ростовщиков и обманщиков - на это их не хватило. Жизнь этих негодяев в их глазах являлась национальной святыней, во всяком случае чем-то неприкосновенным. Поистине не знаешь, чему больше удивляться в этом буржуазном мире, - тупости, слабости и трусости или насквозь прогнившим "убеждениям". Класс этот действительно обречен судьбою на гибель; жаль только, что класс этот тянет за собою в пропасть целый народ.
В 1923 г. мы стояли перед повторением той же ситуации, что и в 1918 г. К какой бы форме сопротивления Германия ни решилась прибегнуть, все равно первой предпосылкой успеха являлось - уничтожить марксистский яд в нашем народном организме. С моей точки зрения первейшей задачей всякого действительно национального правительства Германии в тот момент являлось - прежде всего найти те силы, которые решились бы объявить истребительную войну марксизму. Этой силе надо было прежде всего очистить дорогу. Подлинно национальное правительство не могло видеть свою задачу в том, чтобы по-прежнему повторять глупую фразу о "тишине и спокойствии" в момент, когда внешний враг наносил отечеству уничтожающий удар, а внутренний враг продолжал свою подрывную работу внутри страны на каждом шагу. Нет, подлинно национальное правительство в такой обстановке искало бы беспорядка и беспокойства, лишь бы только в этой беспокойной обстановке народу действительно удалось окончательно посчитаться со своими смертельными марксистскими врагами. Раз правительство не сделало этого, то всякая мысль о каком бы то ни было сопротивлении являлась чистейшим безумием.
Покончить такие счеты, имеющие действительно всемирно-историческое значение, никогда конечно нельзя по схеме наших тайных советников или наших старых министров с искушенными душами. Такие вещи делаются в борьбе и только в борьбе, ибо борьба есть вечный закон нашей жизни на земле. Германия должна была отдать себе отчет в том, что из самых кровавых гражданских войн зачастую рождается здоровый стальной народный организм, между тем как искусственно взлелеянный мир очень часто приводит к гниению и злокачественному разложению. Судьбы народа нельзя разрешать в лайковых перчатках. Главная задача в 1923 г. заключалась в том, чтобы самым жестоким образом задушить марксистскую ехидну, систематически разъедающую силы нашего народа. Если бы это удалось, тогда и только тогда можно было сказать, что подготовка активного сопротивления Франции действительно имеет смысл.
Напрасно старался я тогда убедить по крайней мере так называемые национальные круги в том, что на карту поставлено сейчас все будущее и что если мы повторим теперь ошибки 1914 г., то неизбежно повторится также и развязка 1918 г. Напрасно спорил я с людьми до хрипоты. Я умолял, чтобы нам дали возможность открыто сразиться с марксистами и тем очистить дорогу. Но люди были глухи. Все они, включая тогдашнего шефа наших военных сил, изображали дело так, будто они знают другую, лучшую дорогу. Прошло немного времени, и они конечно кончили капитуляцией - страшнейшей из капитуляций всех времен.
Всеми фибрами своей души понял я тогда, что миссия немецкой буржуазии закончена и что она неспособна больше разрешить ни одной крупной задачи. Тогда мне стало совершенно ясно, что все эти буржуазные партии спорят с марксистами только из соображений конкуренции, а на самом деле всерьез уничтожить марксизм не хотят. Все они внутренне давно уже примирились с той мыслью, что отечество умерло. Их действиями руководило одно только желание - принять соответствующее участие в поминках. Только из-за этого способны были они еще вести "борьбу".
Я должен открыто признать, что именно в эту пору я проникся особенно глубоким уважением к тому великому человеку, который в горячей любви к своему народу не стал мириться с внутренними врагами Италии, а решил добиться и добился уничтожения этого врага всеми средствами и на всех путях. Муссолини завоевал себе выдающееся место среди самых великих людей человечества именно своею решимостью не делить своей власти над Италией с марксистами. Уничтожив интернационализм, Муссолини спас свое отечество от марксистской опасности.
Как жалки наши ничтожные государственные карлики, по сравнению с этим действительно великим деятелем! Как противно слышать, когда эти политические нули самым невоспитанным образом грубят человеку, который стоит в тысячу раз выше их! И как больно сознавать, что все это происходит в стране, во главе которой еще полвека тому назад стоял такой вождь, как Бисмарк!
Ввиду таких настроений буржуазии и ввиду того, что правительство решило пощадить марксистов, судьба какого бы то ни было активного сопротивления в Руре была в 1923 г. предрешена заранее. Вести борьбу против Франции, имея в своих собственных рядах смертельных врагов, было бы чистейшим безумием. Показная борьба, которую тогда предприняли, была чистейшим фокусничеством. Она предназначена была только несколько удовлетворить националистические элементы Германии, успокоить "кипящую народную душу" и попросту обмануть малоискушенных. Если бы эти господа всерьез верили в то, что они делают, они не могли бы не донять что сила народа прежде всего не в его оружии, а в его воле к борьбе, и что раньше чем побеждать внешнего врага, необходимо уничтожить врага внутреннего. Иначе горе тому народу, который не одержал победы уже в первый день борьбы. Если внутренний враг не уничтожен, то как только на горизонте обнаружится первая тень возможного поражения во внешней борьбе, внутренний враг подымает голову, разложит нашу собственную силу и поможет внешнему врагу окончательно победить нас.
Уже весною 1923 г. было совершенно ясно, чем все это кончится. Пусть не говорят нам, что военный успех нашей борьбы против Франции стоял под большим вопросом. Если бы результатом германского подъема и нашего выступления против захвата французами Рурского бассейна было только уничтожение марксистов внутри Германии, то и то можно было бы сказать, что успех склонился на нашу сторону. Если бы Германия была освобождена от этих смертельных врагов всего ее существования и всего ее будущего, то такая Германия представляла бы силу, которой никто в мире не смог бы уже задушить. В тот день, когда Германия сломит марксистов, она в действительности сбросит свои цепи навсегда. Ибо никогда в истории враг не побеждал нас своими собственными силами, всегда мы гибли только благодаря своим собственным грехам, благодаря преступным усилиям врагов в наших собственных рядах.
Тогдашнее немецкое правительство не нашло в себе сил для этого героического акта. Из этого с неизбежностью вытекло то, что ему пришлось пойти по первому пути, т. е. предоставить все ходу вещей, не предпринимая ровным счетом ничего.
Но этого мало. Небо подарило еще нашему народу в тот момент "великого" государственного деятеля, г. Куно. Человек этот ни по профессии, ни тем более от рождения не был государственным деятелем или политиком. Это был совершенно случайный человек, оказавшийся подходящим только для определенных надобностей. По сути это был простой коммерсант. И именно это последнее обстоятельство стоило Германии особенно дорого, потому что этот политиканствующий купец и к большим вопросам политики подошел именно как к коммерческому предприятию.
Франция заняла Рурский бассейн. Чем богат этот бассейн? Углем! Значит, Франция заняла Рурский бассейн ради угля. Так рассуждал этот "государственный" деятель. И вот г. Куно набрел на "гениальную" мысль: сорганизовать забастовку, дабы французы не могли получить угля. Все предприятия французов, рассуждал Куно, окажется тогда нерентабельным и в один прекрасный день французы сами очистят нам Рурский бассейн. Приблизительно таков был ход мыслей этого "выдающегося", "национального" "государственного деятеля", выступавшего тогда с речами к "своему народу" в Штутгарте и в ряде других мест, причем народ со счастливой миной выслушивал глубокомысленные открытия своего "вождя".
Но для того, чтобы организовать стачку, необходимо было конечно обратиться к марксистам, ибо участвовать в стачке должны были ведь рабочие. Раз это так, то надо было создать единый фронт рабочих со всеми остальными немцами. Ну, а рабочий в представлении такого буржуазного государственного деятеля всегда отождествляется с марксистом. Надо было видеть восторженные физиономии буржуазных политиков, когда они выслушивали этот гениальный лозунг "вождя". Куно в их глазах был величайшим национальным деятелем, прямо гением. Наконец-то они получили того "вождя", которого они все время искали! Мост к марксистам был построен, "национальные" мошенники теперь с удобством могли драпироваться в тогу патриотизма, на деле протягивая руку интернациональным изменникам отечества. Господа марксисты конечно охотно пошли навстречу такой тактике. Г-ну Куно марксисты нужны были для того, чтобы он мог создать свой "единый фронт", а марксистским вожакам нужен был г. Куно потому, что через него можно было добыть деньжонок. Вот почему обе стороны могли быть довольны. Куно добился своего "единого фронта", состоявшего, с одной стороны, из национальных болтунов, а с другой из антинациональных мошенников. А интернациональные обманщики могли теперь за государственный счет выполнять свою "высокую" миссию разрушения национального хозяйства, получая за это теперь специальную оплату из государственной казны. Идея спасти нацию при помощи оплаченной всеобщей стачки была поистине бессмертной идеей. Еще более бессмертен был этот лозунг, встреченный с энтузиазмом всеми, вплоть до самых равнодушных к политике невежд.
Что народ нельзя освободить при помощи просьб и унижений, это было уже более или менее общеизвестно. Но что народа нельзя освободить и при помощи бездельной стачки, это предстояло еще доказать на специальном историческом примере г-ну Куно. Если бы вместо призыва к оплаченной стачке г. Куно призвал тогда немцев проработать сверхурочно в пользу нации всего каких-нибудь два часа, то все это мошенничество с "единым фронтом" рассеялось бы как дым уже на третий день. Народы освобождаются не при помощи безделия, а при помощи тяжелых жертв.
Такое пассивное сопротивление, конечно, не могло продолжаться долго. Только совершенно чуждый военному делу человек мог вообразить, будто такие смешные средства могут заставить удалиться армии оккупантов. А какое же в самом деле другое назначение могла иметь подобная "акция", стоившая миллиарды и в корне подорвавшая денежную систему страны?
Когда французы убедились, что все сопротивление немцев сводится только к этим смешным мероприятиям, они совершенно успокоились и стали устраиваться в Рурском бассейне, как дома. В свое время мы сами показали французам образцы того, как приводить к спокойствию гражданское население оккупированных территорий, если это население начинает причинять серьезные неприятности оккупационным властям. Девять лет тому назад мы ведь очень быстро справились с партизанскими бандами бельгийцев и довольно легко убедили бельгийское гражданское население в том, что при наличии оккупационных немецких отрядов на бельгийской территории ему очень опасно связываться с партизанами. Если бы пресловутое пассивное сопротивление действительно показалось сколько-нибудь опасным Франции, ее оккупационные армии в течение нескольких дней с легкостью положили бы ужасный конец всему этому ребяческому предприятию.
Казалось бы прежде всего необходимо было поставить себе вопрос: а что мы будет делать, если наше пассивное сопротивление действительно подействует на нервы противника и он решится прибегнуть к кровавой физической расправе? Будем ли мы и тогда оказывать дальше сопротивление? Если да, то мы так или иначе должны решиться пойти навстречу самым тяжким кровавым преследованиям. В этом случае мы приходим к тому же, к чему пришли бы при активном сопротивлении, т. е. к необходимости настоящей борьбы. Какое бы то ни было пассивное сопротивление имеет внутренний смысл лишь тогда, если за ним стоит решимость в случае надобности прибегнуть и к открытой борьбе или по крайней мере к прикрытой партизанской войне. Чтобы такая борьба была серьезной, нужна уверенность в возможности успеха. Осажденная крепость, потерявшая надежду на то, что ей удастся прогнать осаждающих, уже тем самым на деле сдалась неприятелю, в особенности, если противник обещает осажденным сохранить жизнь. Тогда эту приманку осажденные всегда предпочтут смерти, которая ожидает их в случае продолжения сопротивления. Стоит только окруженную врагами крепость лишить веры в то, что ей придут на помощь и освободят, как сила осажденных тем самым уже сломлена.
Вот почему пассивное сопротивление в Руре могло быть успешным и вообще имело какой бы то ни было смысл лишь в том случае, если бы мы в то время готовили фронт активной борьбы. В этом случае народ наш мог бы сделать чудеса. Если бы каждый немец в оккупированных частях знал, что родина готовит армию в 80 или 100 дивизий, тогда путь французских оккупационных войск действительно не был бы устлан розами. Люди бывают склонны приносить жертвы лишь тогда, когда они могут действительно ждать успеха, а не тогда, когда бесцельность этих жертв очевидна.
Перед нами был классический случай, когда мы, национал-социалисты, должны были самым решительным образом высказаться против подобного национального лозунга, И мы исполнили свой долг. В эти месяцы я лично подвергся многочисленным нападкам со стороны людей, национальные убеждения которых представляли собою только некую смесь явной глупости и пустых фраз. Все эти господа кричали только потому, что их чувство приятно щекотало сознание безопасности патриотических криков в данной обстановке. Этот жалкий единый фронт я считал смешной нелепостью. История показала, что я был совершенно прав.
Когда кассы профсоюзов достаточно наполнились за счет даяний г-на Куно и когда пассивное сопротивление подошло к той грани, за пределами которой надо было решиться от простого ничегонеделания перейти к активному нападению, красные гиены внезапно дезертировали из общенационального стада баранов и еще раз показали себя тем, чем они всегда были. Покрыв свою голову позором, г. Куно вернулся к своим торговым кораблям; Германия же приобрела еще один ценный урок и потеряла еще одну большую надежду.
До самого конца лета многие наши офицеры (это были во всяком случае не худшие элементы) в душе все еще не верили, что возможен такой позорный исход всего начинания. Все они надеялись, что если нельзя открыто вооружаться, то Германия по крайней мере втихомолку сделает все необходимые приготовления, дабы это новое нападение Франции превратить в поворотный пункт германской истории. В наших рядах тоже было немало людей, которые продолжали возлагать некоторые надежды по крайней мере на войско. И это убеждение было настолько прочно, что оно оказывало немалое влияние на поведение и особенно на занятия большой части нашей молодежи.
Затем наступил момент позорного крушения. Теперь все убедились, что миллиарды денег были выброшены зря и что тысячи и тысячи молодых немцев, которые были достаточно глупы, чтобы взять всерьез обещания руководителей государства, погибли напрасно. Чудовищно позорная капитуляция вызвала взрыв возмущения со стороны несчастного народа, убедившегося в том, что его предали. В это именно время в миллионах голов созрело прочное убеждение, что спасти положение может только радикальнейшее устранение всей господствующей системы.
В этот момент бесстыдное предательство интересов отечества было очевидно для всех; а с другой стороны, стало очевидно, что создавшееся экономическое положение неизбежно обрекает наш народ на медленную голодную смерть. Вся обстановка созрела, как никогда. Она повелительно требовала именно радикального решения вопроса. Всем было ясно теперь, что современное германское государство растоптало ногами всякую веру во все святое, что оно надсмеялось над правами своих граждан, что оно обмануло миллионы своих самых преданных сыновей, украв у других миллионов своих граждан последнюю копейку. Всем было ясно, что такое государство не может рассчитывать ни на что другое, кроме как на ненависть со стороны своих граждан. Эта накопившаяся ненависть к губителям народа требовала выхода. Я лучше всего обрисую тогдашние настроения, процитировав здесь заключительный отрывок из моей собственной речи на большом судебном процессе весною 1924 г.
"Мы совершенно спокойно относимся к приговору, который вынесут нам судьи нынешнего государства. Недалеко время, когда история, эта богиня высшей справедливости и действительной правды, с улыбкой разорвет ваш приговор и будет считать нас целиком и полностью оправданными".
Но история кроме того еще потребует к суду тех, кто ныне стоит у власти и пользуется ею, чтобы топтать ногами закон и право: она потребует к суду тех, кто привел наш народ к пропасти, тех, кто в годину несчастья родины интересы своего собственного "я" ставит выше, нежели жизнь общества.
Я не буду распространяться здесь о тех событиях, которые привели к 8 ноября 1923 г. и предопределили этот исход событий. Я не делаю этого потому, что не вижу в этом никакой пользы для будущего и считаю это совершенно бесцельным для данного момента. К чему бередить едва зажившие раны? К чему окончательно пригвождать тех людей, которые в глубине души своей, быть может, также полны любви к своему народу, но не поняли нас и не сумели пойти с нами по одной дороге!
Перед лицом общего громадного несчастья нашей родины я не хочу оскорблять тех, кто быть может в свое время все-таки примкнет к единому фронту немцев и покажет себя подлинным сыном немецкого народа. Ибо я знаю, что придет пора, когда даже те, кто был нам враждебен эти дни, благоговейно преклоняться перед памятью наших друзей, пожертвовавших жизнью в интересах нашего отечества.
Я посвятил первую часть моего сочинения восемнадцати погибшим героям. В заключительных строках второй части своего сочинения я хочу еще раз напомнить великие образы этих людей и сказать всем сторонникам и борцам нашего учения, что они должны идти по стопам этих героев, пожертвовавших собою в полном сознании величия наших целей. Эти герои послужат примером всем поколебавшимся, всем ослабевшим.
Их дела зовут каждого из нас к исполнению долга, как умели выполнить свой долг до самого конца эти передовые бойцы. К этим героям причисляю я также и того лучшего человека, кто сумел послужить делу возрождения нашего народа как поэт и как мыслитель и в последнем счете так же как боец. Его имя - Дитрих Эккарт.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
9 ноября 1923 г. на четвертом году своего существования германская национал-социалистическая рабочая партия была запрещена и распущена во всей Германии. Ныне в ноябре 1926 г. партия наша опять существует свободно и стала сильной, как никогда до сих пор.
Движению нашему не смогли повредить никакие преследования его вождей, никакая клевета, никакая напраслина. Из всех преследований оно выходило все более и более сильным, потому что идеи наши верны, цели наши чисты и готовность наших сторонников к самопожертвованию - вне всякого сомнения.
Если в атмосфере нынешней парламентской коррупции мы сумеем все больше углублять нашу борьбу, если мы сумеем стать олицетворением идеи расы и идеи личности, то мы с математической точностью неизбежно придем к победе. И если вся Германия сорганизуется на этих же началах и усвоит себе те же самые принципы, она неизбежно завоюет себе достойное положение на земле.
То государство, которое в эпоху отравления рас посвятит себя делу совершенствования лучших расовых элементов на земле, раньше или позже неизбежно овладеет всем миром.
Пусть не забывают этого сторонники нашего движения никогда. Перед лицом этой великой цели никакие жертвы не покажутся слишком большими.